-- Тем лучше. Но надо быть очень внимательным самому, товарищ Русанов,-- внушала Донцова.-- Дадим вам ещЈ укол или два, и пожалуй выпишем. Но вы будете являться на осмотр каждый месяц. А если сами что-нибудь где-нибудь заметите, то и раньше.
Однако повеселевший Русанов из своего-то служебного опыта понимал, что эти обязательные явки на осмотр -- простые галочные мероприятия, графу заполнить. И сейчас же пошЈл звонить домой о радости.
Дошла очередь до Костоглотова. Этот ждал их со смешанным чувством: они ж его, как будто, спасли, они ж его и погубили. МЈд был с дЈгтем равно смешан в бочке, и ни в пищу теперь не шЈл, ни на смазку колЈс.
Когда подходила к нему Вера Корнильевна одна -- это была Вега, и о чЈм бы по службе она его ни спрашивала, и что бы ни назначала -- он смотрел на неЈ и радовался. Он почему-то, последнюю неделю, полностью простил ей то калечение, которое она настойчиво несла его телу. Он стал признавать за ней как будто какое-то право на своЈ тело -- и это было ему тепло. И когда она подходила к нему на обходах, то всегда хотелось погладить еЈ маленькие руки или мордой потереться о них как пЈс.
Но вот они подошли вдвоЈм, и это были врачи, закованные в свои инструкции, и Олег не мог освободиться от непонимания и обиды.
-- Ну как? -- спросила Донцова, садясь к нему на кровать. А Вега стояла за еЈ спиной и слегка-слегка ему улыбалась. К ней опять вернулось это расположение или даже неизбежность -- всякий раз при встрече хоть чуть да улыбнуться ему. Но сегодня она улыбалась как через пелену.
-- Да неважно,-- устало отозвался Костопотов, вытягивая голову из свешенного состояния на подушку.-- ЕщЈ стало у меня от неудачных движений как-то сжимать вот тут... в средостении. Вообще чувство, что меня залечили. Прошу -- кончать.
Он не с прежним жаром этого требовал, а говорил равнодушно, как о деле чужом и слишком ясном, чтоб ещЈ настаивать.
Да Донцова что-то и не настаивала, устала и она:
-- Голова -- ваша, как хотите. Но лечение не кончено. Она стала смотреть его кожу на полях облучения. Пожалуй, кожа уже взывала об окончании. Поверхностная реакция могла ещЈ и усилиться после конца сеансов.
-- Он у нас уже не по два в день получает? -спросила Донцова.
-- Уже по одному,-- ответила Гангарт. {309}
(Она произносила такие простые слова: "уже по одному", и чуть вытягивала тонкое горло, и получалось, что она что-то нежное выговаривала, что должно было тронуть душу!)
Странные живые ниточки, как длинные женские волосы, зацепились и перепутали еЈ с этим больным. И только она одна ощущала боль, когда они натягиваются и рвутся, а ему не было больно, и вокруг не видел никто. В тот день, когда Вера услышала о ночных сценах с Зоей, ей как будто рванули целый клок. И может, так было бы и лучше кончить. Этим рывком напомнили ей закон, что мужчинам не ровесницы нужны, а те, кто моложе. Она не должна была забывать, что еЈ возраст пройден.
Но потом он стал так явно попадаться ей на дороге, так ловить еЈ слова, так хорошо разговаривать и смотреть. И ниточки-волосы стали отбиваться по одной и запутываться вновь.
Что были эти ниточки? Необъяснимое и нецелесообразное. Вот-вот он должен был уехать -- и крепкая хватка будет держать его там. И приезжать он будет лишь тогда, когда станет очень худо, когда смерть будет гнуть его. А чем здоровей -- тем реже, тем никогда.
-- А сколько он у нас получил синэстрола? -- осведомлялась Людмила Афанасьевна.
-- Больше, чем надо,-- ещЈ прежде Веры Корнильевны неприязненно сказал Костоглотов и смотрел тупо.-- На всю жизнь хватит.
В обычное время Людмила Афанасьевна не спустила б ему такой грубой реплики и проработала бы крепко. Но сейчас -- поникла в ней вся воля, она еле доканчивала обход. А вне своей должности, уже прощаясь с ней, она, собственно, не могла возразить Костоглотову. Конечно, лечение было варварское.
-- Вот вам мой совет,-- сказала она примирительно и так, чтобы в палате не слышали.-- Не надо вам стремиться к семейному счастью. Вам надо ещЈ много лет пожить без полноценной семьи.
Вера Корнильевна опустила глаза.
-- Потому что, помните: ваш случай был очень запущенный. Вы к нам прибыли поздно.
Знал Костоглотов, что дело плохо, но так вот прямо услышав от Донцовой, разинул рот.
-- М-мда-а-а,-- промычал он. Но нашЈл утешающую мысль: -- Ну, да я думаю -- и начальство об этом позаботится.
-- Будете, Вера Корнильевна, продолжать ему тезан и пентаксил. Но вообще придЈтся отпустить его отдохнуть. Мы вот что сделаем, Костоглотов: мы выпишем вам трЈхмесячный запас синэстрола, он в аптеках сейчас есть, вы купите -- и обязательно наладите лечение дома. Если уколы делать там у вас некому -- берите таблетками.
Костоглотов шевельнул губами напомнить ей, что, во-первых, нет у него никакого дома, во-вторых, нет денег, а в-третьих не такой он дурак, чтоб заниматься тихим самоубийством. {310}
Но она была серо-зелЈная, измученная, и он раздумал, не сказал.
На том и кончился обход.
