– Должно быть, не буду, а лучше бы было… И он мрачно улыбнулся.
Несмотря на эти слова и улыбку, которые так испугали Варю, когда прошло воспаление и он стал оправляться, он почувствовал, что совершенно освободился от одной части своего горя. Он этим поступком как будто смыл с себя стыд и унижение, которые он прежде испытывал. Он мог спокойно думать теперь об Алексее Александровиче. Он признавал все великодушие его и уже не чувствовал себя униженным. Он, кроме того, опять попал в прежнюю колею жизни. Он видел возможность без стыда смотреть в глаза людям и мог жить, руководствуясь своими привычками. Одно, чего он не мог вырвать из своего сердца, несмотря на то, что он не переставая боролся с этим чувством, это было доходящее до отчаяния сожаление о том, что он навсегда потерял ее. То, что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее мужем, было твердо решено в его сердце; но он не мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в воспоминании те минуты счастия, которые он знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.
Серпуховской придумал ему назначение в Ташкент, и Вронский без малейшего колебания согласился на это предложение. Но чем ближе подходило время отъезда, тем тяжелее становилась ему та жертва, которую он приносил тому, что он считал должным.
Рана его зажила, и он уже выезжал, делая приготовления к отъезду в Ташкент.
«Один раз увидать ее и потом зарыться, умереть», – думал он и, делая прощальные визиты, высказал эту мысль Бетси. С этим его посольством Бетси ездила к Анне и привезла ему отрицательный ответ.
«Тем лучше, – подумал Вронский, получив это известие. – Это была слабость, которая погубила бы мои последние силы».
На другой день сама Бетси утром приехала к нему и объявила, что она получила чрез Облонского положительное известие, что Алексей Александрович дает развод и что потому он может видать ее.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он взбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, что в комнате есть ли кто или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Анна готовилась к этому свиданию, думала о том, что она скажет ему, но она ничего из этого не успела сказать; его страсть охватила ее. Она хотела утишить его, утишить себя, но уже было поздно. Его чувство сообщилось ей. Губы ее дрожали так, что долго она не могла ничего говорить.
– Да, ты овладел мною, и я твоя, – выговорила она наконец, прижимая к своей груди его руку.
– Так должно было быть! – сказал он. – Пока мы живы, это должно быть. Я это знаю теперь.
– Это правда, – говорила она, бледнея все более и более и обнимая его голову. – Все‑таки что‑то ужасное есть в этом после всего, что было.
– Все пройдет, все пройдет, мы будем так счастливы! Любовь наша, если бы могла усилиться, усилилась бы тем, что в ней есть что‑то ужасное, – сказал он, поднимая голову и открывая улыбкою свои крепкие зубы.
И она не могла не ответить улыбкой – не словам, а влюбленным глазам его. Она взяла его руку и гладила ею себя по похолодевшим щекам и обстриженным волосам.
– Я не узнаю тебя с этими короткими волосами. Ты так похорошела. Мальчик. Но как ты бледна!
– Да, я очень слаба, – сказала он, улыбаясь. И губы ее опять задрожали.
– Мы поедем в Италию, ты поправишься, – сказал он.
– Неужели это возможно, чтобы мы были как муж с женою, одни, своею семьей с тобой? – сказала она, близко вглядываясь в его глаза.
– Меня только удивляло, как это могло быть когда‑нибудь иначе.
– Стива говорит, что он на все согласен, но я не могу принять его великодушие, – сказала она, задумчиво глядя мимо лица Вронского. – Я не хочу развода, мне теперь все равно. Я не знаю только, что он решит об Сереже.
Он не мог никак понять, как могла она в эту минуту свиданья думать и помнить о сыне, о разводе. Разве не все равно было?
– Не говори про это, не думай, – сказал он, поворачивая ее руку в своей и стараясь привлечь к себе ее внимание; но она все не смотрела на него.
– Ах, зачем я не умерла, лучше бы было! – сказала она, и без рыданий слезы текли по обеим щекам; но она старалась улыбаться, чтобы не огорчить его.
Отказаться от лестного и опасного назначения в Ташкент, по прежним понятиям Вронского, было бы позорно и невозможно. Но теперь, не задумываясь ни на минуту, он отказался от него и, заметив в высших неодобрение своего постушка, тотчас же вышел в отставку.
Чрез месяц Алексей Александрович остался один с сыном на своей квартире, а Анна с Вронским уехала за границу, не получив развода и решительно отказавшись от него.
«Мне отмщение, и Аз воздам». – Эпиграф взят из Библии: «У меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них» (Второзаконие, гл. 32, 35). Эти слова были повторены и в «Послании к Римлянам» апостола Павла: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (гл. 12, 19).
«…рефлексы головного мозга», – подумал Степан Аркадьич, который любил физиологию… – Облонский имеет в виду работу «Рефлексы головного мозга» И. М. Сеченова (1829–1905), опубликованную в 1863 г. Сеченов утверждал в ней, что все акты сознательной и бессознательной жизни по способу происхождения рефлексы. В 1873 г. он опубликовал «Психологические этюды». Материалистическая физиология тогда увлекала многих современников. На «Рефлексы» ссылались, о них говорили и спорили всюду, даже те, кто знал о них хотя бы понаслышке (об этом см.: Л. Ф. Пантелеев. «Воспоминания». М., 1958, с. 526).
Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. – Облонский читает газету А. Краевского «Голос» – орган либерального чиновничества, которую называли «барометром общественного мнения». Мысль об «упорной традиционности, тормозящей прогресс», выражена в «Листке» газеты «Голос» (1873, № 21). Там же говорится о «пугливых охранителях», которым всюду мерещится «красный призрак… или гидра об 18 000 головах». Возможно, перед Толстым был именно этот помер газеты, когда он писал сцену утреннего чтения Облонского.
Он прочел и о том, что граф Бейст, как слышно, проехал в Висбаден… – Фридрих Фердинанд фон Бейст (1809–1886) – канцлер Австро‑Венгрии, политический противник Бисмарка. Его имя постоянно упоминается в политических газетных хрониках тех лет. Висбаден – курортный город. Бейст и Бисмарк имели значительное влияние на развитие военного конфликта на Балканах. Событий, связанных с войной славянских народов против владычества Турции, Толстой касается в последней части романа.
…с другой (он заикнулся) стороны, это – средство для уездной coterie наживать деньжонки. – Левин высказывает идеи, весьма распространенные в демократической публицистике 70‑х годов. Например, в журнале «Отечественные записки» в 1875 г. печаталась статья «Десятилетие русского земства», в которой, между прочим, говорилось: «…Безотрадная черта в деятельности некоторых земств… это страсть к земской спекуляции, страсть к наживе, замечаемая в наиболее богатых и интеллигентных центрах русской земли. В этих центрах акции, облигации, чеки, закладные листы, полисы и варранты закрывают собою скромный лапоть и серый зипун…» («Отечественные записки», 1875, № 10, с. 437).
…три тысячи десятин в Каразинском уезде… – У Толстого в начале 70‑х годов было около 750 десятин в Ясной Поляне и около 1200 десятин при селе Никольском‑Вяземском. Ясно‑полянские владения Толстого находились в Крапивенском уезде Тульской губернии (см.: С. Л. Толстой. Об отражении жизни в «Анне Карениной». – «Литературное наследство», т. 37/38. М., 1939, с. 572).
Речь шла о модном вопросе: есть ли граница между психическими и физиологическими явлениями в деятельности человека и где она? – Толстой имеет в виду «жаркую полемику», которая началась на страницах журнала «Вестник Европы», где К. Д. Кавелин (1818–1885) напечатал работу «Задачи психологии» (1872), а И. М. Сеченов ответил ему статьей «Кому и как разрабатывать психологию» (1873). К. Д. Кавелин утверждал, что «непосредственной связи между психическими и материальными явлениями мы не знаем». И. М. Сеченов доказывал, что «все психические акты», совершающиеся «по тину рефлексов», должны подлежать «физиологическому исследованию». Кавелин так же, как «харьковский профессор» в романе, придерживался идеи «параллелизма», то есть тем самым признавал связь психических и физиологических явлений. Именно за эту «большую уступку материалистам» Кавелина упрекал Ю. Ф. Самарин: «Вы стоите на острие ножа и должны непременно склониться на ту или другую сторону, то есть окончательно усвоить себе материалистическое воззрение или взять назад многие из сделанных вами ему уступок» («Вестник Европы», 1875, V, с. 370). Толстой так же, как Левин, занимал в этом споре своеобразную, «личную» позицию: «Если бы мы могли слиться с верующими христианами или с отрицающими матерьялистами, мы и не обязаны были бы уяснять свое личное воззрение. А теперь я с радостью чувствую, что это и мой долг и мое влечение сердца…». (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90‑та томах, т. 62, с. 211) (В дальнейшем ссылки на это издание даются с указанием лишь тома и страницы.)
Левин встречал в журналах статьи… о происхождении человека как животного… – Книга Чарльза Дарвина (1809–1882) «Происхождение человека и подбор по отношению к полу» в русском переводе вышла в свет в 1871 г. (в 2‑х томах, перевод с английского под ред. И. М. Сеченова. СПб., 1871). Пространные статьи о теории Дарвина, о «борьбе за существование», печатались в «Отечественных записках», «Вестнике Европы» и «Русском вестнике». В журнале «Заря» Н. Н. Страхов поместил критическую статью о Дарвине «Переворот в науке» («Заря», 1872, с. 1–18). Так же, как Левин, он искал ответы на «вопросы сердца» и не находил их в дарвинизме. Поэтому он и проходит мимо собственного научного смысла дарвинизма или же относится к нему резко отрицательно. Толстой читал Дарвина по‑своему. К 70‑м годам относится его запись на отдельном листе: «Отступления человека от добра‑закона – наследственно. (Дарвин прав.)» (т. 48, с. 350). В романе «Анна Каренина» дарвинизмом интересуется и либеральный барин Облонский, который говорит: «…если уж гордиться породой, то не следует останавливаться на Рюрике и отрекаться от первого родоначальника – обезьяны».