-- Не знаю,-- ответила девушка, смотрела себе под ноги и ногти кусала.
-- Ну, как не знаешь? -- он начинал сердиться.-- Ты должна знать. И ты должна откровенно сказать. И написать всЈ, как есть... Что ты молчишь? Я ещЈ раз спрашиваю -- где твоя мать?
-- А я у вас хочу спросить,-- взглянула девушка. Она взглянула -- и глаза еЈ были водянистые. И его сразу {149} пробрало, и он несколько раз догадался, но не одно за другим, а сразу все несколько раз. Он догадался, что это -- дочь прессовщицы Груши, посаженной за болтовню против Вождя Народов. И что эта дочь принесла ему неправильную анкету, скрыла, а он вызывал еЈ и грозил судить за неправильную анкету, и тогда она отравилась. Она отравилась, но сейчас-то по волосам и глазам он догадался, что она утопилась. И ещЈ он догадался, что она догадалась, кто он. И ещЈ догадался, что если она утопилась, а он сидит с ней рядом -- так он тоже умер. И его всего пробило потом. Он вытер пот, а ей сказал:
-- Ну, и жарища! А где б воды выпить, ты не знаешь?
-- Вон,-- кивнула девушка.
Она показала ему на какое-то корыто или ящик, наполненный застоявшейся дождевой водой вперемешку с зеленоватой глиной. И тут он ещЈ раз догадался, что вот этой-то воды она тогда и наглоталась, а теперь хочет, чтоб и он захлебнулся. Но если так она хочет, значит, он ещЈ жив?
-- Вот что,-- схитрил он, чтоб от неЈ отделаться.-- Ты сходи и позови мне сюда прораба. И пусть он для меня сапоги захватит, а то как же я пойду?
Девушка кивнула, соскочила с трубы и похлюпала по лужам такой же простоволосой неряхой, а в комбинезоне и в сапогах, как ходят девушки на строительствах.
Ему же так пить хотелось, что он решил выпить и из этого корыта. Если немножко выпить, так ничего. Он слез и с удивлением заметил, что по грязи ничуть не скользит. Земля под ногами была какая-то неопределЈнная. И всЈ вокруг было неопределЈнное, не было ничего видно вдаль. Он мог бы так и идти, но вдруг испугался, что потерял важную бумагу. Проверил карманы -- все сразу карманы, и ещЈ быстрей, чем управлялись руки, понял, что -- да, потерял.
Он испугался сразу, очень испугался, потому что по теперешним временам таких бумаг людям читать не надо. Могут быть большие для него неприятности. И сразу он понял, где потерял -- когда вылезал из трубы. И он быстро пошЈл назад. Но не находил этого места. Совсем он не узнавал места. И трубы никакой не было. Зато ходили туда-сюда рабочие. И это было хуже всего -они могли найти!
Рабочие были все незнакомые, молодые. Какой-то парень в брезентовой куртке сварщика, с крылышками на плечах, остановился и смотрел на него. Зачем он так смотрел? Может, он нашЈл?
-- Слушай, парень, у тебя спичек нет? -- спросил Русанов.
-- Ты ж не куришь,-- ответил сварщик. (ВсЈ знают! Откуда знают?)
-- Мне для другого спички нужны.
-- А для чего для другого? -- присматривался сварщик. И действительно, как глупо он ответил! Это же типичный ответ диверсанта. Могут его задержать -- а тем временем найдЈтся {150} бумага. А спички ему вот для чего -- чтобы сжечь ту бумагу. А парень ближе, ближе к нему подходил -- Русанов очень перепугался, предчувствуя. Парень заглянул глазами в глаза и сказал чЈтко, раздельно:
-- Судя по тому, что Ельчанская как бы завещала мне свою дочь, я заключаю, что она чувствует себя виноватой и ждЈт ареста. Русанов задрожал в перезнобе:
-- А вы откуда знаете?
(Это он так спросил, а понятно было, что парень только что прочЈл его бумагу: слово в слово было оттуда!)
Но сварщик ничего не ответил и пошЈл своей дорогой. И Русанов заметался! Ясно было, что где-то тут близко лежит его заявление, и надо найти скорей, скорей!
И он кидался между какими-то стенами, заворачивал за углы, сердце выскакивало вперЈд, а ноги не успевали, ноги совсем медленно двигались, отчаяние! Но вот уже он увидел бумажку! Он так сразу и подумал, что это она. Он хотел бежать к ней, но ноги совсем не шли. Тогда он опустился на четвереньки и, главные толчки давая руками, пошЈл к бумаге. Только бы кто-нибудь не захватил раньше! Только б не опередили, не выхватили! Ближе, ближе... И наконец, он схватил бумагу! Она!! Но даже в пальцах уже не было сил рвать, и он лЈг ничком отдохнуть, а еЈ поджал под себя.
И тут кто-то тронул его за плечо. Он решил не оборачиваться и не выпускать из-под себя бумаги. Но его трогали мягко, это женская была рука, и Русанов догадался, что это была сама Ельчанская.
-- Друг мой! -- мягко спросила она, наверно наклоняясь к самому его уху.-- А, друг мой! Скажите, где моя дочь? Куда вы еЈ дели?
-- Она в хорошем месте, Елена ФЈдоровна, не беспокойтесь! -- ответил Русанов, но головы к ней не повернул.
-- А в каком месте?
-- В детприЈмнике.
-- А в каком детприЈмнике? -- Она не допрашивала, еЈ голос звучал печально.
-- Вот, не скажу, право.-- Уж он искренне хотел ей ответить, но сам не знал: не он сдавал, а из того места могли переслать.
-- А -- под моей фамилией? -- почти нежно звучали еЈ вопросы за плечом.
