Любочка(к Венеровскому). Что вы так долго не ехали? Мне так скучно было. А я обе статьи ваши прочла. Я усвоила уж.
Венеровский. Это хорошо. А я размышлял кой о чем касательно вас.
Любочка. Что ж вы думали? я знаю?
Венеровский. Не думаю, Любовь Ивановна. Я вот думал нынче, даже кое‑что набросал и на бумагу. (Подает статью.)
Любочка. Нет, пожалуйста, говорите со мной. Я так люблю.
Венеровский. Вот изволите видеть: думал я о нашел последнем разговоре. О женщине думал я, что одно из главных призваний нашего века – это освобождение женщины из варварского рабства, в котором она подавляется.
Любочка. Да, отчего нельзя в другой раз замуж выйти? Я часто это думала. Ну, вдруг наскучит мне один муж, я разлюблю его совсем…
Венеровский. Да‑с, вот так‑то в устах толпы и компрометируется великая доктрина эманципации женщин! Она не в том, совсем не в том. Свобода женщины в том, чтобы быть равноправной мужчине и не быть вечно на помочах отца, а потом мужа. Женщина должна твердо стоять в обществе на своих ногах и быть в силах прямо смотреть в лицо этому обществу.
Любочка. Отчего Катя все говорит, что я недоразвита. Я все новые идеи так понимаю, так все понимаю!
Венеровский. Да‑с, вам трудно выяснить мою мысль. Но я постараюсь выразить ее конкретнее.
Любочка. Как вы сказали? конкретнее? А еще я знаю – гносеологический путь. А еще эфику знаю… Ну, говорите, что вы хотели.
Венеровский. Да, я хочу примером вам сказать, в чем состоит истинная свобода женщины. Будь я один из тех отсталых господ, которые царствуют в нашем обществе, или из верхоглядов‑либералов, я бы, женившись на вас, полагал бы, что я приобретаю право на вашу личность. Вы бы зависели от меня, я бы зависел от вас. Мы бы не могли двинуться, не оскорбляя один другого. Я, например, болен, вам противно видеть больную фигуру, вы обязаны быть тут; у вас или у меня желчный пузырь не выливает свое содержание в желудок, мы должны быть вместе и страдать, ссориться. Или я хочу деньги свои употребить на покупку книг, а вы, положим, на покупку…
Любочка. Ну, на покупку швейной машины или инструментов каких‑нибудь. Я все буду такое покупать, а бархатного черного платья я уж не куплю. А мне очень хотелось. Ко мне идут тяжелые материи. Ну, так что вы говорили? Я так люблю вас слушать.
Венеровский. Ну, так и видите, главное в супружестве свобода и независимость обеих сторон.
Любочка. Ах, я это понимаю. Ну, каково мне вдруг знать, что вы мной будете командовать! Мне и гувернантки надоели. У нас была Сарра Карловна, вы ее не застали. Ах, какая скучная! Я бы ни за что не пошла за вас замуж, коли бы знала, что вы мной будете командовать. Потому мне и весело, что мы будем совсем как не то что чужие, а равноправные будем… Анеточка Зайцева, – вы ее видели у нас, – мы с ней подруги, но она очень вот уже точно недоразвита, все романы читает. Так она говорит, что замуж надо идти, когда любишь. Разве можно полюбить, когда захочешь? А ведь хуже притворяться. А вот когда равноправные, так очень легко. Они все мечтают. Как же можно влюбляться так, по заказу!
Венеровский. Да, Любовь Ивановна, любовь – для таких девиц, как ваша подруга, – это слово только. А мы устроим нашу жизнь так, чтоб мы не могли стеснять, я – вашу, а вы – мою свободу. Ежели мы хотим, мы можем соединиться, а наскучило нам, мы можем разойтись, не стесняя один другого. Потом, жизнь наша не должна быть омрачена никакими предрассудками. Ежели бы вы вдруг нашли или я бы нашел, что нам тяжело жить вместе, мы должны иметь право разойтись без упреков, без желчи. Все это ново, но это просто.
Любочка. И прекрасно! Чудесно! Я все это понимаю. Нет, вы думали, что я глупа? Катенька мне все говорила. Я и сама думала. А теперь я вижу, что я умна. Я так все скоро поняла. Как вы начнете говорить, так я вперед знаю, что вы скажете. Право!
Венеровский. Истина проста, тем‑то она и отличается от обмана. И у вас натура хорошая, вы быстро усвояете.
Любочка. Мне так смешно стало все наше старое житье. У нас с вами все будет особенное, с новыми идеями. Я вас за это и люблю.
Венеровский. Ничем, Любовь Ивановна, вы не могли так наградить меня, как тем, что вы сейчас сказали. Вам уж смешна становится вся ваша обстановка, скоро она гадка сделается вам, и тогда это будет хорошо. Вы понимаете, что главная преграда для развития индивидуальности вообще – это семья, в особенности для вас. В вас все задатки хорошие, но окружающие вас ниже самого низкого уровня. Одна человеческая личность – это Катерина Матвеевна, да и та теперь по известным вам причинам всем недоброжелательствует. Остальное вас окружающее – грязь, которая марает вас…
Любочка. Ну, отчего ж, папаша умный и сочувствует; ну, мамаша немножко… Ну, да она такая добрая, она так меня любит. А папаша вас любит очень…
Венеровский. От них‑то вам и надо удалиться, да‑с. Что они вас любят, это понятно. Всякому дурному, как бы он дурен ни был, хочется быть поближе к хорошему. А нам‑то за что любить затхлое и дрянное? Вам надо подальше, подальше.
