Смекни!
smekni.com

Толстой Собрание сочинений том 18 избранные письма 1842-1881 (стр. 64 из 120)

Впрочем, эти корректуры я не возвратил в Москве, а поэтому надеюсь получить их еще.

4) Я просил князя Одоевского и Соболевского* дать мне выписку из Данта о несчастной любви*.

Соболевскому мне не хочется писать, и я боюсь, что он мне не ответит, а князя Одоевского я забыл, как зовут. Ежели вы увидите того или другого, передайте им мою просьбу и пришлите мне, если они дадут вам.

5) Вы развратили меня своими сигарами. Если вы будете брать себе, и есть мои деньги, пришлите мне ящик 15‑тирублевых.

Теперь сразу услышьте мою слезную просьбу исполнить все 5 поручений и услышьте мои извинения за мою докучливость.

Гр. Л. Толстой.

14 мая.

214. М. П. Погодину

1868 г. Ноября 7. Ясная Поляна.

На лестное и заманчивое предложение ваше*, многоуважаемый Михаил Петрович, я не могу отвечать иначе, как отрицательно; по многим причинам, из которых достаточно одной: я не свободен и нахожусь все еще в рабстве своего начатого и неконченного (последнее время близко подвинувшегося к концу) труда*. Я говорю лестное предложение потому, что, как ни старайся быть равнодушным к успеху, ваше предложение (хотя, вероятно, преувеличено вами) дает мерку слишком высокую моему литературному имени.

Заманчиво же ваше предложение потому, что иногда и часто в последнее время мне приходят мысли о бессрочном историко‑философском издании, направление которого вам известно лучше всех из вашей книги «Исторические афоризмы», которую вы мне прислали в Москве*. Издание это, чтобы кличкой определить его направление, я мечтал бы назвать: «Несовременник».

Все то, что могло бы рассчитывать на неуспех в 19‑ом и на хотя не успех – но на читателей в 20 – и дальнейших столетиях, имело бы место в этом издании.

История, философия истории и грубые матеръялы истории.

Философия естественных наук и грубые матерьялы этих наук, не тех наук, которые могли бы служить для практических целей, но тех, которые служили бы к уяснению философских вопросов.

Математика и ее прикладные науки – астрономия, механика. Искусство – несовременное.

И всё.

Исключено бы было только то, что наполняет теперь работой 99/100 всех типографий мира, то есть критика, полемика, компиляция, то есть непроизводительный задор и дешевый и гнилой товар для бедных умом потребителей.

Вот мои мечтания, живо опять вспомнившиеся мне при вашем предложении.

Я сообщил их вам, потому что вы тот самый Погодин, который написал «Исторические афоризмы», и как ни далеки кажутся газета и такое издание, мне представилась возможность сделки.

Читали ли вы книгу Урусова «Обзор 1812 и 13 гг.»*. Ежели читали, то вы бы очень обязали меня, написав мне короткое словечко, выражающее ваше о ней мнение.

Пятый том мой быстро подвигается, но я не смею думать об окончании его ранее месяца и до того времени ни о чем другом не смею думать.

Истинно уважающий вас

гр. Лев Толстой.

7 Nоября.

1869

215. С. А. Толстой

1869 г. Января 18. Москва.

Милый друг!

Я приехал в Москву прекрасно. Спал почти всю дорогу. Заехал к Рису. С ним все благополучно. Послал к Урусову. Он пришел ко мне. С ним проговорил все утро и с ним поехал к Юрьеву и Самарину. Обоих их пригласили вечером к Урусову. Обедал у Урусова. От него, чтобы отдохнуть голове и посмотреть новую пьесу Островского, пошел в театр*. Недосидел там и всей пьесы и вернулся к Урусову, где вчетвером договорили до 3‑го часа. Исторические мысли мои поразили очень Юрьева и Урусова и очень оценены ими; но с Самариным, вовлекшись в другой философский спор, и не успели поговорить об этом. Я несколько разочаровался в нем. Вчера пришел домой в ½ 3‑го с головной болью и, главное, оттого, что не было бумаги и конверта, не мог написать тебе. Нынче проснулся в 12, освеженным и здоровым, послал за чаем (право, умен) и сейчас все переговорил с Рисом. Шерсть еще не продана, и он сейчас едет за ней на железную дорогу, и ему я поручаю отдать это письмо кондуктору, чтоб доставить его на почту в Тулу.

Можешь себе представить, что Натальи Петровны известие ложно, как всегда. Машенька с 15 числа в Москве*. Я знаю это [от] Урусова, который был у них в тот день, когда я приехал, и от княгини, у которой был Петр Иванович* вчера же. Они знают, что я приехал, но я еще не был у них, нынче поеду обедать или вечером. Вот и все существенное. Захарьина постараюсь увидать. Но ты не можешь себе представить, как мало времени, когда есть дела, как мои, такие, как переговорить с Самариным, с Юркевичем, – дела, которые требуют сосредоточенного внимания. Я вчера, например, ничего не сделал с Самариным, потому что был уставши и не хотел кое‑как высказать то, что мне нужно.

