-- Слышь, дядя! А, дядя!
Костоглотов поднял голову и, против солнца переморщи лицо, разглядывал еЈ с искажающим прищуром.
-- Поди в перевязочную, доктор зовЈт. Так он усиделся в своей прогретой окаменелости, такая была ему неохота двигаться, подниматься, как на ненавистную работу!
-- Какой доктор? -- буркнул он.
-- Кому надо, тот и зовЈт! -- повысила голос няня.-- Не обязана я вас тут по садику собирать. Иди, значит.
-- Да мне перевязывать нечего. Не меня, наверно,-- всЈ упрямился Костоглотов.
-- Тебя, тебя! -- между тем пропускала няня семячки.-- Разве тебя, журавля долгоногого, спутаешь с кем? Один такой у нас, нещечко.
Костоглотов вздохнул, распрямил ноги и опираясь, кряхтя, стал подниматься.
Нянечка смотрела с неодобрением:
-- ВсЈ вышагивал, сил не берЈг. А лежать надо было.
-- Ох, няня-а,-- вздохнул Костоглотов.
И поплЈлся по дорожке. Ремня уже не было, военной выправки не осталось никакой, спина гнулась.
Он шЈл в перевязочную на новую какую-то неприятность, готовясь отбиваться, ещЈ сам не зная -- от чего.
В перевязочной ждала его не Элла Рафаиловна, уже дней десять как заменявшая Веру Корнильевну, а молодая полная женщина, мало сказать румяная -- просто с багряными щеками, такая здоровая. Видел он еЈ в первый раз.
-- Как фамилия? -- пристигла она его тут же, на пороге. Хоть солнце уже не било в глаза, а Костоглотов смотрел так {223} же прищуренно, недовольно. Он спешил сметить, что тут к чему, сообразить, а отвечать не спешил. Иногда бывает нужно скрыть фамилию, иногда соврать. Он ещЈ не знал, как сейчас правильно.
-- А? Фамилия? -- допытывалась врачиха с налитыми руками.
-- Костоглотов,-- нехотя признался он.
-- Где ж вы пропадаете? Раздевайтесь быстро! Идите сюда, ложитесь на стол!
Теперь-то вспомнил Костоглотов и увидел, и сообразил всЈ сразу: кровь переливать! Он забыл, что это делают в перевязочной. Но во-первых, он по-прежнему стоял на принципе: чужой крови не хочу, своей не дам! Во-вторых, эта бойкая бабЈнка, будто сама напившаяся донорской крови, не склоняла его к доверию. А Вега уехала. Опять новый врач, новые привычки, новые ошибки -- и кой чЈрт эту карусель крутит, ничего постоянного нет?
Он хмуро снимал халат, искал, куда повесить -- сестра показала ему, куда,-- а сам выдумывал, к чему бы прицепиться и не даться. Халат он повесил. Курточку снял, повесил. Толкнул в угол сапоги (тут, на первом этаже, бывали и снаружи, в обуви). ПошЈл босиком по чистому линолеевому полу ложиться на высокий умягчЈнный стол. ВсЈ никак придумать повода не мог, но знал, что сейчас придумает.
На блестящем стальном штативе над столом высился аппарат для переливания: резиновые шланги, стеклянные трубочки, в одной из них вода. На той же стойке было несколько колец для ампул разного размера: на пол-литра, четверть литра и осьмушку. Зажата же была ампула с осьмушкой. Коричневатая кровь еЈ закрывалась отчасти наклейкой с группой крови, фамилией донора и датой взятия.
По навычке лезть глазами, куда не просят, Костоглотов, пока взмащивался на стол, всЈ это прочЈл и, не откидываясь головой на изголовье, тут же объявил:
-- Хо-го! Двадцать восьмое февраля! Старая кровь. Нельзя переливать.
-- Что за рассуждения? -- возмутилась врачиха.-- Старая, новая, что вы понимаете в консервации? Кровь может сохраняться больше месяца!
На еЈ багряном лице сердитость была малиновая. Руки, заголЈнные до локтя, были полные, розовые, а кожа -- с пупырышками, не от холода, а с постоянными пупырышками. И вот эти пупырышки почему-то окончательно убедили Костоглотова не даваться.
-- Закатите рукав и положите руку свободно! -- командовала ему врачиха.
Она уже второй год работала на переливании и не помнила ни одного больного не подозрительного: каждый вЈл себя так, будто у него графская кровь и он боится подмеса. Обязательно косились больные, что цвет не тот, группа не та, дата не та, не слишком ли холодная или горячая, не свернулась ли, а то спрашивали уверенно: {224} "Это -- плохую кровь переливаете?" -- "Да почему плохую?!" -- "А на ней написано было не трогать." -- "Ну потому что наметили, кому переливать, а потом не понадобилась". И уже даЈтся больной колоть, а про себя ворчит: "Ну, значит, и оказалась некачественной." Только решительность и помогала сламывать эти глупые подозрения, К тому же она всегда торопилась, потому что норма перелива крови в один день в разных местах была ей изрядная.
Но Костоглотов тоже уже повидал здесь, в клинике, и кровяные вздутия и тряску после введения, и этим нетерпеливым розовым пухлым рукам с пупырышками ему никак не хотелось довериться. Своя, измученная рентгеном, вялая больная кровь была ему всЈ-таки дороже свежей добавки. Как-нибудь своя потом поправится. А при плохой крови бросят раньше лечить -- тем лучше.
-- Нет,-- мрачно отказался он, не закатывая рукав и не кладя руку свободно.-- Кровь ваша старая, а я себя плохо чувствую сегодня.
Он-то знал, что сразу двух причин никогда говорить не надо, всегда одну, но сами две сказались.
