- Чрезвычайно жаль, что я наверно не помню; но мне ужасно кажется, что это - мои, - проговорил я с дрожащими от негодования губами. Слова эти тотчас же вызвали ропот.
- Чтоб говорить такие вещи, то надо наверно помнить, а вы сами изволили провозгласить, что помните не наверно, - проговорил нестерпимо свысока Афердов.
- Да кто такой? - да как позволять это? - раздалось было несколько восклицаний.
- Это с ними не в первый раз; давеча там с Рехбергом вышла тоже история из-за десятирублевой, - раздался подле чей-то подленький голос.
- Ну, довольно же, довольно! - восклицал я, - я не протестую, берите! Князь... где же князь и Дарзан? Ушли? Господа, вы не видали, куда ушли князь и Дарзан? - и, подхватив наконец все мои деньги, а несколько полуимпериалов так и не успев засунуть в карман и держа в горсти, я пустился догонять князя и Дарзана. Читатель, кажется, видит, что я не щажу себя и припоминаю в эту минуту всего себя тогдашнего, до последней гадости, чтоб было понятно, что потом могло выйти.
Князь и Дарзан уже спустились с лестницы, не обращая ни малейшего внимания на мой зов и крики. Я уже догнал их, но остановился на секунду перед швейцаром и сунул ему в руку три полуимпериала, черт знает зачем; он поглядел на меня с недоумением и даже не поблагодарил. Но мне было все равно. и если бы тут был и Матвей, то я наверно бы отвалил ему целую горсть золотых, да так и хотел, кажется, сделать, но, выбежав на крыльцо, вдруг вспомнил, что я его еще давеча отпустил домой. В эту минуту князю подали его рысака, и он сел в сани.
- Я с вами, князь, и к вам! - крикнул я, схватил полость и отмахнул ее, чтоб влезть в его сани; но вдруг, мимо меня, в сани вскочил Дарзан, и кучер, вырвав у меня полость, запахнул господ.
- Черт возьми! - крикнул я в исступлении. Выходило, что будто бы я для Дарзана и отстегивал полость, как лакей.
- Домой! - крикнул князь.
- Стой! - заревел я, хватаясь за сани, но лошадь дернула, и я покатился в снег. Мне показалось даже, что они засмеялись. Вскочив, я мигом схватил подвернувшегося извозчика и полетел к князю, понукая каждую секунду мою клячу. IV.
Как нарочно, кляча тащила неестественно долго, хоть я и обещал целый рубль. Извозчик только стегал и, конечно, настегал ее на рубль. Сердце мое замирало; я начинал что-то заговаривать с извозчиком, но у меня даже не выговаривались слова, и я бормотал какой-то вздор. Вот в каком положении я вбежал к князю. Он только что воротился; он завез Дарзана и был один. Бледный и злой, шагал он по кабинету. Повторю еще раз: он страшно проигрался. На меня он посмотрел с каким-то рассеянным недоумением.
- Вы опять! - проговорил он, нахмурившись.
- А чтоб с вами покончить, сударь! - проговорил я задыхаясь. - Как вы смели со мной так поступить? Он глядел вопросительно.
- Если вы ехали с Дарзаном, то могли мне так и ответить, что едете с Дарзаном, а вы дернули лошадь, и я...
- Ах да, вы, кажется, упали в снег, - и он засмеялся мне в глаза.
- На это отвечают вызовом, а потому мы сначала кончим счеты...
И я дрожащею рукой пустился вынимать мои деньги и класть их на диван, на мраморный столик и даже в какую-то раскрытую книгу, кучками, пригоршнями, пачками; несколько монет покатилось на ковер.
- Ах да, вы, кажется, выиграли?.. то-то и заметно по вашему тону.
Никогда еще не говорил он со мной так дерзко. Я был очень бледен.
- Тут... я не знаю сколько... надо бы сосчитать. Я вам должен до трех тысяч... или сколько?.. больше или меньше?
