-- Вот так же рассуждает и коммерсант.
-- Она страдает от недоразвития как раз науки,-- нашЈл сильный довод Вадим.-- РазовьЈтся наука -- и все птичники будут хороши.
-- А пока не разовьЈтся -- три штуки на сковородочку вы по утрам лупите, а? -- Шулубин закрыл один глаз, и тем неприятнее смотрел оставшимся.-- Пока доразовьЈтся -- вы не хотели бы пойти поработать в птичнике?
-- Им не интересно! -- из своего свешенного положения подал грубый голос Костоглотов.
Такую самоуверенность в суждениях о сельском хозяйстве Русанов заметил за Шулубиным ещЈ и раньше: Павел Николаевич разъяснял что-то о зерновых, а Шулубин вмешался и поправил. Теперь Павел Николаевич и подколол Шулубина:
-- Да вы не Тимирязевскую ли академию кончили? Шулубин вздрогнул и повернул голову к Русанову.
-- Да, Тимирязевскую,-- удивлЈнно подтвердил он. И вдруг -- напыжился, надулся, ссутулился -- и теми же неловкими, взлетающими и подрезанными, птичьими движениями, поковылял, поковылял к своей койке. {262}
-- Так почему ж тогда библиотекарем работаете? -- восторжествовал вдогонку Русанов.
Но тот уж замолчал -- так замолчал. Как пень. Не уважал Павел Николаевич таких людей, которые в жизни идут не вверх, а вниз. -------- 28
С первого же появления Льва Леонидовича в клинике определил Костоглотов, что это -- деловой мужик. От нечего делать Олег присматривался к нему во время обходов. Эта шапочка, всегда посаженная на голову, ясно, что не перед зеркалом; эти слишком длинные руки, иногда кулаками всунутые в передние карманы глухого халата; эта боковая пожимка губ как бы с желанием посвистеть; эта при всей его силе и грозности шутливая манера разговаривать с больными -- всЈ очень располагало к нему Костоглотова, и захотелось потолковать с ним и вопросов несколько задать, на которые никто тут из врачей-баб ответить не мог или не хотел.
Но задать их было некогда: во время обходов Лев Леонидович никого, кроме своих хирургических, не замечал, миновал лучевых как пустые места; в коридорах же и на лестнице он слегка отвечал всем, кто с ним здоровался, но лицо его никогда не было свободным от озабоченности, и всегда он спешил.
А один раз о каком-то больном, который отпирался, а потом признался. Лев Леонидович со смехом сказал: "Раскололся-таки!" -- и ещЈ больше задел Олега. Потому что слово это в таком смысле знал и мог употребить не всякий человек.
За последнее время Костоглотов меньше бродил по клинике, и ещЈ меньше случалось пересечений с главным хирургом. Но однажды выдалось, что на его глазах Лев Леонидович отпер дверь комнатЈшки рядом с операционной и вошЈл туда, значит заведомо был там один. И Костоглотов, постучав в стеклянную замазанную дверь, открыл еЈ.
Лев Леонидович успел уже сесть на табуретку за единственный тут стол посреди комнаты, сесть боком, как не садятся надолго, но уже писал что-то.
-- Да? -- поднял он голову, как будто и не удивясь, но и так же всЈ занято, обдумывая, что писать дальше.
Всегда всем некогда! Целые жизни надо решать в одну минуту.
-- Простите, Лев Леонидович,-- Костоглотов старался как можно вежливей, как только у него выходило.-- Я знаю: вам некогда. Но совершенно не у кого, кроме вас... Две минуты -- вы разрешите?
Хирург кивнул. Он думал о своЈм, это видно.
-- Вот мне дают курс гормонотерапии по поводу... инъекции синэстрола внутримышечно, в дозе... -- ПриЈм Костоглотова и гордость {263} его была в том, чтобы с врачами разговаривать на их языке и с их точностью -- этим претендуя, что и с ним будут говорить откровенно.-- Так вот меня интересует: действие гормонотерапии -- накопительно или нет?
Дальше уже не от него зависели секунды, и он стоял молча, глядя на сидящего сверху и потому как бы горбясь при своей долговязости.
Лев Леонидович наморщил лоб, переносясь.
-- Да нет, считается, что не должно,-- ответил он. Но это не прозвучало окончательным.
-- А я почему-то ощущаю, что -- накопительно,-- добивался Костоглотов, будто ему того хотелось или будто уже и Льву Леонидовичу не очень веря.
-- Да нет, не должно,-- всЈ так же не категорично отвечал хирург, потому ли, что не его это была область или он так и не успел переключиться.
-- Мне очень важно понять,-- Костоглотов смотрел и говорил так, будто он угрожал,-- после этого курса я совсем потеряю возможность... ну... относительно женщин?.. Или только на определЈнный период? Уйдут из моего тела эти введенные гормоны? или навсегда останутся?.. Или, может быть, через какой-то срок эту гормонотерапию можно переиграть -- встречными уколами?
-- Нет, этого не советую. Нельзя.-- Лев Леонидович смотрел на чЈрнокосматого больного, но в основном видел его интересный шрам. Он представлял себе этот порез в свежем виде, как бы только что привезенный в хирургическое и что надо было бы делать.-- А зачем это вам? Не понимаю.
-- Как не понимаете? -- Костоглотов не понимал, чего тут можно не понимать. Или просто, верный своему врачебному сословию, этот дельный человек тоже лишь склоняет больного к смирению? -- Не понимаете?
