Вмешиваться в сугубо личные дела, уговаривать, предсказывать, жалеть - это значит, мне думалось, не уважать товарища, считать его слабее себя.
Поэтому я промолчал.
И момент для разговора был уже неподходящий.
В лесу с двух сторон тракта вдруг одновременно затрещали ветки кустарника, зафыркали лошади и зазвучали голоса.
Воронцов поднял голову, потом приподнялся на локтях.
- Ляг, - сказал ему Лазарь.
Но Воронцов не лег, а присел и улыбнулся.
Лазарь взмахнул над ним плетью.
- Ложись, я тебе говорю!
И мужик, сидевший в передке телеги, опасливо оглянулся на Воронцова. Потом тихонько потянул его за могучие плечи:
- Ложись, Константин Иваныч. А то опять свяжем. Нам недолго. Для чего ты сам себя конфузишь?
Воронцов мельком взглянул на него, будто вспоминая, где он еще раньше видел его. И, должно быть не вспомнив, отвернулся.
Ветки в лесу трещали все сильнее, все ближе к нам.
Венька побледнел. Я видел, как бледность проступила на его коричневом от загара лице, и я, наверно, побледнел тоже.
Мне подумалось, что это бандиты пробираются по лесу на выручку Воронцову. Но из леса на тракт с двух сторон выехали конные милиционеры.
Их было много. Новенькая, недавно выданная форма - синие фуражки с кантами, синие гимнастерки с блестящими пуговицами - красиво и неожиданно выделялась на фоне пыльного тракта и пыльных придорожных кустов.
Воронцов лег. Потом опять сел и засмеялся ненатуральным, болезненным смехом.
- А все-таки, Лазарь, не шибко тебе верят комиссары! Продать меня доверили, а охранять не доверяют. Нет, не доверяют. Милицию вызвали. Боятся: а вдруг ты меня отпустишь? Вдруг я уйду...
На тракт выехал наш начальник. Он уже успел переодеться в Дударях в новую милицейскую форму, сменил коня и, величественно-грозный, неузнаваемый, приближался к нашей группе, похлопывая по взмыленным конским бокам короткими толстыми ногами в стременах.
Венька, конечно, заметил начальника, но сделал вид, что не замечает, и, проехав чуть вперед, заговорил о чем-то с Лазарем, склонившись к его плечу.
Оба они потом посмотрели на начальника и, как мне показалось, презрительно улыбнулись.
Начальник сам подъехал к Веньке и спросил, о чем он разговаривал с Лазарем. Видно, улыбка Веньки не понравилась начальнику.
- Ни о чем я с ним не разговаривал, - ответил Венька. - Просто я извинился перед ним за этот хоровод...
- Какой хоровод? Ты что, милицию считаешь хороводом?
- Я считаю, - твердо, и дерзко, и довольно громко сказал Венька, - что милиции не было, когда брали Воронцова. Люди сами, без нас, это все сделали, вот эти люди. По своему убеждению. И не надо было сейчас им показывать, что мы им не доверяем, когда все дело уже сделано. Можно подумать, что мы какие-то трусы и боимся, что Воронцов убежит. Я бы на вашем месте...
- Вот когда ты будешь на моем месте, тогда и будешь учить, - остроумно перебил его начальник. - А пока я еще, Малышев, числюсь начальником, а ты много на себя берешь. Больше, чем надо, берешь. Не пожалеть бы тебе об этом!..
- Все равно, - упрямо сказал Венька, все больше бледнея от обиды и злости, - все равно я на вашем месте хотя бы извинился. Вот хотя бы перед Баукиным...
- Буду я извиняться перед всякой... перед всякой сволочью! - выкатил нежно-голубые глаза начальник и, тронув Лазаря Баукина за плечо, велел ему проехать вперед. - И вы проезжайте вперед, - приказал он другим всадникам из группы Баукина.
Я увидел, как, проехав вперед, Баукин и его товарищи оказались в окружении конных милиционеров.
У Баукина за спиной все еще висел обрез, в руке была плетка, но он уже выглядел арестованным.
Мое сердце тронула обида, может, самая горькая из всех, какие я испытывал в ту пору. Мне показалось нестерпимо обидным и оскорбительным, что Костя Воронцов, ненавидимый нами, выходит, был прав, когда говорил Лазарю Баукину, что комиссары ему, Баукину, не доверяют, что они его дешево ставят.
Но ведь это неправда. Не один наш начальник представляет Советскую власть, которую Воронцов называл комиссарами.
Однако мы сделать ничего не могли против несправедливости начальника. Он был величествен и непреклонен в этот момент. Он был похож, наверно, на Петра Великого во время Полтавской битвы. И усики его топорщились. Но ведь битва-то уже кончилась. И не наш начальник ее провел.
Венька же как будто успокоился и спросил начальника:
- Разрешите, я тоже проеду вперед? Я вам сейчас не нужен?
- Не нужен, - сердито сказал начальник.
Я поехал за Венькой. Мы поравнялись с Баукиным и поехали рядом.
Баукин был мрачен и все время молчал. Потом звероватое лицо его вдруг осветилось улыбкой, и он сказал нам:
- Вы, ребята, поехали бы как-нибудь отдельно. А то неловко выходит. Вы не в форме. Могут подумать, что вы, как и мы... одним словом... арестованные...
- Пусть подумают, - засмеялся Венька.
И это он в последний раз засмеялся.