Прощай, душенька, до свиданья. Кроме мысленных потребностей, нет ничего на свете, чтобы хоть немножко занимало меня и отвлекало от мысли о тебе и доме. Это вчера мне показал театр. Ушел от скуки, не доглядев новую пьесу и игранную прекрасно. Скучно стало.

216. П. И. Бартеневу

1869 г. Февраля 6. Ясная Поляна.

Посылаю последние листы пятого тома*. Это последние и последний раз. Ради бога, не покидайте меня и просмотрите эти листы так же, как вы просмотрели предпоследние, и поторопите Риса набирать, печатать и выпускать книжку. Эти листы по содержанию лучше мною проверены, чем прежние, только корректуры и рукопись очень измараны и местах в двух не сделаны переводы. Дети мои вне опасности, как могут быть вне опасности после 10 дней в скарлатине.

В случае если бы все‑таки нашлось что‑нибудь очень безобразное, пришлите мне все через Риса с нарочным. Но я этого не желаю.

До свиданья. Мне ужасно совестно мучать вас, но утешаюсь тем, что последний раз и что вы всегда были так обязательны.

Как скоро поправятся дети, я приеду в Москву*, но надеюсь, что все будет уже отпечатано*.

Благодарю вас за то, что обласкали Ивана Ивановича*.

Да, еще, ежели найдете удобным, напечатайте в «Архиве» прилагаемое объяснение.

Ваш гр. Л. Толстой.

6 февраля.

На отдельном листке:

В напечатанном в… № «Русского архива» мною объяснении на книгу «Война и мир» было сказано, что везде, где в книге моей действуют и говорят исторические лица, я не выдумывал, а пользовался известными матерьялами*. Князь Вяземский в № «Русского архива» обвиняет меня в клевете на характер императора Александра и в несправедливости моего показания*. Анекдот о бросании бисквитов народу почерпнут мною из книги Глинки, посвященной государю императору, страница такая‑то*.

217. П. И. Бартеневу

1869 г. Февраля 10…15? Ясная Поляна.

Петр Иваныч!

Сделайте милость, напечатайте в «Русском архиве» мою заметку*. Мне необходимо это.

Ежели вы не нашли того места, то только потому, что не брали в руки «Записки» Глинки, посвященные (кажется, государю), 1‑го ратника ополчения.

Пожалуйста, найдите и напечатайте. У меня на беду и досаду пропала моя книга Глинки. И напечатайте поскорее, чтобы вышло вместе с 5‑м томом. «В объяснении моем, напечатанном… сказано…»

В №… князь Вяземский, не указывая, на основании каких матерьялов или соображений, сомневается в справедливости описанного мною случая о бросании государем бисквитов народу. Случай этот описан там‑то так‑то. Пожалуйста, любезный Петр Иванович, потрудитесь взглянуть в книгу эту и напечатайте это*. Очень меня обяжете.

Ваш Л. Толстой.

218. А. А. Фету

1869 г. Мая 10. Ясная Поляна.

10 мая.

Любезный друг!

Получил ваши книги и письмо*, и за то и другое очень благодарю. О Третьякове – не знаю, никого не хочется*. Участие ваше к моему эпилогу* меня тронуло. Юркевичу я читал, и он на мои речи ничего не сказал мне, кроме отрывка из своей лекции*. Главное же, почему я не бо[юсь?]*, потому, что то, что я написал, особенно в эпилоге, не выдумано мной, а выворочено с болью из моей утробы. Еще поддержка то, что Шопенгауэр в своей «Wille»* говорит, подходя с другой стороны, то же, что я. Я жду каждую минуту родов жены*. Если бог даст благополучно, то, так как вы меня знать не хотите, я к вам непременно приеду.

Ваш Л. Толстой.

219. A. A. Фету

1869 г. Августа 30. Ясная Поляна. 30 сентября*

Получил ваше письмо* и отвечаю не столько на него, сколько на свои мысли о вас. Уж, верно, я не менее вашего тужу о том, что мы так мало видимся. Я делал планы приехать к вам и делаю еще, но до сих пор вот не был. 6‑й том, который я думал кончить 4 месяца тому назад, до сих пор, хотя весь давно набран, – не кончен*.

Знаете ли, что было для меня нынешнее лето? Неперестающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я выписал все его сочинения и читал и читаю (прочел и Канта), и, верно, ни один студент в свой курс не учился так много и столь многого не узнал, как я в нынешнее лето.

Не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр гениальнейший из людей*.

Вы говорили, что он так себе кое‑что писал о философских предметах. Как кое‑что? Это весь мир в невероятно ясном и красивом отражении.

Я начал переводить его. Не возьметесь ли и вы за перевод его?*

Мы бы издали вместе. Читая его, мне непостижимо, каким образом может оставаться имя его неизвестно. Объяснение только одно, – то самое, которое он так часто повторяет, что, кроме идиотов, на свете почти никого нет.

Жду вас с нетерпением к себе. Иногда душит неудовлетворенная потребность в родственной натуре, как ваша, чтобы высказать все накопившееся. Душевный поклон Марье Петровне.

Ваш Л. Толстой.

Уже написав это письмо, решил окончательно свою поездку в Пензенскую губернию для осмотра имения, которое я намереваюсь купить в тамошней глуши. Я еду завтра, 31, и вернусь около 14‑го.