-- Сейчас давление проверим,-- не смущалась врачиха, и сестра уже подносила ей прибор.
Врачиха была совсем новая, а сестра -- здешняя, из перевязочной, только Олег с ней дела не имел раньше. Она совсем была девочка, но роста высокого, тЈмненькая и с японским разрезом глаз. На голове у неЈ так сложно было настроено, что ни шапочка, ни даже косынка никак не могли бы этого покрыть -- и потому каждый выступ волосяной башенки и каждая косма были у неЈ терпеливо обмотаны бинтами, бинтами -- это значит, ей минут на пятнадцать раньше надо было приходить на работу, обматываться.
ВсЈ это было Олегу совсем ни к чему, но он с интересом рассматривал еЈ белую корону, стараясь представить причЈску девушки без перекрута бинтов. Главное лицо здесь была врачиха, и надо было бороться с ней, не мешкая, возражать и отговариваться, а он терял темп, рассматривая девушку с японским разрезом глаз. Как всякая молодая девушка, уже потому, что молода, она содержала в себе загадку, несла еЈ в себе на каждом переступе, сознавала при каждом повороте головы.
А тем временем Костоглотову сжали руку чЈрной змеей и определили, что давление подходящее.
Он рот раскрыл сказать следующее, почему не согласен, но из дверей врачиху позвали к телефону.
Она дЈрнулась и ушла, сестра укладывала чЈрные трубки в футляр, а Олег всЈ так же лежал на спине.
-- Откуда этот врач, а? -- спросил он.
Всякая мелодия голоса тоже относилась ко внутренней загадке девушки, и она чувствовала это, и говорила, внимательно слушая свой голос:
-- Со станции переливания крови.
-- А зачем же она старую привозит? -- проверял Олег хоть и на девчЈнке. {225}
-- Это -- не старая,-- плавно повела девушка головой и понесла корону по комнате.
ДевчЈнка эта вполне была уверена, что всЈ нужное для неЈ она знает.
Да может, так оно и было.
Солнце уже завернуло на сторону перевязочной. Прямо сюда оно не попадало, но два окна светились ярко, а ещЈ часть потолка была занята большим световым пятном, отразившимся от чего-то. Было очень светло, и к тому же чисто, тихо.
Хорошо было в комнате.
Открылась дверь, не видимая Олегу, но вошла кто-то другая, не та.
Вошла, почти не стуча туфлями, не выстукивая каблучками своего "я".
И Олег догадался.
Никто больше так не ходил. ЕЈ и не хватало в этой комнате, еЈ одной.
Вега!
Да, она. Она вступила в его поле зрения. Так просто вошла, будто незадолго отсюда вышла.
-- Да где же вы были, Вера Корнильевна?.. -- улыбался Олег. Он не вскликнул это, он спросил негромко, счастливо. И не поднимаясь сесть, хотя не был привязан к столу.
До конца стало в комнате тихо, светло, хорошо. А у Веги был свой вопрос, тоже в улыбке:
-- Вы -- бунтуете?
Но уже расслабнув в своЈм намерении сопротивляться, уже наслаждаясь, что он лежит на этом столе, и его так просто не сгонишь, Олег ответил:
-- Я?.. Нет, уж я своЈ отбунтовал... Где вы были? Больше недели.
Раздельно, как будто диктуя несмышлЈнышу непривычные новые слова, она проговорила, стоя над ним:
-- Я ездила основывать онкологические пункты. Вести противораковую пропаганду.
-- Куда-нибудь в глубинку?
-- Да.
-- А больше не поедете?
-- Пока нет. А вы -- себя плохо чувствуете?
Что было в этих глазах? Неторопливость. Внимание. Первая непроверенная тревога. Глаза врача.
Но помимо этого всего они были светло-кофейные. Если на стакан кофе налить молока пальца два. Впрочем, давно Олег кофе не пил, цвета не помнил, а вот -- дружеские! очень старо-дружеские глаза!
-- Да нет, чепуха! Я на солнце, наверно, перегрелся. Сидел-сидел, чуть не заснул.
-- Разве вам можно на солнце! Разве вы не поняли здесь, что опухолям нагревание запрещено? {226}
-- Я думал -- грелки.
-- А солнце -- тем более.
-- Значит, черноморский пляж мне запрещЈн? Она кивнула.
-- Жизнь!.. Хоть ссылку меняй на Норильск... Она подняла плечи. Опустила. Это было не только выше еЈ сил, но и выше разумения.
Вот сейчас и спросить: а почему вы говорили, что -- замужем?..
Разве безмужие -- такое унижение?
Спросил:
-- А зачем же вы изменили?
-- Что?
-- Нашему уговору. Вы обещали, что будете кровь переливать мне сами, никакому практиканту не отдадите.
-- Она -- не практикант, она, напротив, специалист. Когда они приезжают -- мы не имеем права. Но она уже уехала.
-- Как уехала?
-- Вызвали.
О, карусель! В карусели же было и спасение от карусели.
-- Значит -- вы?
-- Я. А какая вам кровь старая? Он показал головой.
-- Она не старая. Но она не вам. Вам будем двести пятьдесят переливать. Вот.-- Вера Корнильевна принесла с другого столика и показала ему.-- Читайте, проверяйте.
-- Да, Вера Корнильевна, это жизнь у меня такая окаянная: ничему не верь, всЈ проверяй. А вы думаете, я -- не рад, когда не надо проверять?
Он так устало это сказал, будто умирал. Но своим приглядчивым глазам не мог совсем отказать в проверке. И они ухватили: "I группа -- Ярославцева И. Л.-- 5 марта".