Характерно, что именно чёрный цвет приобретает в конце «Священной книги оборотня» Саша Серый, когда превращается из волка в собаку с пятью лапами – пса П…здеца, с которым связан третий, пожалуй, наиболее значимый смысл названия романа «Generation«П». Ясным указанием на него являются слова Вавилена Татарского Сейфуль-Фарсейкину: «…Может быть, все мы вместе и есть эта собачка с пятью лапами? И теперь мы, так сказать, наступаем» [GП, С. 330].
Тексту романа предшествует небольшое примечание, в котором не последнее место занимает фраза «Названия товаров и имена политиков не указывают на реально существующие рыночные продукты» [GП, С. 7], отождествляющая политиков с товарами и, кроме того, косвенно указывающая на отсутствие реального существования чего бы то ни было. Особого внимания заслуживает также предупреждение о том, что «мнения автора могут не совпадать с его точкой зрения» [GП, С. 7], объясняющее множественность представленных в романе оценок происходящего, образующих своего рода ризоматическую структуру.
Носитель одной из наиболее существенных точек зрения обозначен в романе как вызванный его героем - рекламным агентом Вавиленом Татарским - с помощью волшебной планшетки дух Че Гевары, иногда достаточно чётко отождествимый со скрывающимся под безликим «мы» повествователем. Приписанный ему текст с замысловатым названием «Идентиализм как высшая стадия дуализма» посвящён разоблачению пустоты личности современного человека – identity – и представляет собой что-то вроде современного переложения основных идей буддийской «Сутры Сердца Праджняпарамиты», намёком на которую, помимо самого содержания, служит упоминание о «собравшихся» [GП, С. 113] «соратниках» [GП, С. 114] (примечательно, что точно так же – «соратницами» - называет своих коллег А Хули [СКО, С. 45]), отсылающее к представлению о буддах и бодхисаттвах, собирающихся для встречи с мудростью1. П. Левин характеризует её как «внутритекстовый комментарий» [Левин] к роману. О важности статьи Че Гевары, содержащей в себе разворачиваемую и конкретизируемую далее в тексте романа базовую авторскую концепцию, свидетельствует то, что производное от термина identity понятие «и-ден-тич-ность» употребляет в своей речи «новый русский» Вовчик Малой. Знаменательно, что упоминается identity и в романе «Числа» [Ч, С. 81].
Примечательно, однако, что позиция Че подвергается в романе критике со стороны другого значимого героя – уже встречавшегося читателю в «Чапаеве и Пустоте» Ургана Джамбона Тулку Седьмого, который осуждает героя за то, что тот «не вполне буддист и поэтому для буддиста не вполне авторитет» [GП, С. 181].
Важно отметить вместе с тем, что никакого существенного опровержения идей, приписанных Че Геваре, в тексте не представлено, напротив, в других главах романа мы находим никак композиционно не выделенные фрагменты «чужой речи», развивающие основные положения статьи об идентиализме. Так, в начале главы «Институт пчеловодства» [GП, С. 198] говорится о действии орального, в начале главы «Исламский фактор» [GП, С. 246] – о работе анального, а в середине главки «Критические дни» [GП, С. 303] - о механизме вытесняющего вау-факторов в уме орануса.
Встречаются в романе и другие метатекстуальные указатели, организующие структурное построение текста – «три загадки Иштар», которые якобы должен был разгадать житель Вавилона для того, чтобы подняться на зиккурат и стать мужем Иштар [GП, С. 62-63]. Ими оказываются найденные Татарским по дороге к вершине башни недостроенной электростанции пачка сигарет «Парламент», напоминающая об истории с созданием рекламного ролика для этого продукта, монетка с портретом Че Гевары, указывающая на его статью, и точилка для карандашей в форме телевизора, отсылающая к рассказу о создаваемых с помощью телевидения виртуальных политиках.
Обращает на себя внимание и та интересная особенность, что в плане авторской оценки изображаемого роман «Generation «П» демонстрирует больший плюрализм мнений и, соответственно, больше соответствует «канонам» постмодернизма (если в постмодернизме можно говорить о канонах), чем, например, «Чапаев и Пустота» или «Священная книга оборотня». Если в данных текстах чётко проводятся буддийские идеи, а христианство подвергается резкой критике, то здесь главной мишенью автора являются процессы экспансии экономики в человеческое сознание, деконструкция которых реализуется не только с буддийских, но и с христианских (слова Гиреева о Боге во сне Татарского) и исламских (глава «Исламский фактор») позиций.