Прибежал Ахмаджан: всЈ уладилось, пошли и за его обмундированием. Сегодня он будет с дружком выпивать! А справки-бумажки завтра получит. Он так был возбуждЈн, так быстро и громко говорил, как никогда ещЈ его не видели. Он с такой силой и твЈрдостью двигался, будто не болел эти два месяца с ними здесь. Под чЈрным густым Јжиком, под мазутно чЈрными бровями глаза его горели как у пьяного и всей спиной он вздрагивал от ощущения жизни -- за порогом, сейчас. Он кинулся собираться, бросил, побежал просить, чтоб его покормили обедом вместе с первым этажом.
А Костоглотова вызвали на рентген. Он ждал там, потом лежал под аппаратом, потом ещЈ вышел на крыльцо посмотреть, отчего погода такая хмурая.
ВсЈ небо заклубилось быстрыми серыми тучами, а за ними ползла совсем фиолетовая, обещая большой дождь. Но очень было тепло, и дождь мог полить только весенний.
Гулять не выходило, и снова он поднялся в палату. ЕщЈ из коридора он услышал громкий рассказ взбудораженного Ахмаджана:
-- Кормят их, гад буду, лучше, чем солдат! Ну -- не хуже! Пайка -- кило двести. А их бы говном кормить! А работать -- не работают! Только до зоны их доведЈм, сейчас разбегут, прятают и спят целый день!
Костоглотов тихо вступил в дверной проЈм. Над постелью, ободранной от простынь и наволочки, Ахмаджан стоял с приготовленным узелком и, размахивая рукой, блестя белыми зубами, уверенно досказывал свой последний рассказ палате.
А палата вся переменилась -- уже ни Федерау не было, ни философа, ни Шулубина. Этого рассказа при прежних составах палаты почему-то Олег никогда от Ахмаджана не слышал.
-- И -- ничего не строят? -- тихо спросил Костоглотов.-- Так-таки ничего в зоне и не возвышается?
-- Ну, строят,-- сбился немного Ахмаджан.-- Ну -- плохо строят.
-- А вы бы -- помогли...-- ещЈ тише, будто силы теряя, сказал Костоглотов.
-- Наше дело -- винтовка, ихнее дело -- лопата! -- бодро ответил Ахмаджан.
Олег смотрел на лицо своего товарища по палате, словно видя его первый раз, или нет, много лет его видев в воротнике тулупа и с автоматом. Не развитый выше игры в домино, он был искренен, Ахмаджан, прямодушен.
Если десятки лет за десятками лет не разрешать рассказывать то, как оно есть,-- непоправимо разблуживаются человеческие мозги, и уже соотечественника понять труднее, чем марсианина.
-- Ну, как ты это себе представляешь? -- не отставал Костоглотов.-- Людей -- и говном кормить? Ты -- пошутил, да? {311}
-- Ничего не шутил! Они -- не люди! Они -- не люди! -- уверенно разгорячЈнно настаивал Ахмаджан.
Он надеялся и Костоглотова убедить, как верили ему другие тут слушатели. Он знал, правда, что Олег -- ссыльный, а о лагерях его он не знал.
Костоглотов покосился на койку Русанова, не понимая, почему тот не вступается за Ахмаджана, но того просто не было в палате.
-- А я тебя -- за армейца считал. А ты во-от в какой армии служил,-- тянул Костоглотов.-- Ты -- Берии служил, значит?
-- Я никакой Берии не знаю! -- рассердился и покраснел Ахмаджан.-- Кто там сверху поставят -- моЈ дело маленькое. Я присягу давал -- и служил. Тебя заставят -- и ты служил... -------- 33
В тот день и полил дождь. И всю ночь лил, да с ветром, а ветер всЈ холодал, и к утру четверга шЈл дождь уже со снегом, и все, кто в клинике предсказывал весну и рамы открывал, тот же и Костоглотов -- примолкли. Но с четверга ж с обеда кончился снег, пересекся дождь, упал ветер -- стало хмуро, холодно и неподвижно.
В вечернюю же зарю тонкой золотой щелью просветлился западный край неба.
А в пятницу утром, когда выписывался Русанов, небо распахнулось без облачка, и даже раннее солнце стало подсушивать большие лужи на асфальте и земляные дорожки искосные, через газоны.
И почувствовали все, что вот это уже начинается самая верная и бесповоротная весна. И прорезали бумагу на окнах, сбивали шпингалеты, рамы открывали, а сухая замазка падала на пол санитаркам подметать.
Павел Николаевич вещей своих на склад не сдавал, казЈнных не брал и волен был выписываться в любое время дня. За ним приехали утром, сразу после завтрака.
Да кто приехал! -- машину привЈл Лаврик: он накануне получил права! И накануне же начались школьные каникулы -- с вечеринками для Лаврика, с прогулками для Майки, и оттого младшие дети ликовали. С ними двумя Капитолина Матвеевна и приехала, без старших. Лаврик выговорил, что после этого повезЈт покатать друзей -- и должен был показать, как уверенно водит и без Юрки.
И как в ленте, крутимой назад, всЈ пошло наоборот, но насколько же веселее! Павел Николаевич зашЈл в каморку к старшей сестре в пижаме, а вышел в сером костюме. ВесЈлый Лаврик, гибкий красивый парень в новом синем костюме, совсем уже взрослый, если бы в вестибюле не затеял возню с Майкой, всЈ время гордо крутил вокруг пальца на ремешке автомобильный ключ. {312}
-- А ты все ручки закрыл? -- спрашивала Майка.
-- Все.
-- А стЈкла все закрутил?
-- Ну, пойди проверь.