Пробовали во имя государственной необходимости блага масс стеснять, ссылать, казнить, пробовали во имя той же необходимости блага масс давать свободу – все было то же. Отчего не попробовать во имя бога исполнять только закон его, не думая ни о государстве, ни о благе масс. Во имя бога и исполнения закона его не может быть зла.
Другое преимущество нового средства – и тоже несомненное – то, что те два средства сами в себе были нехороши: первое состояло в насилии, казнях (как бы справедливы они ни казались, каждый человек знает, что они зло), второе состояло в не вполне правдивом попущении свободы. Правительство одной рукой давало эту свободу, другой – придерживало ее. Приложение обоих средств, как ни казались они полезны для государства, было нехорошее дело для тех, которые прилагали их. Новое же средство таково, что оно не только свойственно душе человека, но доставляет высшую радость и счастье для души человека. Прощение и воздаяние добром за зло есть добро само в себе. И потому приложение двух старых средств должно быть противно душе христианской, должно оставлять по себе раскаяние, прощение же дает высшую радость тому, кто творит его.
Третье преимущество христианского прощения перед подавлением или искусным направлением вредных элементов относится к настоящей минуте и имеет особую важность. Положение ваше и России теперь – как положение больного во время кризиса. Один ложный шаг, прием средства ненужного или вредного, может навсегда погубить больного. Точно так же теперь одно действие в том или другом смысле: возмездие за зло жестоких казней или вызова представителей – может связать все будущее. Теперь, в эти 2 недели суда над преступниками и приговора, будет сделан шаг, который выберет одну из 3‑х дорог, предстоящего распутья: путь подавления зла злом, путь либерального послабления – оба испытанные и ни к чему не приводящие пути. И еще новый путь – путь христианского исполнения царем воли божьей, как человеком.
Государь! По каким‑то роковым, страшным недоразумениям в душе революционеров запала страшная ненависть против отца вашего, – ненависть, приведшая их к страшному убийству. Ненависть эта может быть похоронена с ним. Революционеры могли – хотя несправедливо – осуждать его за погибель десятков своих. Но вы чисты перед всей Россией и перед ними. На руках ваших нет крови. Вы – невинная жертва своего положения. Вы чисты и невинны перед собой и перед богом. Но вы стоите на распутье. Несколько дней, и если восторжествуют те, которые говорят и думают, что христианские истины только для разговоров, а в государственной жизни должна проливаться кровь и царствовать смерть, вы навеки выйдете из того блаженного состояния чистоты и жизни с богом и вступите на путь тьмы государственных необходимостей, оправдывающих все и даже нарушение закона бога для человека.
Не простите, казните преступников, вы сделаете то, что из числа сотен вы вырвете 3‑х, 4‑х, и зло родит зло, и на место 3‑х, 4‑х вырастут 30, 40, и сами навеки потеряете ту минуту, которая одна дороже всего века, – минуту, в которую вы могли исполнить волю бога и не исполнили ее, и сойдете навеки с того распутья, на котором вы могли выбрать добро вместо зла, и навеки завязнете в делах зла, называемых государственной пользой. Мф. 5, 25.
Простите, воздайте добром за зло, и из сотен злодеев десятки перейдут не к вам, не к ним (это неважно), а перейдут от дьявола к богу и у тысяч, у миллионов дрогнет сердце от радости и умиления при виде примера добра с престола в такую страшную для сына убитого отца минуту.
Государь, если бы вы сделали это, позвали этих людей, дали им денег и услали их куда‑нибудь в Америку и написали бы манифест с словами вверху: а я вам говорю, люби врагов своих, – не знаю, как другие, но я, плохой верноподданный, был бы собакой, рабом вашим. Я бы плакал от умиления, как я теперь плачу всякий раз, когда бы я слышал ваше имя. Да что я говорю: не знаю, что другие. Знаю, каким потоком разлились бы по России добро и любовь от этих слов. Истины Христовы живы в сердцах людей, и одни они живы, и любим мы людей только во имя этих истин.
