-- Ну как же нет,-- слабо улыбнулся Олег.-- Она уже год действует, я сам с неЈ уезжал. Если б я знал -- я б вам билет сохранил.
-- Ничего не знаю! Раз в справочнике нет -- значит станции нет!
-- Но поезда-то останавливаются! -- более горячно, чем мог бы операционный, втягивался спорить Олег.-- Там-то касса есть!
-- Гражданин, не берЈте -- проходите! Следующий!
-- Правильно, чего время отнимает? -- рассудительно гудели сзади.-- Бери, куда дают!.. С операции, а ещЈ ковыряется.
Ух, как бы Олег сейчас мог поспорить! Ух, как бы он сейчас пошЈл вокруг, требуя начальника пассажирской службы и начальника вокзала! Ух, как любил он прошибать эти лбы и доказывать справедливость -- хоть эту маленькую, нищенькую, а всЈ же справедливость! Хоть в этом отстаивании ощутить себя личностью.
Но железен был закон спроса и предложения, железен закон планирования перевозок! Та добрая женщина позади, что уговаривала его Б плацкартный, уже совала свои деньги мимо его плеча. Тот милиционер, который только что вставил его в очередь, уже руку поднимал отвести его в сторону.
-- От той мне тридцать километров добираться, а от другой семьдесят,-- ещЈ жаловался Олег в окошечко, но это была уже, по-лагерному, жалоба зелЈного фрайера. Он сам спешил согласиться: -- Хорошо, давайте до станции Чу.
А эта станция и наизусть была известна кассирше, и цена известна, и билет ещЈ был -- и надо было только радоваться. Тут же, не отходя далеко, проверил Олег дырчатую пробивку на свет, вагон проверил, цену проверил, сдачу проверил -- и пошЈл медленно.
А чем дальше от тех, кто знал его как операционного,--уже распрямляясь, и сняв убогую шапку, сунув еЈ в мешок опять. Оставалось до поезда два часа -- и приятно было их провести с билетом в кармане. Можно было теперь пировать: мороженого поесть, которого в Уш-Тереке уже не будет, кваса выпить (не будет и его). И хлеба-черняшки купить на дорогу. Сахара не забыть. Терпеливо налить кипятка в бутылку (большое дело -- своя вода с собой!) А селЈдки -- ни за что не брать. О, насколько же это вольготнее, чем ехать арестантским этапом! -- не будет обыска при посадке, не повезут воронком, не посадят на землю в обступе конвоиров, и от жажды не мучаться двое суток! Да ещЈ если удастся захватить {357} третью, багажную, полку, там растянуться во всю длину -- ведь не на двоих, не на троих она будет -- на одного! Лежать -- и болей от опухоли не слышать. Да ведь это же счастье! Он счастливый человек! На что он может жаловаться?..
ЕщЈ и комендант что-то сболтнул про амнистию...
Пришло долгозванное счастье жизни, пришло! -- а Олег его почему-то не узнавал.
В конце концов, ведь есть же "ЛЈва" и на "ты". И ещЈ другой кто-нибудь. А нет -- сколько возможностей!.. Появляется взрывом один человек в жизни другого.
Утреннюю луну сегодня когда он увидел -- он верил! Но луна-то была -- ущербная...
Теперь надо было выйти на перрон -- гораздо раньше выйти, чем будет посадка на его поезд: когда будут пустой их состав подавать, уже надо будет заметить вагон и бежать к нему, захватывать очередь. Олег пошЈл посмотрел расписание. Был поезд в другую сторону -- семьдесят пятый, на который уже должна была идти посадка. Тогда, выработав в себе запышку и быстро проталкиваясь перед дверью, он спрашивал у кого попало, и у перронного контролЈра тоже (билет же вытарчивал из его пальцев):
-- Семьсь пятый -- уже?.. семьсь пятый -- уже?..
Очень он был испуган опоздать на семьдесят пятый, и контролЈр, не проверяя билета, подтолкнул его по огрузневшему, распухшему заспинному мешку.
По перрону же Олег стал спокойно гулять, потом остановился, сбросил мешок на каменный выступ. Он вспомнил другой такой смешной случай -- в Сталинграде, в тридцать девятом году, в последние вольные деньки Олега: уже после договора с Риббентропом, но ещЈ до речи Молотова и до указа о мобилизации девятнадцатилетних. Они с другом в то лето спускались по Волге на лодке, в Сталинграде лодку продали, и надо было на поезд-возвращаться к занятиям. А порядочно у них было вещей от лодочной езды, еле тянули в четырЈх руках, да ещЈ в каком-то глухом сельмаге приятель Олега купил репродуктор -- в Ленинграде в то время их нельзя было купить. Репродуктор был большой открытый раструб без футляра -- и друг боялся его помять при посадке. Они вошли в сталинградский вокзал-и сразу оказались в конце густой очереди, занявшей весь зал, заставившей его деревянными чемоданами, мешками, сундучками -- и пробиться прежде времени было невозможно, и грозило им на две ночи остаться без лежачих мест. А на перрон тогда свирепо не пускали. И Олега осенило: "Уж дотащишь как-нибудь все вещи до вагона, хоть самый последний?" Он взял репродуктор и лЈгким шагом пошЈл к служебному запертому проходу. Через стекло важно помахал дежурной репродуктором. Та отперла. "ЕщЈ вот этот поставлю -- и всЈ", сказал Олег. Женщина кивнула понимающе, будто он тут целый день таскался с репродукторами. Подали поезд -- он прежде посадки первый вскочил и захватил две багажных полки.