22
В Дударях мы с Венькой проехали прямо в конюшни конного резерва милиции, что стоял тогда на окраине города, в слободке, сдали лошадей и не спеша, отдыхая, прогулочным шагом пошли в наше управление, подле которого уже толпился народ, услышавший о поимке неуловимого Воронцова.
Всем это казалось невероятным. Уж сколько раз даже в губернской газете объявляли, что он пойман, а потом оказывалось, что это только слухи. И вот наконец он в самом деле взят и посажен в каменный сарай во дворе уголовного розыска.
А рядом с сараем, с тыловой его стороны, выходящей в Богоявленский переулок, на деревянном помосте лежат для всеобщего обозрения мертвые соучастники Воронцова - Савелий Боков и Гавриил Кологривов. Вечером их увезут в мертвецкую при больнице, в тот погреб под железной вывеской с твердым знаком: "Для усопшихъ".
Остальные бандиты, взятые вместе с Воронцовым, заключены в обычном арестном помещении при уголовном розыске.
Вечером же их переведут в городской домзак, как теперь называется тюрьма в Дударях.
Все эти сведения мы с Венькой почерпнули из разговоров в толпе, пока пробивались в уголовный розыск.
Пробиться было не так-то легко: народу все прибывало, как воды в половодье.
В дежурке мы увидели Якова Узелкова. Он уже успел поговорить с начальником и теперь хотел, чтобы его допустили взять интервью у Воронцова.
- Начальник мне рекомендовал обратиться к тебе, - остановил он и даже охватил руками Веньку. - Начальник так и сказал: "Обратитесь к моему помощнику Малышеву". Меня больше всего интересует разговор с Воронцовым. Это же необыкновенная сенсация! Говорят, тут какая-то романтическая история. Замешана какая-то Грунька или Кланька. Жаль, что ее не привезли! Словом, как говорили древние, шерше ля фам. Ты должен дать мне разрешение. Я все это опишу...
- Иди ты! - вдруг обозлился Венька и вырвался из рук Узелкова.
- Вениамин! - проникновенно сказал Узелков. - Умоляю тебя, во имя всего святого, разреши мне хотя бы пять минут поговорить с Воронцовым! Я умоляю тебя от имени тысяч читателей! И кроме того, я полагаю, что именно сейчас ты должен быть добрее. Начальник мне, между прочим, сообщил, что он тебя представит к награде...
Венька сузил глаза.
- Возьмите с начальником себе эту награду. Она вам, может, больше пригодится...
И мы зашли в секретно-оперативную часть.
Я сказал Веньке, что так, пожалуй, не надо было бы говорить о начальнике, тем более в присутствии Узелкова. Он ведь сейчас же все передаст.
- А мне все равно, - сказал Венька. - Я все равно больше не буду работать в Дударях. Меня вызывают в губрозыск, вот я и уеду. Раньше не хотел уезжать, а сейчас твердо решил: еду, если такое отношение...
Он вытаскивал из ящиков стола бумаги, быстро прочитывал и откладывал в сторону или сразу разрывал и выбрасывал в корзину, стоявшую под столом. Было похоже, что он в самом деле собирается сейчас же уезжать из Дударей и хочет перед отъездом навести порядок.
В дверь постучали. Вошел Коля Соловьев и тоже сказал, что начальник собирается представить Веньку к награде. И не только Веньку, но всю группу сотрудников, участвовавших в операции.
- В какой операции? - спросил Венька.
- Ну, в этой вот, в какой мы сейчас были, - чуть смутился Коля.
- А где Лазарь Баукин?
- Начальник приказал его временно задержать, для проверки, - сказал Коля. - И этих, которые с ним, тоже. "Потом, говорит, разберемся. Может, удастся их подвести под амнистию..."
- И ты считаешь, это правильно?
- Что правильно?
- Что нас с тобой представить к награде, а Лазаря посадить для проверки. Для какой проверки?
- Но начальник же говорит, что будем потом хлопотать за него и за других, - опять смутился Коля. - Ты же все-таки помощник начальника, ты же лучше меня знаешь, какой должен быть порядок.
- Порядок должен быть такой, чтобы людей уважали, когда они стараются стать людьми, - сказал Венька. - Сначала оскорбить, а потом хлопотать! Кому нужны такие хлопоты!
- Ты погоди, погоди, - взял Веньку за руку Коля Соловьев. - Мы же не имеем права его сейчас отпустить. Он же у нас был под арестом и потом убежал. Это же закон не позволяет...
- Закон не позволяет издеваться! - блеснул глазами Венька. - А Лазарь и не просил его отпускать. Он сам хотел, чтобы все было по закону. "Пусть, говорит, судят меня за то, в чем я был виноват". Но можно же все делать по-человечески! Ведь Воронцова-то не мы взяли, а Баукин. За что же нам награда?
- Это верно, - согласился Коля. - Я тоже так сообразил, что тут какая-то неловкость. Можно даже так подумать, что начальник не в силах забыть, как Баукин еще тогда, зимой, обозвал его боровом...
- Ну и что же? Обозвал и обозвал. А потом сделал дело. Мы бы еще сколько ловили Воронцова! Да и вряд ли бы так просто поймали...
Венька вышел из комнаты секретно-оперативной части и пошел по коридору, будто пол качается под ним. Я подумал, что это от усталости, оттого, что он долго не спал.
В дежурке он спросил, не было ли ему письма.
- Что-то было, - сказал дежурный и посмотрел в толстую книгу. - Нет, заказных не было, - захлопнул он книгу. - Может, простые были. Надо спросить Витю...