- Я вас, кажется, не вынуждаю платить.
- Нет-с, я сам хочу заплатить, и вы должны знать почему. Я знаю, что в этой пачке радужных - тысяча рублей, вот! - И я стал было дрожащими руками считать, но бросил. - Все равно, я знаю, что тысяча. Ну, так вот, эту тысячу я беру себе, а все остальное, вот эти кучи, возьмите за долг, за часть долга: тут, я думаю, до двух тысяч или, пожалуй, больше!
- А тысячу-то все-таки себе оставляете? - оскалился князь.
- А вам надо? В таком случае... я хотел было... я думал было, что вы не захотите... но, если надо - то вот...
- Нет, не надо, - презрительно отвернулся он от меня и опять зашагал по комнате.
- И черт знает, что вам вздумалось отдавать? - повернулся он вдруг ко мне с страшным вызовом в лице.
- Я отдаю, чтоб потребовать у вас отчета! - завопил я в свою очередь.
- Убирайтесь вы прочь с вашими вечными словами и жестами! - затопал он вдруг на меня, как бы в исступлении. - Я вас обоих давно хотел выгнать, вас и вашего Версилова.
- Вы с ума сошли! - крикнул я. Да и было похоже на то.
- Вы меня измучили оба трескучими вашими фразами и все фразами, фразами, фразами! Об чести, например! Тьфу! Я давно хотел порвать... Я рад, рад, что пришла минута. Я считал себя связанным и краснел, что принужден принимать вас... обоих! А теперь не считаю себя связанным ничем, ничем, знайте это! Ваш Версилов подбивал меня напасть на Ахмакову и осрамить ее... Не смейте же после того говорить у меня о чести. Потому что вы - люди бесчестные... оба, оба; а вы разве не стыдились у меня брать мои деньги?
В глазах моих потемнело.
- Я брал у вас как товарищ, - начал я ужасно тихо, - вы предлагали сами, и я поверил вашему расположению...
- Я вам - не товарищ! Я вам давал, да не для того, а вы сами знаете для чего.
- Я брал в зачет версиловских; конечно, это глупо, но я...
- Вы не могли брать в зачет версиловских без его позволения, и я не мог вам давать его деньги без его позволения... Я вам свои давал; и вы знали; знали и брали; а я терпел ненавистную комедию и своем доме!
- Что такое я знал? Какая комедия? За что же вы мне давали?
- Pour vos beaux yeux, mon cousin! - захохотал он мне прямо в глаза.
- К черту! - завопил я, - возьмите все, вот вам и эта тысяча! Теперь - квиты, и завтра...
И я бросил в него этой пачкой радужных, которую оставил было себе для разживы. Пачка попала ему прямо в жилет и шлепнулась на пол. Он быстро, огромными тремя шагами, подступил ко мне в упор.
- Посмеете ли вы сказать, - свирепо и раздельно, как по складам, проговорил он, - что, брав мои деньги весь месяц, вы не знали, что ваша сестра от меня беременна?
- Что? Как! - вскричал я, и вдруг мои ноги ослабели, и я бессильно опустился на диван. Он мне сам говорил потом, что я побледнел буквально как платок. Ум замешался во мне. Помню, мы все смотрели молча друг другу в лицо. Как будто испуг прошел по его лицу; он вдруг наклонился, схватил меня за плечи и стал меня поддерживать. Я слишком помню его неподвижную улыбку; в ней были недоверчивость и удивление. Да, он никак не ожидал такого эффекта своих слов, потому что был убежден в моей виновности.