И вы, царь, провозгласили бы не словом, а делом эту истину. Но может быть, это все мечтания, ничего этого нельзя сделать. Может быть, что хотя и правда, что 1) более вероятности в успехе от таких действий, никогда еще не испытанных, чем от тех, которые пробовали и которые оказались негодными, и что 2) такое действие наверно хорошо для человека, который совершит его, и 3) что теперь вы стоите на распутье и это единственный момент, когда вы можете поступить по‑божьи, и что, упустив этот момент, вы уже не вернете его, – может быть, что все это правда, но скажут: это невозможно. Если сделать это, то погубишь государство.
Но положим, что люди привыкли думать, что божественные истины – истины только духовного мира, а не приложимы к житейскому; положим, что врачи скажут: мы не принимаем вашего средства, потому что, хотя оно и не испытанно и само в себе не вредно, и правда, что теперь кризис, мы знаем, что оно сюда не идет и ничего, кроме вреда, сделать не может. Они скажут: христианское прощение и воздаяние добром за зло хорошо для каждого человека, но не для государства. Приложение этих истин к управлению государством погубит государство.
Государь, ведь это ложь, злейшая, коварнейшая ложь: исполнение закона бога погубит людей. Если это закон бога для людей, то он всегда и везде закон бога, и нет другого закона воли его. И нет кощунственнее речи, как сказать: закон бога не годится. Тогда он не закон бога. Но положим, мы забудем то, что закон бога выше всех других законов и всегда приложим, мы забудем это. Хорошо: закон бога неприложим и если исполнить его, то выйдет зло еще худшее. Если простить преступников, выпустить всех из заключения и ссылок, то произойдет худшее зло. Да почему же это так? Кто сказал это? Чем вы докажете это? Своей трусостью. Другого у вас нет доказательства. И кроме того, вы не имеете права отрицать ничьего средства, так [как] всем известно, что ваши не годятся.
Они скажут: выпустить всех, и будет резня, потому что немного выпустят, то бывают малые беспорядки, много выпустят, бывают большие беспорядки. Они рассуждают так, говоря о революционерах, как о каких‑то бандитах, шайке, которая собралась и когда ее переловить, то она кончится. Но дело совсем не так: не число важно, не то, чтобы уничтожить или выслать их побольше, а то, чтобы уничтожить их закваску, дать другую закваску. Что такое революционеры? Это люди, которые ненавидят существующий порядок вещей, находят его дурным и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше. Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, надо бороться духовно. Их идеал есть общий достаток, равенство, свобода. Чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, который бы был выше их идеала, включал бы в себя их идеал. Французы, англичане, немцы теперь борются с ними и также безуспешно.
Есть только один идеал, который можно противуставить им. И тот, из которого они выходят, не понимая его и кощунствуя над ним, – тот, который включает их идеал, идеал любви, прощения и воздания добра за зло. Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола, и путь христианского царствования, на который предстоит вступить вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию.
Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед царем – человеком, исполняющим закон Христа*.
1881 г. Марта 15? Ясная Поляна.
Милостивый государь Константин Петрович!
Я знаю Вас за христианина и, не поминая всего того, что я знаю о Вас, мне этого достаточно, чтобы смело обратиться к Вам с важной и трудной просьбой передать государю письмо, написанное мною по поводу страшных событий последнего времени*.
Не самонадеянность побудила меня к такому смелому поступку, но единственно мысль или, вернее, чувство, не дающее мне покоя, что я буду виноват перед собою и перед богом, если никто не скажет царю того, что я думаю, и что мысли эти оставят хоть какой‑нибудь след в душе царя; а я мог это сделать и не сделал. Вы близко стоите и к государю, и к высшим сферам; Вы знаете все, что сказано было и говорится о настоящем положении. Ради бога, возьмите на себя труд прочесть мое письмо, и если Вы найдете, что в нем нет ничего такого, что бы не было высказано, пожалуйста, уничтожьте письмо и простите меня за труд, который я доставил Вам. Но если Вы найдете, что в письме моем есть что‑нибудь новое, такое, что может обратить на себя внимание государя, то, пожалуйста, передайте или перешлите его*.