-- Нет,-- посочувствовал Русанов.-- Такой уж порядок: фамилию меняют. Я не при чЈм, такой порядок.
Он лежал и вспоминал, что Ельчанских обоих он почти даже любил. Он никакого не имел против них зла. И если пришлось написать на старика, то лишь потому, что просил Чухненко, которому Ельчанский мешал работать. И после посадки мужа, Русанов искренне заботился о жене и дочери, и тогда, ожидая ареста, она поручила ему дочь. Но как вышло, что он и на неЈ написал,-- он не мог вспомнить. {151}
Теперь он обернулся с земли посмотреть на неЈ, но еЈ не было, совсем не было (да ведь она же и умерла, как она могла быть?), а вместо этого сильно кольнуло в шее, в правой стороне. И он выровнял голову и продолжал лежать. Ему надо было отдохнуть -- он так устал, как никогда не уставал! ВсЈ тело ему ломало.
Это был какой-то шахтный проход, где он лежал, штольня, но глаза его привыкли к темноте, и он заметил рядом с собой, на земле, засыпанной мелким антрацитом, телефонный аппарат. Вот это его очень удивило -- откуда здесь мог взяться городской аппарат? и неужели он подключЈн? Тогда можно позвонить, чтобы принесли ему попить. И вообще бы взяли его в больницу.
Он снял трубку, но вместо гудка услышал бодрый деловой голос:
-- Товарищ Русанов?
-- Да, да,-- живо подобрался Русанов (как-то сразу чувствовалось, что этот голос -- сверху, а не снизу).
-- Зайдите в Верховный Суд.
-- В Верховный Суд? Есть! Сейчас! Хорошо! -- И уже клал трубку, но опомнился: -- Да, простите, а какой Верховный Суд -- старый или новый?
-- Новый,-- ответили ему холодно.-- Поторопитесь.-- И положили трубку.
И он всЈ вспомнил о смене Суда! -- и проклял себя, что сам первый взял трубку. Матулевича не было... Клопова не было... Да, и Берии ж не было! -- ну, времена!
Однако, надо было идти. Сам бы он не имел сил встать, но потому что вызывали -- надо было подняться. Он напрягался четырьмя конечностями, привставал и падал, как телЈнок, ещЈ не научившийся ходить. Правда, ему не назначили точного времени, но сказали: "Поторопитесь!" Наконец, держась за стенку, он встал на ноги. И так побрЈл на расслабленных, неуверенных ногах, всЈ время держась за стенку. Почему-то и шея болела справа.
Он шЈл и думал: неужели его будут судить? Неужели возможна такая жестокость: по прошествии стольких лет его судить? Ах, эта смена Суда! Ах, не к добру!
Ну что ж, при всЈм его уважении к Высшей Судебной Инстанции ему ничего не остаЈтся, как защищаться и там. Он осмелится защищаться!
Вот что он им скажет: не я осуждал! и следствия вЈл тоже не я! Я только сигнализировал с подозрениях. Если в коммунальной уборной я нахожу клочок газеты с разорванным портретом Вождя -- моя обязанность этот клочок принести и сигнализировать. А следствие на то и поставлено, чтобы проверить! Может быть это случайность, может быть это не так. Следствие для того и поставлено, чтобы выяснить истину! А я только исполнял простой гражданский долг.
Вот что он им скажет: все эти годы важно было оздоровить общество! морально оздоровить! А это невозможно без чистки {152} общества. А чистка невозможна без тех, кто не брезгует совком. Чем больше в нЈм разворачивались аргументы, тем больше он накалялся, как он им сейчас выскажет. Он даже хотел теперь скорей дойти, чтоб его скорей вызвали, и он им просто выкрикнет:
-- Не я один это делал! Почему вы судите именно меня? А к т о этого не делал? А как бы он на посту удержался, если бы не п о м о г а л?! Гузун? Так и сам сел!
Он напрягся, будто уже кричал -- но заметил, что не кричит совсем, а только надулось горло. И болело.
Он шЈл уже будто не по штольне, а просто по коридору, а сзади его окликнули:
-- Пашка! Ты что -- больной? Чего это еле тащишься? Он подбодрился и, кажется, пошЈл как здоровый. Обернулся, кто ж его окликал -- это был Звейнек, в юнгштурме, с портупеей.
-- А ты куда, Ян? -- спросил Павел и удивился, почему тот такой молодой. То есть, он и был молодой, но сколько ж с тех пор прошло?
-- Как куда? Куда и ты, на комиссию.
На какую ж комиссию? -- стал соображать Павел. Ведь он был вызван в какое-то другое место, но уже не мог вспомнить -- в какое.
И он подтянулся к шагу Звейнека и пошЈл с ним бодро, быстро, молодо. И почувствовал, что ему ещЈ нет двадцати, что он холостой парень.
Они стали проходить большое служебное помещение, где за многими канцелярскими столами сидела интеллигенция -- старые бухгалтеры с бородами, как у попов, и с галстуками; инженеры с молоточками в петлицах; пожилые дамы, как барыни; и машинистки молоденькие накрашенные в юбках выше колен. Как только они со Звейнеком вошли, чЈтко выстукивая в четыре сапога, так все эти человек тридцать обернулись к ним, некоторые привставали, другие кланялись сидя,-- и все вращали головами за ними, пока они шли, и на лицах у всех был испуг, а Павлу с Яном это льстило.
Они зашли в следующую комнату и здоровались с другими членами комиссии и рассаживались за столом, папки на красную скатерть.
-- Ну, запускайте! -- распорядился Венька, председатель. Запустили. Первая вошла тЈтя Груша из прессового цеха.
-- ТЈтя Груша, а ты чего? -- удивился Венька.-- Ведь мы -- аппарат чистим, а ты чего? Ты в аппарат, что ли, пролезла? И все рассмеялись.