Любочка(капризно). Не говорите так. Не люблю, не люблю, не люблю.
Венеровский. Вы посмотрите на них просто, как на посторонних людей, не можете же вы находить их привлекательными.
Любочка. Не люблю, когда вы так говорите, не люблю! Ежели вы еще мне это скажете, я совсем разлюблю новые идеи и, как выйду за вас, так стану жить по‑моему, а не по‑вашему. Вот вам и будет.
Венеровский. Ну, как же по‑вашему‑то‑с?
Любочка. Вот как: поедем в Москву, наймем дом самый хороший. Я сделаю себе одно черное бархатное платье, одно белое – пу‑де‑суа. Утром мы поедем кататься, потом поедем обедать к тетеньке, потом я надену черное бархатное платье и поедем в театр, в бенуар. Потом я надену другое платье и поедем на бал к крестному отцу, а потом приедем домой, и я вам все буду рассказывать и ни одной книги не буду читать. А буду вас любить. Очень буду любить и не буду давать никакой свободы. Потому что ежели я уж полюблю, так уж так полюблю, что все забуду, кроме вас. И мамаша такая была, и я на нее очень похожа. И посмотрите, как будет хорошо! Вот вы увидите.
Венеровский. Да ведь это вы только сделаете, ежели я буду говорить!
Любочка. Нет, просто сделаю. Я уж рассердилась.
Венеровский. И вы полюбите меня таким образом?
Любочка. Коли вы будете милый – полюблю. Я никого еще не любила, только одного немножко. Да это не считается.
Венеровский(улыбается, берет ее за руку и в нерешительности, поцеловать [ли]). Да, и так пожить… но… для этого нужно: первое – средства, второе – забыть принципы…
Любочка. Не говорите глупые слова! (Подносит ему руку к губам и жмет его за лицо.) Это все пустяки!
Венеровский. Миленькая… (Хочет обнять.)
Любочка. Не говорите: миленькая, это так нехорошо, противно… такое слово глупое.
Венеровский. Отчего же вам неприятно? ну – прелестненькая…
Любочка. Не умею растолковать… не хорошо, неловко. Миленькая!.. Гадко отчего‑то. Вы не умеете ласкать. (Улыбается.) Ну, да я вас выучу. Неловко как‑то, я не умею сказать.
Венеровский. О, как обворожительна! Вот эстетическое наслаждение!.. Что я вру… вот глупо… ну да… Так я вам нравлюсь, Любенька?
Любочка. Да. Только отчего вы ходите, точно у вас ноги больные?
Венеровский. Что я глупости говорю! (Встает.) Нет, Любовь Ивановна, надо на жизнь смотреть серьезнее. Пройдемтесь по саду…
Любочка. Пойдемте.
Уходят и встречаются с Беклешовым.
Беклешов(тихо Венеровскому). Ну, брат, готово. Девицу Дудкину так натравил на студента, что не растащишь.
Входят Марья Васильевна и Иван Михайлович.
Иван Михайлович(Беклешову). Я рад, что Анатолий Дмитриевич вам поручил переговорить о денежных делах. Я передам вам, а вы передайте ему. Я очень понимаю Анатолия Дмитриевича. Он так высоко благороден, так деликатен, что…
Беклешов. Без сомнения. Я вам скажу, я практический человек, но понимаю в этом отношении отвращение Венеровского от этого разговора. Ведь всегда найдутся добрые люди, перетолковывающие все навыворот…
Иван Михайлович. Ну да, ну да. Мы сейчас можем этим заняться. А то приедут гости. Вот извольте видеть… Любино состояние – состояние матери…
Марья Васильевна. Надеюсь, Jean, что ты ничего не решил без меня. J'espère, Jean, que vous ne déciderez rien sans moi. Я мать, и состояние мое.
Иван Михайлович(удивленно). Что ты? Что ты, Марья Васильевна? (Тихо.) Что ты, нездорова? Ведь мы уж, кажется, переговорили с тобой.
Марья Васильевна(вдруг сердито). Кажется, я мать, и прежде, чем решать дела с посторонними, нужно, чтоб они со мной говорили. И так говорят, что меня никто в грош не ставит. Почитают меньше чулка. Состояние мое, и я ничего не дам, пока не захочу. Захочу, так дам. Кажется, прежде меня надо спросить. И приличия того требуют. Хоть у них спроси. Rien que les convenances l'exigent, – demandez à monsieur.
Иван Михайлович. Вот не ожидал! Да что с тобой? Опомнись, приди в себя. Подумай, что ты говоришь при чужих людях.
Марья Васильевна. Ты не знаешь, может быть, что говоришь, а я очень знаю. Все говорят, что жених человек неизвестный.
Иван Михайлович. Неизвестный человек! Пожалуйста, не говори глупостей!
Беклешов. Все это довольно странно, ежели не сказать больше.
Марья Васильевна. Нет, довольно я терпела. Все говорят, что я последнее лицо в доме. Я всю свадьбу расстрою!
Иван Михайлович. Да что ты? Отчего? Что тебе надо?
Марья Васильевна. А то, что я его не знаю. Я ничего дурного не говорю. Je n'ai pas de dent contre lui,[105] a только не хочу до свадьбы ничего давать из состояния. Волоколамское мое. После свадьбы, ежели он будет почтительный зять, я посмотрю и дам, а то всякий писатель будет…