-- Кого-нибудь другого хочешь вообразить?..
Он и не заметил, что закрывал.
Как, едва отдышавшись, ныряют снова, чтобы там, на дне, на дне, на самом донышке выловить залегшую жемчужину, они опять сошлись губами, но теперь он заметил, что закрыл глаза, и сразу же открыл их. И увидел близко-близко, невероятно близко, наискос, два еЈ жЈлто-карих глаза, показавшихся ему хищными. Одним глазом он видел один глаз, а другим другой. Она целовалась всЈ теми же уверенно-напряжЈнными, готовно-напряжЈнными губами, не выворачивая их, и ещЈ чуть-чуть покачивалась -- и смотрела, как бы выверяя по его глазам, что с ним делается после одной вечности, и после второй, и после третьей.
Но вот глаза еЈ скосились куда-то в сторону, она резко оторвалась и вскрикнула:
-- Кран!
Боже мой, кран! Он выбросил руку на кран и быстро завернул.
Как подушка не разорвалась!
-- Вот что бывает от поцелуев! -- ещЈ не уравняв дыхания, сорванным выдохом сказала Зоя. ЧЈлка еЈ была растрЈпана, шапочка сбилась.
И хотя она была вполне права, они опять сомкнулись ртами и что-то перетянуть хотели к себе один из другого.
Коридор был с остеклЈнными дверьми, может быть кому-нибудь из-за выступа и были видны поднятые локти, ну -- и шут с ним.
А когда всЈ-таки воздух опять пришЈл в лЈгкие, Олег сказал, держа еЈ за затылок и рассматривая:
-- Золотончик! Так тебя зовут. Золотончик! Она повторила, играя губами:
-- Золотончик?.. Пончик?.. Ничего. Можно.
-- Ты не испугалась, что я ссыльный? Преступник?..
-- Не,-- она качала головой легкомысленно.
-- А что я старый!
-- Какой ты старый!
-- А что я больной?..
Она ткнулась лбом ему в грудь и стояла так.
ЕщЈ ближе, ближе к себе он еЈ притянул, эти тЈплые эллиптические кронштейники, на которых так и неизвестно, могла ли улежать тяжЈлая линейка, и говорил:
-- Правда, ты поедешь в Уш-Терек?.. Мы женимся... Мы построим себе там домик. {170}
Это всЈ и выглядело, как то устойчивое продолжение, которого ей не хватало, которое было в еЈ натуре пчЈлки. Прижатая к нему и всем лоном ощущая его, она всем лоном хотела угадать: он ли?
Потянулась и локтем опять обняла его за шею:
-- Олежек! Ты знаешь -- в чЈм смысл этих уколов?
-- В чЈм? -- тЈрся он щекой.
-- Эти уколы... Как тебе объяснить... Их научное название -- гормонотерапия... Они применяются перекрестно: женщинам вводят мужские гормоны, а мужчинам -- женские... Считается, что так подавляют метастазирование... Но прежде всего подавляются вообще... Ты понимаешь?..
-- Что? Нет! Не совсем! -- тревожно отрывисто спрашивал переменившийся Олег. Теперь он держал еЈ за плечи уже иначе -- как бы вытрясая из неЈ скорее истину.-- Ты говори, говори!
-- Подавляются вообще... половые способности... Даже до появления перекрестных вторичных признаков. При больших дозах у женщин может начать расти борода, у мужчин -- груди...
-- Так подожди! Что такое? -- проревел, только сейчас начиная понимать, Олег.-- Вот эти уколы? Что делают мне? Они что? -- всЈ подавляют?
-- Ну, не всЈ. Долгое время остаЈтся либидо.
-- Что такое -- либидо?
Она прямо смотрела ему в глаза и чуть потрепала за вихор:
-- Ну, то, что ты сейчас чувствуешь ко мне... Желание...
-- Желание -- остаЈтся, а возможности -- нет? Так? -- допрашивал он, ошеломлЈнно.
-- А возможности -- очень слабеют. Потом и желание -- тоже. Понимаешь? -- она провела пальцем по его шраму, погладила по выбритой сегодня щеке.-- Вот почему я не хочу, чтоб ты делал эти уколы.
-- Здо-ро-во! -- опоминался и выпрямлялся он.-- Вот это здо-ро-во! Чуяло моЈ сердце, ждал я от них подвоху -- так и вышло!
Ему хотелось ядрЈно обругать врачей, за их самовольное распоряжение чужими жизнями,-- и вдруг он вспомнил светло-уверенное лицо Гангарт -- вчера, когда с таким горячим дружелюбием она смотрела на него: "Очень важные для вашей жизни! Вам надо жизнь спасти!
Вот так Вега! Она хотела ему добра? -- и для этого обманом вела к такой участи?
-- И ты такая будешь? -- скосился он на Зою. Да нет, за что ж на неЈ! Она понимала жизнь, как и он: без этого -- зачем жизнь? Она одними только алчными огневатыми губами протащила его сегодня по Кавказскому хребту. Вот она стояла, и губы были вот они! И пока это самое либидо ещЈ струилось в его ногах, в его пояснице, надо было спешить целоваться!
-- ...А н а о б о р о т ты мне что-нибудь можешь вколоть?
-- Меня тогда выгонят отсюда...
-- А есть такие уколы?
-- Эти ж самые, только не перекрестно... {171}
-- Слушай, Золотончик, пойдЈм куда-нибудь...
-- Ну, мы ж уже пошли. И пришли. И надо идти назад...
-- Во врачебную комнату -- пойдЈм!..
-- Там санитарка, там ходят... Да не надо торопиться, Олежек! Иначе у нас не будет завтра...
-- Какое ж "завтра", если завтра не будет либидо?.. Или наоборот, спасибо, либидо будет, да? Ну, придумай, ну пойдЈм куда-нибудь!
-- Олежек, надо что-то оставить и наперЈд... Надо подушку нести.
-- Да, правда, подушку нести. Сейчас понесЈм...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. .
-- Сейчас понесЈм...
. . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- По-не-сЈм... Се-час...
Они поднимались по лестнице, не держась за руки, но держась за подушку, надутую, как футбольный мяч, и толчки ходьбы одного и другой передавались через подушку.
И было всЈ равно как за руки.
А на площадке лестницы, на проходной койке, мимо которой день и ночь сновали больные и здоровые, занятые своим, сидел в подушках и уже не кашлял, а бился головой о поднятые колени, головой с остатками благоприличного пробора -- о колени, жЈлтый, высохший, слабогрудый человек, и может быть свои колени он ощущал лбом как круговую стену.
Он был жив ещЈ -- но не было вокруг него живых.
Может быть именно сегодня он умирал -- брат Олега, ближний Олега, покинутый, голодный на сочувствие. Может быть, подсев к его кровати и проведя здесь ночь, Олег облегчил бы чем-нибудь его последние часы.
Но только кислородную подушку они ему положили и пошли дальше. Его последние кубики дыхания, подушку смертника, которая для них была лишь повод уединиться и узнать поцелуи друг Друга.
Как привязанный поднимался Олег за Зоей по лестнице. Он не думал о смертнике за спиной, каким сам был полмесяца назад, или будет через полгода, а думал об этой девушке, об этой женщине, об этой бабе, и как уговорить еЈ уединиться.
И ещЈ одно совсем забытое, тем более неожиданное, поющее ощущение губ, намятых поцелуями до огрублости, до опухлости -- передавалось молодым по всему его телу. -------- 19
Не всякий называет маму -- мамой, особенно при посторонних. Этого стыдятся мальчики старше пятнадцати лет и моложе тридцати. Но Вадим, Борис и Юрий Зацырко никогда не стыдились {172} своей мамы. Они дружно любили еЈ при жизни отца, а после его расстрела -- особенно. Мало разделЈнные возрастом, они росли как трое равных, всегда деятельные и в школе и дома, не подверженные уличным шатаньям -- и никогда не огорчали овдовевшую мать. Повелось у них от одного детского снимка и потом для сравнения, что раз в два года она вела их всех в фотографию (а потом уж и сами своим аппаратом), и в домашний альбом ложился снимок за снимком: мать и трое сыновей, мать и трое сыновей. Она была светлая, а они все трое чЈрные -- наверно, от того пленного турка, который когда-то женился на их запорожской прабабушке. Посторонние не всегда различали их на снимках -- кто где. С каждым снимком они заметно росли, крепчали, обгоняли маму, она незаметно старела, но выпрямлялась перед объективом, гордая этой живой историей своей жизни. Она была врач, известная у себя в городе, и пожавшая много благодарностей, букетов и пирогов, но даже если б она ничего полезного больше в жизни не сделала -- вырастить таких троих сыновей оправдывало жизнь женщины. Все трое они пошли в один и тот же политехнический институт, старший кончил по геологическому, средний по электротехническому, младший кончал сейчас строительный, и мама была с ним.
Была, пока не узнала о болезни Вадима. В четверг едва не сорвалась сюда. В субботу получила телеграмму от Донцовой, что нужно коллоидное золото. В воскресенье откликнулась телеграммой, что едет добывать золото в Москву. С понедельника она там, вчера и сегодня наверно добивается приЈма у министров и в других важных местах, чтобы в память погибшего отца (он оставлен был в городе под видом интеллигента, обиженного советской властью, и расстрелян немцами за связь с партизанами и укрытие наших раненых) дали бы визу на фондовое коллоидное золото для сына.
Все эти хлопоты были отвратительны и оскорбительны Вадиму даже издали. Он не переносил никакого блата, никакого использования заслуг или знакомств. Даже то, что мама дала предупредительную телеграмму Донцовой, уже тяготило его. Как ни важно было ему выжить, но не хотел он пользоваться никакими преимуществами даже перед харею раковой смерти. Впрочем, понаблюдав за Донцовой, Вадим быстро понял, что и без всякой маминой телеграммы Людмила Афанасьевна уделила бы ему не меньше времени и внимания. Только вот телеграмму о коллоидном золоте не пришлось бы давать.
Теперь, если мама достанет это золото -- она прилетит с ним, конечно, сюда. И если не достанет -- то тоже прилетит. Отсюда он написал ей письмо о чаге -- не потому, что уверовал, а чтобы маме дать лишнее дело по спасению, насытить еЈ. Но если будет расти отчаяние, то вопреки всем своим врачебным знаниям и убеждениям, она поедет и к этому знахарю в горы за иссык-кульским корнем. (Олег Костоглотов вчера пришЈл и повинился ему, что уступил бабе и вылил настойку корня, но впрочем там {173} было всЈ равно мало, а вот адрес старика, если же старика уже посадили, то Олег берЈтся уступить Вадиму из своего запаса.)
Маме теперь уже не жизнь, если старший сын под угрозой. Мама сделает всЈ, и больше, чем всЈ, она даже и лишнее сделает. Она даже в экспедицию за ним поедет, хотя там у него есть Галка. В конце концов, как Вадим понял из отрывков прочтЈнного и услышанного о своей болезни, сама-то опухоль вспыхнула у него из-за маминой слишком большой озабоченности и предусмотрительности: с детства было у него на ноге большое пигментное пятно, и мама, как врач, видимо знала опасность перерождения; она находила поводы щупать это пятно, и однажды настояла, чтобы хороший хирург произвЈл предварительную операцию -- а вот еЈ-то как раз, очевидно, и не следовало делать.