Это уже выходило и за две минуты и за отношения врача с больным, но Лев Леонидович именно с той незаносчивостью, которую сразу заметил в нЈм Костоглотов, внезапно сказал как старому другу, пониженным неслужебным голосом:
-- Слушайте, да неужели в бабах весь цвет жизни?.. Ведь это всЈ ужасно приедается... Только мешает выполнить что-нибудь серьЈзное.
Он сказал вполне искренне, даже утомлЈнно. Он вспоминал, что в самую важную минуту жизни ему не хватило напряжения может быть именно из-за этой отвлекающей траты сил.
Но не мог его понять Костоглотов! Олег не мог сейчас вообразить такое чувство приевшимся! Его голова качалась пусто влево и вправо, и пусто смотрели глаза:
-- А у меня ничего более серьЈзного в жизни не осталось. Но нет, не был запланирован этот разговор распорядком онкологической клиники! -- не полагалось консультационных размышлений над смыслом жизни да ещЈ с врачом другого отделения! Заглянула и сразу вошла, не спрашивая, та маленькая хрупкая {264} хирургичка, на высоких каблучках, вся покачивающаяся при ходьбе. Она не останавливаясь прошла ко Льву Леонидовичу, очень близко, положила перед ним на стол лабораторный листок, сама прилегла к столу (Олегу издали казалось -- вплотную ко Льву Леонидовичу) и, никак его не называя, сказала:
-- Слушайте, у Овдиенко десять тысяч лейкоцитов. Рассеянный рыжий дымок еЈ отвеявшихся волос парил перед самым лицом Льва Леонидовича.
-- Ну и что ж?-пожал плечами Лев Леонидович.-- Это не говорит о хорошем лейкоцитозе. Просто у него воспалительный процесс, и надо будет подавить рентгенотерапией.
Тогда она заговорила ещЈ и ещЈ (и, право же, плечиком просто прилегая к руке Льва Леонидовича!). Бумага, начатая Львом Леонидовичем, лежала втуне, перепрокинулось в пальцах бездействующее перо.
Очевидно, Олегу нужно было выйти. Так на самом интересном месте прервался разговор, давно затаЈнный.
Анжелина обернулась, удивляясь, зачем ещЈ Костоглотов тут, но повыше еЈ головы посмотрел и Лев Леонидович -- немножко с юмором. Что-то неназовимое было в его лице, отчего Костоглотов решился продолжать:
-- А ещЈ, Лев Леонидович, я хотел вас спросить: слышали вы о берЈзовом грибе, о чаге?
-- Да,-- подтвердил тот довольно охотно.
-- А как вы к нему относитесь?
-- Трудно сказать. Допускаю, что некоторые частные виды опухолей чувствительны к нему. Желудочные, например. В Москве сейчас с ним с ума сходят. Говорят, в радиусе двести километров весь гриб выбрали, в лесу не найдЈшь.
Анжелина отклонилась от стола, взяла свою бумажку, и с выражением презрения, всЈ так же независимо (и очень приятно) покачиваясь на ходу, ушла.
Ушла, но увы -- и первый разговор их уже был расстроен: сколько-то на вопрос было отвечено, а вернуться обсуждать, что же вносят женщины в жизнь, было неуместно.
Однако этот легко-весЈлый взгляд, промелькнувший у Льва Леонидовича, эта очень неограждЈнная манера держаться, открывали Костоглотову задать и третий приготовленный вопрос, тоже не совсем пустячный.
-- Лев Леонидович! Вы простите мою нескромность,-- косо тряхнул он головой.-- Если я ошибаюсь -- забудем. Вы... -- он тоже снизил голос и одним глазом прищурился,-- там, где вечно пляшут и поют -- вы... не были?
Лев Леонидович оживился:
-- Был.
-- Да что вы! -- обрадовался Костоглотов. Вот когда они были в равных! -- И по какой же статье?
-- Я -- не по статье. Я -- вольный был.
-- Ах, во-ольный! -- разочаровался Костоглотов. {265}
Нет, равенства не выходило.
-- А -- по чему вы угадали? -- любопытствовал хирург.
-- По одному словечку: "раскололся". Нет, кажется и "заначка" вы сказали.
Лев Леонидович смеялся:
-- И не отучишься.
Равные-не равные, но уже было у них гораздо больше единства, чем только что.
-- И долго там были? -- бесцеремонно спрашивал Костоглотов. Он даже распрямился, даже не выглядел дохло.
-- Да годика три. После армии направили -- и не вырвешься. Он мог бы этого не добавлять. Но -- добавил. Вот служба! -- почЈтная, благородная, но почему порядочные люди считают нужным оправдываться в ней? Где-то всЈ-таки сидит в человеке этот неискоренимый индикатор.
-- И -- кем же?
-- Начальником санчасти.
Ого! То же, что мадам Дубинская -- господин жизни и смерти. Но та бы не оправдывалась. А этот -- ушЈл.
-- Так вы до войны успели мединститут кончить? -- цеплялся Костоглотов новыми вопросами как репейник. Ему это и не нужно было, а просто пересыльная привычка: в несколько минут, от хлопка до хлопка дверной кормушки, обозреть целую жизнь прохожего человека.-- Какого ж вы года?
-- Нет, я после четвЈртого курса заурядврачом пошЈл, добровольно,-- поднялся Лев Леонидович от своей недописанной бумаги, заинтересованно подошЈл к Олегу и пальцами стал прокатывать, прощупывать его шрам.-- А это -- оттуда?
-- Ум-гм.
-- Хорошо заделали... Хорошо. ЗаключЈнный врач делал?
-- Ум-гм.
-- Фамилию не помните? Не Коряков?
-- Не знаю, на пересылке было. А Коряков -- по какой статье сидел? -- уже цеплялся Олег и к Корякову, спеша и его выяснить.