Кончилось обмороком, но на одну лишь минуту; я опомнился, приподнялся на ноги, глядел на него и соображал - и вдруг вся истина открылась столь долго спавшему уму моему! Если б мне сказали заранее и спросили: "Что бы я сделал с ним в ту минуту?" - я бы наверно ответил, что растерзал бы его на части. Но вышло совсем иное, и совсем не по моей воле: я вдруг закрыл лицо обеими руками и горько, навзрыд, заплакал. Само так вышло! В молодом человеке сказался вдруг маленький ребенок. Маленький ребенок, значит, жил еще тогда в душе моей на целую половину. Я упал на диван и всхлипывал. "Лиза! Лиза! Бедная, несчастная!" Князь вдруг и совершенно поверил.
- Боже, как я виноват перед вами! - вскричал он с глубокою горестью. - О, как гнусно я думал об вас в моей мнительности... Простите меня, Аркадий Макарович!
Я вдруг вскочил, хотел ему что-то сказать, стал перед ним, но, не сказав ничего, выбежал из комнаты и из квартиры. Я прибрел домой пешком и едва помню путь. Я бросился на мою кровать, лицом в подушку, в темноте, и думал-думал. В такие минуты стройно и последовательно никогда не думается. Ум и воображение мое как бы срывались с нитки, и, помню, я начинал даже мечтать о совершенно постороннем и даже бог знает о чем. Но горе и беда вдруг опять припоминались с болью и с нытьем, и я опять ломал руки и восклицал: "Лиза, Лиза!" - и опять плакал. Не помню, как заснул, но спал крепко, сладко. Глава седьмая I.
Я проснулся утром часов в восемь, мигом запер мою дверь, сел к окну и стал думать. Так просидел до десяти часов. Служанка два раза стучалась ко мне, но я прогонял ее. Наконец, уже в одиннадцатом часу, опять постучались. Я было закричал опять, но это была Лиза. С нею вошла и служанка, принесла мне кофей и расположилась затоплять печку. Прогнать служанку было невозможно, и все время, пока Фекла накладывала дров и раздувала огонь, я все ходил большими шагами по моей маленькой комнате, не начиная разговора и даже стараясь не глядеть на Лизу. Служанка действовала с невыразимою медленностью, и это нарочно, как все служанки в таких случаях, когда приметят, что они господам мешают при них говорить. Лиза села на стул у окна и следила за мною.
- У тебя кофей простынет, - сказала она вдруг. Я поглядел на нее: ни малейшего смущения, полное спокойствие, а на губах так даже улыбка.
- Вот женщины! - не вытерпел я и вскинул плечами. Наконец служанка затопила печку и принялась было прибирать, но я с жаром выгнал ее и наконец-то запер дверь.
- Скажи мне, пожалуйста, зачем ты опять запер дверь? - спросила Лиза.
Я стал перед нею:
- Лиза, мог ли я подумать, что ты так обманешь меня! - воскликнул я вдруг, совсем даже не думая, что так начну, и не слезы на этот раз, а почти злобное какое-то чувство укололо вдруг мое сердце, так что я даже не ожидал того сам. Лиза покраснела, но не ответила, только продолжала смотреть мне прямо в глаза.
- Постой, Лиза, постой, о, как я был глуп! Но глуп ли? Все намеки сошлись только вчера в одну кучу, а до тех пор откуда я мог узнать? Из того, что ты ходила к Столбеевой и к этой... Дарье Онисимовне? Но я тебя за солнце считал, Лиза, и как могло бы мне прийти что-нибудь в голову? Помнишь, как я тебя встретил тогда, два месяца назад, у него на квартире, и как мы с тобой шли тогда по солнцу и радовались... тогда уже было? Было?
Она ответила утвердительным наклонением головы.
- Так ты уж и тогда меня обманывала! Тут не от глупости моей, Лиза, тут, скорее, мой эгоизм, а не глупость причиною, мой эгоизм сердца и - и, пожалуй, уверенность в святость. О, я всегда был уверен, что все вы бесконечно выше меня и - вот! Наконец, вчера, в один день сроку, я не успел и сообразить, несмотря на все намеки... Да и не тем совсем я был вчера занят!