- Так вот что за холодные ванны, подлый трус! На следующий день Феоктистова отчислили. Вспомнив этот случай, Травкин и теперь не мог избавиться от чувства гадливости.
Всходило солнце, и надо было идти на передний край. Взяв двух разведчиков, он отправился в обычный путь, к реке.
Чем ближе к переднему краю, тем напряженнее и сдавленнее воздух, словно это атмосфера не Земли, а какой-то неизмеримо большей неведомой планеты. Мощные всплески пулеметного огня, оглушительное кряхтенье минометных разрывов, а затем недобрая тишина, чреватая новыми возможностями внезапной смерти. Гуськом, в зеленых халатах, мимо разбитых снарядами деревьев, мимо позиций артиллерии, разведчики подходили все ближе и ближе к войне.
В траншеях второго батальона Травкина встретил Мамочкин. После гауптвахты Травкин прислал его сюда для постоянного пребывания старшим на наблюдательном пункте - "поближе к немцам, подальше от кур". Лихо пристукнув каблуками, Мамочкин передал ему схему наблюдения и записи о поведении противника за прошедшие сутки.
Из пулеметного дзота Травкин наблюдал в стереотрубу немецкий передний край. В его дзот обычно заходили командир батальона капитан Муштаков и артиллерист капитан Гуревич. Они знали о предстоящей задаче Травкина, и он не без досады читал в их глазах какое-то извиняющееся выражение: тебе, мол, идти туда, а мы вот спокойно сидим в защищенных накатами блиндажах.
Даже их предупредительность, постоянная готовность помочь ему раздражали его. Он внутренне протестовал против их мыслей, похожих на смертный приговор ему. Он усмехался, глядя в стереотрубу, и думал: "Подождите, друзья, еще вас переживу".
Не то чтобы он желал им зла, наоборот, оба они были ему глубоко симпатичны. Муштаков был лучшим комбатом в дивизии - молодой, красивый. Особенно нравился Травкину всегда вежливый и опрятный при всех обстоятельствах артиллерист с его выдающимися математическими способностями. Его батарея стреляла исключительно метко и наводила страх на немцев. Гуревич целыми днями слонялся по траншее, неотступно, с постоянством ненависти, наблюдая за немцами, и всегда снабжал Травкина ценнейшими данными. В Гуревиче он угадывал свойственный и ему, Травкину, фанатизм при исполнении долга. Не думать о своей выгоде, а только о своем деле,- так был воспитан Травкин, и так же был воспитан Гуревич. Они и называли друг друга "земляками", ибо они были из одной страны,- страны верящих в свое дело и готовых отдать за него жизнь.
Травкин пристально смотрел на немецкие траншеи и проволочные заграждения, мысленно фиксируя малейшие неровности почвы, направление огня немецких пулеметов, редкое движение немцев по ходам сообщения.
С чувством, похожим на подлинную зависть, смотрел он на черных грачей, безнаказанно перелетавших с нашего переднего края на немецкий и обратно. Для них эти грозные препятствия не существовали. Вот кто мог рассказать обо всем, что творится на немецкой стороне! Он мечтал о говорящем граче, граче-разведчике, и, если бы сам мог превратиться в такого, с радостью простился бы со своим человеческим обличьем.
Насмотревшись до одури и сделав необходимые заметки, Травкин оставил для наблюдения разведчиков, а сам ушел в блиндаж Муштакова.
Здесь собрались молодые командиры взводов, только что окончившие где-то в тылу военные училища и прибывшие на фронт. Это были младшие лейтенанты, одетые во все новое, обутые в кирзовые сапоги с широченными голенищами.
Они встретили его уважительным молчанием, прервав шумный разговор. Сев за столик, Травкин чувствовал на себе любопытные взгляды молодых офицеров и думал о них.
Жизненная задача этих молодых людей часто оказывается необычайно краткой. Они растут, учатся, надеются, испытывают обычные горести и радости, порой для того, чтобы в одно туманное утро, успев только поднять своих людей в атаку, пасть на влажную землю и не встать более. Иногда бойцы даже не могут помянуть их добрым словом: знакомство было слишком кратковременным и черты характера остались неизвестными. Какое под этой гимнастеркой билось сердце? Что творилось за этим юным лбом?
Травкин, будучи примерно одних лет с ними, чувствовал себя гораздо старше. Ему приятно было сознавать, что он немало уже сделал. Погибни он, бойцы будут горевать, его помянет даже командир дивизии. "И эта дешка,- подумал он вдруг,- эта Катя".
Так он,- сам, быть может, накануне собственной гибели,- с чувством превосходства и снисходительной жалости наблюдал за молодыми лейтенантами.
Один из них, юноша с большими голубыми глазами, восторженно глядевшими на Травкина, особенно понравился ему. Встретив взгляд Травкина, он робко сказал:
- Возьмите меня с собой. Я с удовольствием пойду в разведку.
Так он и сказал: "с удовольствием". Травкин улыбнулся.
- Ладно, я попрошу начальника штаба дивизии, чтобы вас пустили со мной. У меня людей маловато.
Придя в штаб дивизии, он действительно обратился к подполковнику Галиеву с этой просьбой. Галиев согласился и велел позвонить об этом в полк.
