Лорис‑Меликов попытался говорить с ним. Он спросил, скучно ли ему здесь. Но он, не оставляя своего занятия, косясь своим одним глазом на Лорис‑Меликова, хрипло и отрывисто прорычал:
– Нет, не скучно.
И так же отвечал на все другие вопросы.
Пока Лорис‑Меликов был в комнате нукеров, вошел и четвертый мюрид Хаджи‑Мурата, аварец Ханефи, с волосатым лицом и шеей и мохнатой, точно мехом обросшей, выпуклой грудью. Это был нерассуждающий, здоровенный работник, всегда поглощенный своим делом, без рассуждения, как и Элдар, повинующийся своему хозяину.
Когда он вошел в комнату нукеров за рисом, Лорис‑Меликов остановил его и расспросил, откуда он и давно ли у Хаджи‑Мурата.
– Пять лет, – отвечал Ханефи на вопрос Лорис‑ Меликова. – Я из одного аула с ним. Мой отец убил его дядю, и они хотели убить меня, – сказал он, спокойно из‑под сросшихся бровей глядя в лицо Лорис‑Меликова. – Тогда я попросил принять меня братом.
– Что значит: принять братом?
– Я не брил два месяца головы, ногтей не стриг и пришел к ним. Они пустили меня к Патимат, к его матери. Патимат дала мне грудь, и я стал его братом.
В соседней комнате послышался голос Хаджи‑Мурата. Элдар тотчас же узнал призыв хозяина и, отерев руки, широко шагая, поспешно пошел в гостиную.
– Зовет к себе, – сказал он, возвращаясь.
И, дав еще папироску веселому Хан‑Магоме, Лорис‑Меликов пошел в гостиную.
Когда Лорис‑Меликов вошел в гостиную, Хаджи‑Мурат с веселым лицом встретил его.
– Что же, продолжать? – сказал он, усаживаясь на тахту.
– Да, непременно, – сказал Лорис‑Меликов. – А я заходил к твоим нукерам, поговорил с ними. Один – веселый малый, – прибавил Лорис‑Меликов.
– Да, Хан‑Магома – легкий человек, – сказал Хаджи‑Мурат.
– А понравился мне молодой, красивый.
– А, Элдар. Этот молод, а тверд, железный. Они помолчали.
– Так говорить дальше?
– Да, да.
– Я сказал, как ханов убили. Ну, убили их, и Гамзат въехал в Хунзах и сел в ханском дворце, – начал Хаджи‑Мурат. – Оставалась мать‑ханша. Гамзат призвал ее к себе. Она стала выговаривать ему. Он мигнул своему мюриду Асельдеру, и тот сзади ударил, убил ее.
– Зачем же он убил ее‑то? – спросил Лорис‑Меликов.
– А как же быть: перелез передними ногами, перелезай и задними. Надо было всю породу покончить. Так и сделали. Шамиль меньшого убил, сбросил с кручи. Вся Авария покорилась Гамзату, только мы с братом не хотели покориться. Нам надо было кровь его за ханов. Мы делали вид, что покорились, а думали только, как взять с него кровь. Мы посоветовались с дедом и решили выждать время, когда он выедет из дворца, и из засады убить его. Кто‑то подслушал нас, сказал Гамзату, и он призвал к себе деда и сказал: «Смотри, если правда, что твои внуки задумывают худое против меня, висеть тебе с ними на одной перекладине. Я делаю дело божье, и мне помешать нельзя. Иди и помни, что я сказал». Дед пришел домой и сказал нам. Тогда мы решили не ждать, сделать дело в первый день праздника в мечети. Товарищи отказались, – остались мы с братом. Мы взяли по два пистолета, надели бурки и пошли в мечеть. Гамзат вошел с тридцатью мюридами. Все они держали шашки наголо. Рядом с Гамзатом шел Асельдер, его любимый мюрид, – тот самый, который отрубил голову ханше. Увидав нас, он крикнул, чтобы мы сняли бурки, и подошел ко мне. Кинжал у меня был в руке, и я убил его и бросился к Гамзату. Но брат Осман уже выстрелил в него, Гамзат еще был жив и с кинжалом бросился на брата, но я добил его в голову. Мюридов было тридцать человек, нас – двое. Они убили брата Османа, а я отбился, выскочил в окно и ушел. Когда узнали, что Гамзат убит, весь народ поднялся, и мюриды бежали, а тех, какие не бежали, всех перебили.
Хаджи‑Мурат остановился и тяжело перевел дух.
– Это все было хорошо, – продолжал он, – потом все испортилось. Шамиль стал на место Гамзата. Он прислал ко мне послов сказать, чтобы я шел с ним против русских; если же я откажусь, то он грозил, что разорит Хунзах и убьет меня. Я сказал, что не пойду к нему и не пущу его к себе.
– Отчего же ты не пошел к нему? – спросил Лорис‑Меликов.
Хаджи‑Мурат нахмурился и не сейчас ответил.
– Нельзя было. На Шамиле была кровь и брата Османа и Абунунцал‑Хана. Я не пошел к нему. Розен‑генерал прислал мне чин офицера и велел быть начальником Аварии. Все бы было хорошо, но Розен назначил над Аварией сначала хана казикумыхского, Магомет‑Мирзу, а потом Ахмет‑Хана. Этот возненавидел меня. Он сватал за сына дочь ханши, Салтанет. Ее не отдали ему, и он думал, что я виноват в этом. Он возненавидел меня и подсылал своих нукеров убить меня, но я ушел от них. Тогда он наговорил на меня генералу Клюгенау, сказал, что я не велю аварцам давать дров солдатам. Он сказал ему. еще, что я надел чалму, вот эту, – сказал Хаджи‑Мурат, указывая на чалму на папахе, – и что это значит, что я передался Шамилю. Генерал не поверил и не велел трогать меня. Но когда генерал уехал в Тифлис, Ахмет‑Хан сделал по‑своему: с ротой солдат схватил меня, заковал в цепи и привязал к пушке. Шесть суток держали меня так. На седьмые сутки отвязали и повели в Темир‑Хан‑Шуру. Вели сорок солдат с заряженными ружьями. Руки были связаны, и велено было убить меня, если я захочу бежать. Я знал это. Когда мы стали подходить, подле Моксоха тропка была узкая, направо кручь сажен в пятьдесят, я перешел от солдата направо, на край кручи. Солдат хотел остановить меня, но я прыгнул под кручь и потащил за собой солдата. Солдат убился насмерть, а я вот жив остался. Ребры, голову, руки, ногу – все поломал. Пополз было – и не мог. Закружилась голова, и заснул. Проснулся мокрый, в крови. Пастух увидал. Позвал народ, снесли меня в аул. Ребры, голова зажили, зажила и нога, только стала короткая.
И Хаджи‑Мурат вытянул кривую ногу.
– Служит, и то хорошо, – сказал он. – Народ узнал, стал ездить ко мне. Я выздоровел, переехал в Цельмес. Аварцы опять звали меня управлять ими, – с спокойной, уверенной гордостью сказал Хаджи‑Мурат. – И я согласился.
Хаджи‑Мурат быстро встал. И, достав в переметных сумах портфель, вынул оттуда два пожелтевшие письма и подал их Лорис‑Меликову. Письма были от генерала Клюгенау. Лорис‑Меликов прочел. В первом письме было:
«Прапорщик Хаджи‑Мурат! Ты служил у меня – я был доволен тобою и считал тебя добрым человеком. Недавно генерал‑майор Ахмет‑Хан уведомил меня, что ты изменник, что ты надел чалму, что ты имеешь сношения с Шамилем, что ты научил народ не слушать русского начальства. Я приказал арестовать тебя и доставить тебя ко мне, ты – бежал; не знаю, к лучшему ли это, или к худшему, потому что не знаю – виноват ли ты, или нет. Теперь слушай меня. Ежели совесть твоя чиста противу великого царя, если ты не виноват ни в чем, явись ко мне. Не бойся никого – я твой защитник. Хан тебе ничего не сделает; он сам у меня под начальством, так и нечего тебе бояться».
Дальше Клюгенау писал о том, что он всегда держал свое слово и был справедлив, и еще увещевал Хаджи‑Мурата выйти к нему.
Когда Лорис‑Меликов кончил первое письмо, Хаджи‑Мурат достал другое письмо, но, не отдавая его еще в руки Лорис‑Меликова, рассказал, как он отвечал на это первое письмо.
– Я написал ему, что чалму я носил, но не для Шамиля, а для спасения души, что к Шамилю я перейти не хочу и не могу, потому что через него убиты мои отец, братья и родственники, но что и к русским не могу выйти, потому что меня обесчестили. В Хунзахе, когда я был связан, один негодяй на…л на меня. И я не могу выйти к вам, пока человек этот не будет убит. А главное, боюсь обманщика Ахмет‑Хана. Тогда генерал прислал мне это письмо, – сказал Хаджи‑Мурат, подавая Лорис‑Меликову другую пожелтевшую бумажку.
«Ты мне отвечал на мое письмо, спасибо, – прочитал Лорис‑Меликов. – Ты пишешь, что ты не боишься воротиться, но бесчестие, нанесенное тебе одним гяуром, запрещает это; а я тебя уверяю, что русский закон справедлив, и в глазах твоих ты увидишь наказание того, кто смел тебя оскорбить, – я уже приказал это исследовать. Послушай, Хаджи‑Мурат. Я имею право быть недовольным на тебя, потому что ты не веришь мне и моей чести, но я прощаю тебе, зная недоверчивость характера вообще горцев. Ежели ты чист совестью, если чалму ты надевал, собственно, только для спасения души, то ты прав и смело можешь глядеть русскому правительству и мне в глаза; а тот, кто тебя обесчестил, уверяю, будет наказан, имущество твое будет возвращено, и ты увидишь и узнаешь, что значит русский закон. Тем более что русские иначе смотрят на все; в глазах их ты не уронил себя, что тебя какой‑нибудь мерзавец обесчестил. Я сам позволил гимринцам чалму носить и смотрю на их действия как следует; следовательно, повторяю, тебе нечего бояться. Приходи ко мне с человеком, которого я к тебе теперь посылаю; он мне верен, он не раб твоих врагов, а друг человека, который пользуется у правительства особенным вниманием».
Дальше Клюгенау опять уговаривал Хаджи‑Мурата выйти.
– Я не поверил этому, – сказал Хаджи‑Мурат, когда Лорис‑Меликов кончил письмо, – и не поехал к Клюгенау. Мне, главное, надо было отомстить Ахмет‑Хану, а этого я не мог сделать через русских. В это же время Ахмет‑Хан окружил Цельмес и хотел схватить или убить меня, У меня было слишком мало народа, я не мог отбиться от него. И вот в это‑то время ко мне приехал посланный от Шамиля с письмом. Он обещал помочь мне отбиться от Ахмет‑Хана и убить его и давал мне в управление всю Аварию. Я долго думал и перешел к Шамилю. И вот с тех пор я не переставая воевал с русскими.
Тут Хаджи‑Мурат рассказал все свои военные дела. Их было очень много, и Лорис‑Меликов отчасти знал их. Все походы и набеги его были поразительны по необыкновенной быстроте переходов и смелости нападений, всегда увенчивавшихся успехами.