-- Но здесь не оставят?
-- Не-ет, конечно.
-- И как же вы семью бросите?
-- Какую семью? У меня бабушка одна. Бабушку -- с собой.
-- А папа-мама? Зоя вздохнула.
-- Мама моя умерла.
Костоглотов посмотрел на неЈ и об отце не спросил.
-- А вообще, вы -- здешняя?
-- Нет, из Смоленска. {25}
--Во-о! И давно оттуда?
-- В эвакуацию, когда ж.
-- Это вам было... лет девять?
-- Ага. Два класса там кончила... А потом здесь с бабушкой застряли.
Зоя потянулась к большой хозяйственной ярко-оранжевой сумке на полу у стены, достала оттуда зеркальце, сняла врачебную шапочку, чуть всклочила стянутые шапочкой волосы и начесала из них редкую, лЈгкой дугой подстриженную золотенькую чЈлку.
Золотой отблик отразился и на жЈсткое лицо Костоглотова. Он смягчился и следил за ней с удовольствием.
-- А ваша где бабушка?-пошутила Зоя, кончая с зеркальцем.
-- Моя бабушка,-- вполне серьЈзно принял Костоглотов,-- и мама моя... умерли в блокаду.
-- Ленинградскую?
-- У-гм. И сестрЈнку снарядом убило. Тоже была медсестрой. Козявка ещЈ.
-- Да-а,-- вздохнула Зоя.-- Сколько погибло в блокаду! Проклятый Гитлер!
Костоглотов усмехнулся:
-- Что Гитлер -- проклятый, это не требует повторных доказательств. Но всЈ же ленинградскую блокаду я на него одного не списываю.
-- Как?! Почему?
-- Ну, как! Гитлер и шЈл нас уничтожать. Неужели ждали, что он приотворит калиточку и предложит блокадным: выходите по одному, не толпитесь? Он воевал, он враг. А в блокаде виноват некто другой.
-- Кто же?? -- прошептала поражЈнная Зоя. Ничего подобного она не слышала и не предполагала. Костоглотов собрал чЈрные брови.
-- Ну, скажем, тот или те, кто были готовы к войне, даже если бы с Гитлером объединились Англия, Франция и Америка. Кто получал зарплату десятки лет и предусмотрел угловое положение Ленинграда и его оборону. Кто оценил степень будущих бомбардировок и догадался спрятать продовольственные склады под землю. Они-то и задушили мою мать -- вместе с Гитлером.
Просто это было, но как-то очень уж ново.
Сибгатов тихо сидел в своей ванночке позади них, в углу.
-- Но тогда..? тогда их надо... судить? -- шЈпотом предположила Зоя.
-- Не знаю.-- Костоглотов скривил губы, и без того угловатые.-- Не знаю.
Зоя не надевала больше шапочки. Верхняя пуговица еЈ халата была расстЈгнута, и виднелся ворот платья иззолота-серый.
-- Зоенька. А ведь я к вам отчасти и по делу.
-- Ах, вот как! -- прыгнули еЈ ресницы.-- Тогда, пожалуйста, в дневное дежурство. А сейчас -- спать! Вы просились -- в гости? {26}
-- Я -- и в гости. Но пока вы ещЈ не испортились, не стали окончательным врачом -- протяните мне человеческую руку.
-- А врачи не протягивают?
-- Ну, у них и рука не такая... Да и не протягивают. Зоенька, я всю жизнь отличался тем, что не любил быть мартышкой. Меня здесь лечат, но ничего не объясняют. Я так не могу. Я у вас видел книгу -- "Патологическая анатомия". Так ведь?
-- Так.
-- Это и есть об опухолях, да?
-- Да.
-- Так вот будьте человеком -- принесите мне еЈ! Я должен еЈ полистать и кое-что сообразить. Для себя. Зоя скруглила губы и покачала головой:
-- Но больным читать медицинские книги противопоказано. Даже вот когда мы, студенты, изучаем какую-нибудь болезнь, нам всегда кажется...
-- Это кому-нибудь другому противопоказано, но не мне! -- прихлопнул Костоглотов по столу большой лапой.-- Я уже в жизни пуган-перепуган и отпугался. Мне в областной больнице хирург-кореец, который диагноз ставил, вот под Новый год, тоже объяснять не хотел, а я ему -- "говорите!" "У нас, мол, так не положено!" "Говорите, я отвечаю! Я семейными делами должен распорядиться!" Ну, и он мне лепанул: "Три недели проживЈте, больше не ручаюсь!"
-- Какое ж он имел право!..
-- Молодец! Человек! Я ему руку пожал. Я знать должен! Да если я полгода до этого мучился, а последний месяц не мог уже ни лежать, ни сидеть, ни стоять, чтобы не болело, в сутки спал несколько минут -- так я уже что-то ведь передумал! За эту осень я на себе узнал, что человек может переступить черту смерти, ещЈ когда тело его не умерло. ЕщЈ что-то там в тебе кровообращается или пищеварится -- а ты уже, психологически, прошЈл всю подготовку к смерти. И пережил саму смерть. ВсЈ, что видишь вокруг, видишь уже как бы из гроба, бесстрастно. Хотя ты не причислял себя к христианам и даже иногда напротив, а тут вдруг замечаешь, что ты-таки уже простил всем обижавшим тебя и не имеешь зла к гнавшим тебя. Тебе уже просто всЈ и все безразличны, ничего не порываешься исправить, ничего не жаль. Я бы даже сказал: очень равновесное состояние, естественное. Теперь меня вывели из него, но я не знаю -- радоваться ли. Вернутся все страсти -- и плохие, и хорошие.
-- Да уж чего задаЈтесь! ЕщЈ бы не радоваться! Когда вы сюда поступили... Сколько это дней?..
-- Двенадцать.
-- И вот тут, в вестибюле, на диванчике крутились -- на вас смотреть было страшно, лицо покойницкое, не ели ничего, температура тридцать восемь и утром, и вечером,-- а сейчас? Ходите в гости... Это же чудо -- чтоб человек за двенадцать дней так ожил! У нас так редко бывает. {27}
В самом деле -- тогда на лице его были как зубилом прорублены глубокие, серые, частые морщины от постоянного напряжения. А сейчас их стало куда меньше, и они посветлели.
-- ВсЈ счастье в том, что оказалось -- я хорошо переношу ренген.
-- Это далеко не часто! Это удача! -- с тЈплым сердцем сказала Зоя.
Костоглотов усмехнулся:
-- Жизнь моя так была бедна удачами, что в этой рентгеновской есть своя справедливость. Мне и сны сейчас стали сниться какие-то расплывчато-приятные. Я думаю -- это признак выздоровления.
-- Вполне допускаю.
-- Так тем более мне надо понять и разобраться! Я хочу понять, в чЈм состоит метод лечения, какие перспективы, какие осложнения. Мне настолько полегчало, что, может, нужно лечение остановить? Это надо понять. Ни Людмила Афанасьевна, ни Вера Корнильевна мне ничего не объясняют, лечат, как обезьяну. Принесите книжечку, Зоя, прошу вас! Я вас не продам. Он говорил так настоятельно, что оживился. Зоя в колебании взялась за ручку ящика в столе.
-- Она у вас здесь? -- догадался Костоглотов.-- Зоенька, дайте! -- И уже руку вытянул.-- Когда вы следующий раз дежурите?
-- В воскресенье днЈм.
-- И я вам отдам! ВсЈ! Договорились!
Какая она славная была, незаносчивая, с этой чЈлкой золотенькой, с этими чуть выкаченными глазками.
Он только себя не видел, как во всех направлениях были закручены угловатые вихры на его собственной голове, отлЈжанные так на подушке, а из-под курточки, недостЈгнутой до шеи, с больничною простотой высовывался уголок казЈнной бязевой сорочки.
-- Так-так-так,-- листал он книгу и лез в оглавление.-- Очень хорошо. Тут я всЈ найду. Вот спасибо. А то чЈрт его знает, ещЈ может перелечат. Им ведь только графу заполнить. Я ещЈ, может, оторвусь. И хорошая аптека убавит века.
-- Ну вот! -- всплеснула Зоя ладонями.-- Стоило вам давать! А ну-ка назад!
И она потянула книгу одной рукой, потом двумя. Но он легко удерживал.
-- ПорвЈм библиотечную! Отдайте!
Круглые плотные плечи еЈ и круглые плотные небольшие руки были как облитые в натянувшемся халате. Шея была ни худа, ни толста, ни коротка, ни вытянута, очень соразмерна.
Перетягивая книгу, они сблизились и смотрели в упор. Его нескладное лицо распустилось в улыбке. И шрам уже не казался таким страшным, да он и был-то побледневший, давний. Свободной рукой мягко отнимая еЈ пальцы от книги, Костоглотов шЈпотом уговаривал:
-- Зоенька. Ну вы же не за невежество, вы же за просвещение. {28}
Как можно мешать людям развиваться? Я пошутил, я никуда не оторвусь.
Напористым шЈпотом отвечала и она:
-- Да вы уж потому недостойны читать, что -- как вы себя запустили? Почему вы не приехали раньше? Почему надо было приезжать уже мертвецом?
-- Э-э-эх,-- вздохнул Костоглотов уже полувслух.-- Транспорта не было.
-- Да что это за место такое -- транспорта не было? Ну, самолЈтом! Да почему надо было допускать до последнего? Почему заранее не переехать в более культурное место? Какой-нибудь врач, фельдшер у вас там был?
Она сняла пальцы с книги.
-- Врач есть, гинеколог. Даже два...
-- Два гинеколога!? -- подавилась Зоя.-- Так у вас там одни женщины?
-- Наоборот, женщин не хватает. Гинеколога два, а других врачей нет. И лаборатории нет. Крови не могли взять на исследование. У меня РОЭ был, оказывается -- шестьдесят, и никто не знал.
-- Кошмар! И опять берЈтесь решать -- лечиться или нет? Себя не жалеете -- хоть бы близких своих пожалели, детей!
-- Детей? -- будто очнулся Костоглотов, будто вся эта весЈлая возня с книгой была во сне, а вот опять он возвращается в своЈ жЈсткое лицо и медленную речь.-- У меня никаких детей нет.
-- А жена -- не человек? Он стал ещЈ медленней.
-- И жены нет.
-- Мужчины всегда, что -- нет. А какие ж вы семейные дела собирались улаживать? Корейцу что говорили?
-- Так я ему соврал.
-- А может мне -- сейчас?
-- Нет, правда нет.-- Лицо Костоглотова тяжелело.-- Я переборчив очень.
-- Она не выдержала вашего характера?-сочувственно кивнула Зоя.
Костоглотов совсем медленно покачал головой.
-- И не было никогда.
Зоя недоумЈнно оценивала, сколько ж ему лет. Она шевельнула губами раз-и отложила вопрос. И ещЈ шевельнула-и ещЈ отложила.
Зоя к Сибгатову сидела спиной, а Костоглотов лицом, и ему было видно, как тот преосторожно поднялся из ванночки, обеими руками держась за поясницу, и просыхал. Вид его был обстрадавшийся: от крайнего горя он уже отстал, а к радости не вызывало его ничто.
Костоглотов вздохнул и выдохнул, как будто это работа была -- дышать.
-- Ох, закурить хочется! Здесь никак нельзя? {29}
-- Никак. И для вас курить -- это смерть.
-- Ни за что просто?
-- Просто ни за что. Особенно при мне. Но улыбалась.
-- А может одну всЈ-таки?
-- Больные спят, как можно!
Он всЈ же вытащил пустой длинный наборный мундштук ручной работы и стал его сосать.
-- Знаете, как говорят: молодому жениться рано, а старому поздно.-- Двумя руками облокотился о еЈ стол и пальцы с мундштуком запустил в волосы.-- Чуть-чуть я не женился после войны, хотя: я -- студент, она -- студентка. Поженились бы всЈ равно, да пошло кувырком.