Наибольший объём метатекстуальной информации сосредоточен в последней главе романа «Туборг Мэн», представляющей собой своего рода краткий конспект всего текста, перечень его основных идей. Так, здесь возникают «небрежно прочерченный контур молочной железы» [GП, С. 333] – эмблема фирмы «силикон-графикс», символизирующей тотальный обман населения, осуществляемый СМИ, упоминается слёт «радикальных фундаменталистов всех мировых конфессий» [GП, С. 334], наконец, дана отсылка к буддийской теории перерождений и демонстрируется природа страдания, которая им присуща (эта мысль содержится в заставляющем не очень-то чувствительного «живого бога» плакать рекламном клипе для пива «Туборг» и упоминании о слухах про идущих один за другим тридцати Татарских).
Таким образом, в «Generation «П» метатекст помогает писателю не только чётче структурировать произведение и выразить в нём постмодернистское понимание многогранной сложности мира, но и подвести итог сказанному, яснее обозначить свои идеи.
Сравнительно невелик, по сравнению с другими романами, метатекстуальный пласт «Чисел». Как явствует уже из названия, связан он главным образом с описанием сложных нумерологических построений банкира Стёпы Михайлова, наглядно выражаемых в хаотическом именовании главок, обозначаемых разными числами, знаковыми из которых являются покровительствующее главному герою число «34» и враждебное ему «43».
Роман снабжён эпиграфом из Д. Хармса – автора, подчёркивающего в своём творчестве созвучные постмодернистскому мировосприятию абсурдность и хаотичность мироздания. Разрушение причинно-следственных связей в мире подчёркивает и посвящение третьего романа тетралогии двум, на первый взгляд, несопоставимым фигурам - «Зигмунду Фрейду и Феликсу Дзержинскому» [Ч, С. 8]. Вместе с тем эту адресацию можно с таким же успехом рассматривать и как указание на имеющуюся в творчестве писателя неизбывную связь между террором и психоанализом, доказательством существования которой может служить превращение чекистского застенка в психиатрическую лечебницу в романе «Чапаев и Пустота». Основание для подобного сопоставления можно найти в постмодернистской теории о том, что любое знание по определению является продуктом властных амбиций своего носителя, и в этом плане психологические теории мало чем отличаются от политических.
Знаменательно, что умопомешательство в романе «Числа» носит тотальный характер: в головах других героев романа (подруги Стёпы Мюс, его конкурента Жоры Сракандаева) царит тот же пифагорейский хаос, и единственная адекватная оценка его выражена лишь в указании прорицательницы, к которому Стёпа, однако, остаётся глух. Возможно, именно это, наряду с вынужденной гомосексуальной связью, мерзость которой и степень вырождения современной культуры подчёркивает вставленное в текст романа краткое изложение образчика «гей-драматургии» - пьесы «Доктор Гулаго», и послужило причиной печального конца книги.
Здесь, впрочем, стоит особо оговорить, что финал романа неоднозначен, и о его трагичности можно говорить лишь с одной из точек зрения. На наш взгляд, это объясняется не столько постмодернистской установкой на «мерцание смысла», сколько своеобразием писательской стратегии Пелевина, пытающегося найти компромисс между ожиданиями массового читателя с одной стороны и стремлением выразить в своих книгах оригинальные авторские идеи – с другой. Внешне конец книги вполне укладывается в рамки голливудского happyend`а: герой отправляется за границу с солидной суммой денег, которой ему хватит на то, чтобы безбедно прожить до самой смерти. Однако для более проницательных читателей автор закладывает в произведение и другой, гораздо более глубокий и философский смысл, указывая на то, что после смерти героя ожидает новое рождение и новые страдания сансары.
Помимо «Доктора Гулаго», в романе присутствует и другая вставная политическая главка – проект «Зюзя и Чубайка», своим названием отсылающий к написанному Ф. Решетниковым безрадостному рассказу о русской жизни «Подлиповцы», где имеются два аналогичных персонажа – Пила и Сысойко. Роль этой главки в тексте сводится, помимо собственно литературного выражения убийственной авторской оценки современной российской жизни, к увеличению (в соответствии с основными установками массовой литературы) коммерческого эффекта книги, связанного с повышением уровня её продаж за счёт пародийного упоминания в ней популярных политиков.
Гораздо более обширен метатекстуальный пласт заключительного текста «четверокнижия». Как и первый роман тетралогии, «Священная книга оборотня» снабжена предисловием, в котором представляется писателем как рукопись, попавшая в наш мир странным путём. Однако приписан этот «Комментарий эксперта» уже не тибетскому ламе, а майору милиции, двум литературоведам и телеведущему. Так уже на первых страницах книги, изображая официальное отношение к ней, Пелевин показывает противоречия между обществом и свободной личностью, самостоятельные духовные поиски которой рассматриваются компетентными органами как сомнительные, и даже обретение ею конечной духовной реализации предстаёт с точки зрения социума как странное происшествие, по которому едва ли не стоит возбудить уголовное дело.