Так в овине поселился младший лейтенант Мещерский - стройный голубоглазый двадцатилетний мальчик в широченных кирзовых сапогах. В его чемоданчике лежало несколько книг, и в свободное от занятий время он нараспев читал разведчикам стихи, а они, сидя в полумраке овина, с серьезными лицами вслушивались в складные, округлые слова, удивляясь искусству поэта и вдохновенному румянцу Мещерского.
Когда не было Травкина, в овин приходила Катя. Мещерский встречал ее приветливо, здороваясь за руку и вежливо приглашая садиться. Это нравилось разведчикам и немного смешило их, отвыкших от такого вежливого обращения.
Как-то раз Мещерский сказал Травкину:
- Замечательная девушка эта связистка.
- Какая?
-- Катя Симакова. Она часто приходит сюда.
Травкин промолчал.
- Вы разве не знаете ее? - спросил Мещерский.
- Знаю. А чем она замечательна, по-вашему?
- Добрая она. Разведчикам стирает, они ей письма из дому читают, делятся с ней своими новостями. Когда она приходит, все очень довольны. Поет красиво.
В другой раз Мещерский с обычной своей восторженностью сказал:
- Да она же вас любит! Честное слово, любит! Неужели вы не замечали? Это же так ясно... Как это хорошо! Я очень рад за вас.
Травкин натянуто улыбнулся.
- Вы почему это знаете? Она вам сказала, что ли?
- Нет, зачем... Я и сам заметил. Замечательная девушка, я вам говорю.
- Да она любого полюбит,- сказал Травкин грубо. Мещерский болезненно сморщился и даже руками замахал:
- Что вы, что вы... Как вы можете так думать? Неправда.
- Пора на ночные занятия,- прервал Травкин этот разговор.
Мещерский занимался ревностно, находя во всем, что делал, почти детское удовольствие. Он ползал до изнеможения, храбро лез в студеный ручей и целыми ночами готов был слушать бесконечные рассказы о боевых делах взвода.
Мещерский все больше нравился Травкину, и он, одобрительно глядя на голубоглазого юношу, думал:
"Это будет орел..."
ГЛАВА ШЕСТАЯ
- Значит, завтра ночью выступаем. Дай бог, чтобы ночь была темная,- это для разведчиков главней всего,- разглагольствовал Мамочкин, рисуясь перед молодыми разведчиками.
Он порядочно выпил. Ввиду предстоящей операции он был отпущен Травкиным с переднего края отдыхать и сразу пошел к "своему" старику вдовцу. Он принес в овин крынку с медом, бутыль самогона, консервную банку с маслом, яйца и килограмма три вареной свиной колбасы. На робкие возражения старика по поводу размеров требуемой дани Мамочкин с некоторой грустью отвечал:
- Ничего, старик. Не исключена возможность, что я никогда больше не приду к тебе. Попаду же я, конечно, в рай. А там твою бабку встречу, расскажу, какой ты добрый человек. Ты лучше не спорь, я с тебя, может, последний взнос получаю...
В связи с особыми обстоятельствами Мамочкин решился даже рассекретить свою "базу". Он взял с собою Быкова и Семенова и, нагрузив их продуктами, самодовольно улыбался, ежеминутно спрашивая:
- Ну, как?
Семенов восхищался непостижимой, почти колдовской удачливостью Мамочкина:
- Вот здорово! Как ты это так?..
Быков же, догадываясь о том, что тут дело нечисто, говорил:
- Гляди, Мамочкин, лейтенант узнает.
Проходя мимо старикова поля, Мамочкин покосился на "своих" лошадей, запряженных в плуг и борону. За лошадьми шли сын старика, сутулый молчаливый идиот, и сноха, красивая высокая баба.
Мамочкин обратил внимание на большую гнедую кобылу с белым пятном на лбу; Он вспомнил, что эта лошадь принадлежала той странной старухе, у которой взвод останавливался на отдых.
"Ну и ругается та божья старушка!" - промелькнуло в голове у Мамочкина, и он испытал даже нечто похожее на угрызения совести. Но теперь все это было уже не важно. Впереди - задание, и кто его знает, чем оно кончится.
Придя в овин, Мамочкин увидел Травкина, который сидел у старой молотилки с карандашом в руке, собираясь писать письма матери и сестре. Мамочкин вдруг побледнел и тихо подошел к лейтенанту. В глазах Мамочкина появилась необычная робость. Травкин с удивлением посмотрел на него.
- Товарищ лейтенант,- сказал Мамочкин,- а как рация? Будет с нами рация?
- Будет. Бражников пошел за ней.
- А радист?
- Я сам буду передавать радиограммы. Радиста брать не стоит. Еще трус попадется или вообще неумелый солдат. Нет, мы сами обойдемся, я в радио понимаю немного.
- Ага...
Мамочкину явно не о чем было больше говорить, но он не уходил.
- Товарищ лейтенант,- промямлил он,- хотите свиной колбаски?
Он рассчитывал, что Травкин накинется на него: снова, мол, крестьян грабишь... Но Травкин коротко поблагодарил, отказался и снова принялся за письмо. Тогда Мамочкин решился. Внезапно дрогнувшим голосом он сказал:
-- Товарищ лейтенант, не пишите письмо.
Травкин удивленно спросил: