- Стой, с-скотина, - кричал господин, прыгая в халате, надетом на один
рукав, и хватая пса за ноги, - Зина, держи его за шиворот, мерзавца.
- Ба... Батюшки, вот так пес!
Еще шире распахнулась дверь и ворвалась еще одна личность мужского пола
в халате. Давя битые стекла, она кинулась не ко псу, а к шкафу, раскрыла его
и всю комнату наполнила сладким и тошным запахом. Затем личность навалилась
на пса сверху животом, причем пес с увлечением тяпнул ее повыше шнурков на
ботинке. Личность охнула, но не потерялась. Тошнотворная жидкость
перехватила дыхание пса и в голове у него завертелось, потом ноги отвалились
и он поехал куда-то криво вбок. Спасибо, кончено, - мечтательно подумал он,
валясь прямо на острые стекла: - прощай, москва! Не видать мне больше
чичкина и пролетариев и краковской колбасы. Иду в рай за собачье
долготерпение. Братцы, живодеры, за что же вы меня?
И тут он окончательно завалился на бок и издох.
******
Когда он воскрес, у него легонько кружилась голова и чуть-чуть тошнило
в животе, бока же как будто не было, бок сладостно молчал. Пес приоткрыл
правый томный глаз и краем его увидел, что он туго забинтован поперек боков
и живота. "Все-таки отделали, сукины дети, подумал он смутно, - но ловко,
надо отдать им справедливость".
- "От севильи до гренады... В тихом сумраке ночей", - запел над ним
рассеянный и фальшивый голос.
Пес удивился, совсем открыл оба глаза и в двух шагах увидел мужскую
ногу на белом табурете. Штанина и кальсоны на ней были поддернуты, и голая
желтая голень вымазана засохшей кровью и иодом.
Угодники! - Подумал пес, - это стало быть я его кусанул. Моя работа.
Ну, будут драть!
- "Р-раздаются серенады, раздается стук мечей!". Ты зачем, бродяга,
доктора укусил? А? Зачем стекло разбил? А? У-у-у - жалобно
заскулил пес.
- Ну, ладно, опомнился и лежи, болван.
- Как это вам удалось, Филипп Филиппович, подманить такого нервного
пса? - Спросил приятный мужской голос и триковая кальсона откатилась книзу.
Запахло табаком и в шкафу зазвенели склянки.
- Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым
существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени
развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они
напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы
он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует
нервную систему. Зина! Я купил этому прохвосту краковской колбасы на один
рубль сорок копеек. Потрудитесь накормить его, когда его перестанет тошнить.
Захрустели выметаемые стекла и женский голос кокетливо заметил:
- Краковской! Господи, да ему обрезков нужно было купить на
двугривенный в мясной. Краковскую колбасу я сама лучше сьем.
- Только попробуй. Я тебе сьем! Это отрава для человеческого желудка.
Взрослая девушка, а как ребенок тащишь в рот всякую гадость. Не сметь!
Предупреждаю: ни я, ни доктор Борменталь не будем с тобой возиться, когда у
тебя живот схватит... "Всех, кто скажет, что другая здесь сравняется с
тобой...".
Мягкие дробные звоночки сыпались в это время по всей квартире, а в
отдалении из передней то и дело слышались голоса. Звенел телефон. Зина
исчезла.
Филипп Филиппович бросил окурок папиросы в ведро, застегнул халат,
перед зеркальцем на стене расправил пушистые усы и окликнул пса:
- Фить, фить. Ну, ничего, ничего. Идем принимать.
Пес поднялся на нетвердые ноги, покачался и подрожал, но быстро
оправился и пошел следом за развевающейся полой Филиппа Филипповича. Опять
пес пересек узкий коридор, но теперь увидел, что он ярко освещен сверху
розеткой. Когда же открылась лакированная дверь, он вошел с Филиппом
Филипповичем в кабинет, и тот ослепил пса своим убранством. Прежде всего, он
весь полыхал светом: горело под лепным потолком, горело на столе, горело на
стене, в стеклах шкафов. Свет заливал целую бездну предметов, из которых
самым занятным оказалась громадная сова, сидящая на стене на суку.
- Ложись, - приказал Филипп Филиппович.
Противоположная резная дверь открылась, вошел тот, тяпнутый,
оказавшийся теперь в ярком свете очень красивым, молодым с острой бородкой,
подал лист и молвил:
- Прежний...
Тотчас бесшумно исчез, а Филипп Филиппович, распростерши полы халата,
сел за громадный письменный стол и сразу сделался необыкновенно важным и
представительным.
Нет, это не лечебница, куда-то в другое место я попал, - в смятении
подумал пес и привалился на ковровый узор у тяжелого кожаного дивана, - а
сову эту мы разьясним...
Дверь мягко открылась и вошел некто, настолько поразивший пса, что он
тявкнул, но очень робко...
- Молчать! Ба-ба, да вас узнать нельзя, голубчик.
Вошедший очень почтительно и смущенно поклонился Филиппу Филипповичу.
- Хи-хи! Вы маг и чародей, профессор, - сконфуженно вымолвил он.
- Снимайте штаны, голубчик, - скомандовал Филипп Филиппович и поднялся.
Господи исусе, - подумал пес, вот так фрукт!
На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы, а на затылке они
отливали в ржавый табачный цвет, морщины расползались на лице у фрукта, но
цвет лица был розовый, как у младенца. Левая нога не сгибалась, ее
приходилось волочить по ковру, зато правая прыгала, как у детского щелкуна.
На борту великолепнейшего пиджака, как глаз, торчал драгоценный камень.
От интереса у пса даже прошла тошнота.
Тяу, тяу!.. - Он легонько потявкал.
- Молчать! Как сон, голубчик?
- Хе-хе. Мы одни, профессор? Это неописуемо, - конфузливо заговорил
посетитель. - Пароль д'оннер - 25 лет ничего подобного, - субьект взялся за
пуговицу брюк, - верите ли, профессор, каждую ночь обнаженные девушки
стаями. Я положительно очарован. Вы - кудесник.
- Хм, - озабоченно хмыкнул Филипп Филиппович, всматриваясь в зрачки
гостя.
Тот совладал, наконец, с пуговицами и снял полосатые брюки. Под ними
оказались невиданные никогда кальсоны. Они были кремового цвета, с вышитыми
на них шелковыми черными кошками и пахли духами.
Пес не выдержал кошек и гавкнул так, что субьект подпрыгнул.
- Ай!
- Я тебя выдеру! Не бойтесь, он не кусается.
- Я не кусаюсь? - Удивился пес.
Из кармана брюк вошедший выронил на ковер маленький конвертик, на
котором была изображена красавица с распущенными волосами. Субьект
подпрыгнул, наклонился, подобрал ее и густо покраснел.
- Вы, однако, смотрите, - предостерегающе и хмуро сказал Филипп
Филиппович, грозя пальцем, - все-таки, смотрите, не злоупотребляйте!
- Я не зло... - Смущенно забормотал субьект, продолжая раздеваться, -
я, дорогой профессор, только в виде опыта.
- Ну, и что же? Какие результаты? - Строго спросил Филипп Филиппович.
Субьект в экстазе махнул рукой.
- 25 Лет, клянусь богом, профессор, ничего подобного. Последний раз в
1899-м году в париже на рю де ла пэ.
- А почему вы позеленели?
Лицо пришельца затуманилось.
- Проклятая жиркость! ("Жиркость" - сов. учреждение по изготовлению
косметических средств). Вы не можете себе представить, профессор, что эти
бездельники подсунули мне вместо краски. Вы только поглядите, бормотал
субьект, ища глазами зеркало. - Им морду нужно бить! - Свирепея, добавил он.
- Что же мне теперь делать, профессор? - Спросил он плаксиво.
- Хм, обрейтесь наголо.
- Профессор, - жалобно восклицал посетитель, - да ведь они опять седые
вырастут. Кроме того, мне на службу носа нельзя будет показать, я и так уже
третий день не езжу. Эх, профессор, если бы вы открыли
способ, чтобы и волосы омолаживать! - Не сразу не сразу, мой дорогой,
- бормотал Филипп Филиппович.
Наклоняясь, он блестящими глазами исследовал голый живот пациента:
- Ну, что ж, - прелестно, все в полном порядке. Я даже не ожидал,
сказать по правде, такого результата. "Много крови, много песен...".
Одевайтесь, голубчик!
- "Я же той, что всех прелестней!.." - Дребезжащим, как сковорода,
голосом подпел пациент и, сияя, стал одеваться. Приведя себя в порядок, он,
подпрыгивая и распространяя запах духов, отсчитал Филиппу Филипповичу пачку
белых денег и нежно стал жать ему обе руки.
- Две недели можете не показываться, - сказал Филипп Филиппович, - но
все-таки прошу вас: будьте осторожны.
- Профессор! - Из-за двери в экстазе воскликнул голос, - будьте
совершенно спокойны, - он сладостно хихикнул и пропал.
Рассыпной звонок пролетел по квартире, лакированная дверь открылась,
вошел тяпнутый, вручил Филиппу Филипповичу листок и заявил:
- Годы показаны неправильно. Вероятно, 54-55. Тоны сердца глуховаты.
Он исчез и сменился шуршащей дамой в лихо заломленной набок шляпе и со
сверкающим колье на вялой и жеваной шее. Странные черные мешки висели у нее
под глазами, а щеки были кукольно-румяного цвета. Она сильно волновалась.
- Сударыня! Сколько вам лет? - Очень сурово спросил ее Филипп
Филиппович.
Дама испугалась и даже побледнела под коркой румян.
- Я, профессор, клянусь, если бы вы знали, какая у меня драма!..
- Лет вам сколько, сударыня? - Еще суровее повторил Филипп Филиппович.
- Честное слово.. Ну, сорок пять...
- Сударыня, - возопил Филипп Филиппович, - меня ждут. Не задерживайте,
пожалуйста. Вы же не одна!
Грудь дамы бурно вздымалась.
- Я вам одному, как светилу науки. Но клянусь - это такой ужас...
- Сколько вам лет? - Яростно и визгливо спросил Филипп Филиппович и
очки его блеснули.
- Пятьдесят один! - Корчась со страху ответила дама.
- Снимайте штаны, сударыня, - облегченно молвил Филипп Филиппович и
указал на высокий белый эшафот в углу.
- Клянусь, профессор, - бормотала дама, дрожащими пальцами расстегивая
какие-то кнопки на поясе, - этот мориц... Я вам признаюсь, как на духу...