Ничего не изменилось за шестнадцать лет. {358}
Олег похаживал по перрону и видел тут других таких хитрых, как он: тоже прошли не к своему поезду и здесь с вещами ждали. Немало их было, но всЈ же перрон был куда свободней, чем вокзал и привокзальные скверы. Тут беспечно гуляли и с семьдесят пятого люди свободные, одетые хорошо, у которых места были нумерованы, и никто без них захватить не мог. Были женщины с подаренными букетами, мужчины с пивными бутылками, кто-то кого-то фотографировал -- жизнь недоступная и почти непонятная. В тЈплом весеннем вечере этот долгий перрон под навесом напоминал что-то южное из детских лет -- может быть Минеральные Воды.
Тут Олег заметил, что на перрон выходит почтовое отделение и даже прямо на перроне стоит четырЈхскатный столик для писем.
И -- заскребло его. Ведь это надо. И лучше сейчас, пока не раздробилось, не затЈрлось.
Он втолкнулся с мешком внутрь, купил конверт,-- нет, два конверта с двумя листами бумаги,-- нет, ещЈ и открытку,-- и вытолкнулся опять на перрон. Мешок с утюгом и буханками он поставил между ног, утвердился за покатым столиком и начал с самого лЈгкого -- с открытки: "Здорово, ДЈмка!
Ну, был в зоопарке! Скажу тебе: это вещь! Такого -- никогда не видел. Пойди обязательно. Белые медведи, представляешь? Крокодилы, тигры, львы. Клади на осмотр целый день, там и пирожки внутри продают. Не пропусти винторогого козла. Не торопясь постой около него -- и подумай. ЕщЈ если увидишь антилопу нильгау -- тоже... Обезьян много, посмеЈшься. Но одной нет: макаке-резус злой человек насыпал в глаза табаку -- просто так, ни за чем. И она ослепла.
Скоро поезд, спешу.
Выздоравливай -- и будь человек! На тебя -- надеюсь!
Алексею Филиппычу пожелай от меня доброго! Я надеюсь -- он выздоровеет.
Жму руку!
Олег."
Писалось легко, только ручка очень мазала, перья были перекособочены или испорчены, взрывали бумагу, упирались в неЈ как лопата, и в чернильнице хранились лохмотья, так что при всей обереге страшным на вид выходило письмо:
"ПчЈлка Зоенька!
Я благодарен вам, что вы разрешили мне прикоснуться губами -- к жизни настоящей. Без этих нескольких вечеров я был бы совсем, ну совсем какой-то обокраденный.
Вы были благоразумнее меня -- зато теперь я могу уехать без угрызений. Вы приглашали меня зайти -- а я не зашЈл. Спасибо! Но я подумал: останемся с тем, что было, не будем портить. Я с благодарностью навсегда запомню всЈ ваше.
Искренне, честно желаю вам -- самого счастливого замужества!
Олег." {359}
Это как во внутренней тюрьме: в дни заявлений давали вот такую же мерзость в чернильнице, перо вроде этого, а бумага -- меньше открытки, и чернила сильно плывут, и насквозь проступают. Пиши кому хочешь, о чЈм хочешь.
Олег перечЈл, сложил, вложил, хотел заклеить (с детства помнил он детективный роман, где всЈ начиналось с путаницы конвертов) -- но не тут-то было! Лишь утемнение на скосах конверта обозначало то место, где по ГОСТу подразумевался клей, а не было его конечно.
И, обтерев из трЈх ручек не самое плохое перо, Олег задумался над последним письмом. То он твердо стоял, даже улыбался. А сейчас всЈ зыбилось. Он уверен был, что напишет "Вера Корнильевна", а написал:
"Милая Вега!
(Я всЈ время порывался вас так назвать, ну -- хоть сейчас.)
Можно мне написать вам совсем откровенно -- так, как мы не говорили с вами вслух, но -- ведь думали? Ведь это не просто больной -- тот, кому врач предлагает свою комнату и постель?
Я несколько раз к вам шЈл сегодня! Один раз -- дошЈл. Я шЈл к вам и волновался, как в шестнадцать лет, как может быть, уже неприлично с моей биографией. Я волновался, стеснялся, радовался, боялся. Ведь это надо столько лет исколотиться, чтобы понять: Бог посылает!
Но, Вега! Если б я вас застал, могло бы начаться что-то неверное между нами, что-то насильно задуманное! Я ходил потом и понял: хорошо, что я вас не застал. ВсЈ, что мучились вы до сих пор и что мучился до сих пор я -- это по крайней мере можно назвать, можно признать! Но то, что началось бы у нас с вами -- в этом нельзя было бы даже сознаться никому! Вы, я, и между нами это -- какой-то серый, дохлый, но всЈ растущий змей.
Я -- старше вас, не так по годам, как по жизни. Так поверьте мне: вы -- правы, вы во всЈм, во всЈм, во всЈм правы! -- в вашем прошлом, в вашем сегодняшнем, но только будущую себя угадать вам не дано. Можете не соглашаться, но я предсказываю: ещЈ прежде, чем вы доплывЈте до равнодушной старости, вы благословите этот день, когда не разделили моей судьбы. (Я не о ссылке совсем говорю -- о ней даже слух, что кончится.) Вы полжизни своей закололи как ягнЈнка -- пощадите второго!
Сейчас, когда я всЈ равно уезжаю (а если кончится ссылка, то проверяться и дальше лечиться я буду не у вас, значит -- мы прощаемся), я открою вам: и тогда, когда мы говорили о самом духовном, и я честно тоже так думал и верил, мне всЈ время, всЈ время хотелось -- вскинуть вас на руки и в губы целовать!
Вот и разберись.
И сейчас я без разрешения -- целую их."