- Эх, Варвара Павловна, - перебил ее Лаврецкий, - вы умная женщина, да
ведь и я не дурак; я знаю, что этого вам совсем не нужно. А я давно вас
простил; но между нами всегда была бездна.
- Я сумею покориться, - возразила Варвара Павловна и склонила голову. -
Я не забыла своей вины; я бы не удивилась, если бы узнала, что вы даже
обрадовались известию о моей смерти, - кротко прибавила она, слегка указывая
рукой на лежавший на столе, забытый Лаврецким нумер журнала.
Федор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом. Варвара Павловна
еще с большим уничижением посмотрела на него. Она была очень хороша в это
мгновенье. Серое парижское платье стройно охватывало ее гибкий, почти
семнадцатилетний стан, ее тонкая, нежная шея, окруженная белым воротничком,
ровно дышавшая грудь, руки без браслетов и колец - вся ее фигура, от
лоснистых волос до кончика едва выставленной ботинки, была так изящна...
Лаврецкий окинул ее злобным взглядом, чуть не воскликнул: "Brava!",
чуть не ударил ее кулаком по темени - и удалился. Час спустя он уже
отправился в Васильевское, а два часа спустя Варвара Павловна велела нанять
себе лучшую карету в городе, надела простую соломенную шляпу с черным вуалем
и скромную мантилью, поручила Аду Жюстине и отправилась к Калитиным: из
расспросов, сделанных ею прислуге, она узнала, что муж ее ездил к ним каждый
день.
XXXVIII
День приезда жены Лаврецкого в город О..., невеселый для него день, был
также тягостным днем для Лизы. Не успела она сойти вниз и поздороваться с
матерью, как уже под окном раздался конский топот, и она с тайным страхом
увидела Паншина, въезжавшего на двор. "Он явился так рано для окончательного
объяснения", - подумала она - и не обманулась; повертевшись в гостиной, он
предложил ей пойти с ним в сад и потребовал решения своей участи. Лиза
собралась с духом и объявила ему, что не может быть его женой. Он выслушал
ее до конца, стоя к ней боком и надвинув на лоб шляпу; вежливо, но
измененным голосом спросил ее: последнее ли это ее слово и не подал ли он
чемнибудь повода к подобной перемене в ее мыслях? Потом прижал руку к
глазам, коротко и отрывисто вздохнул и отдернул руку от лица.
- Я не хотел пойти по избитой дороге, - проговорил он глухо, - я хотел
найти себе подругу по влечению сердца; но, видно, этому не должно быть.
Прощай, мечта! - Он глубоко поклонился Лизе и вернулся в дом.
Она надеялась, что он тотчас же уедет; но он пошел в кабинет к Марье
Дмитриевне и около часа просидел у ней. Уходя, он сказал Лизе: "Votre mere
vous appelle; adieu a jamais..." {"Ваша матушка вас зовет; прощайте
навсегда..." (франц.).} - сел на лошадь и от самого крыльца поскакал во вею
прыть. Лиза вошла к Марье Дмитриевне и застала ее в слезах: Паншин сообщил
ей свое несчастие.
- За что ты меня убила? За что ты меня убила? - так начала свои жалобы
огорченная вдова. - Кого тебе еще нужно? Чем он тебе не муж? Камер-юнкер! не
интересан! Он в Петербурге на любой фрейлине мог бы жениться. А я-то, я-то
надеялась! И давно ли ты к нему изменилась? Откуда-нибудь эта туча надута,
не сама собой пришла. Уж не тот ли фофан? Вот нашла советчика!
- А он-то, мой голубчик, - продолжала Марья Дмитриевна, - как он
почтителен, в самой печали как внимателен! Обещался не оставлять меня. Ах, я
этого не перенесу! Ах, у меня голова смертельно разболелась! Пошли ко мне
Палашку. Ты убьешь меня, если не одумаешься, слышишь? - И, назвав ее раза
два неблагодарною, Марья Дмитриевна услала Лизу.
Она отправилась в свою комнату. Но не успела она еще отдохнуть от
объяснения с Паншиным и с матерью, как на нее опять обрушилась гроза, и с
такой стороны, откуда она меньше всего ее ожидала. Марфа Тимофеевна вошла к
ней в комнату и тотчас захлопнула за собою дверь. Лицо старушки было бледно,
чепец сидел набоку, глаза ее блестели, руки, губы дрожали. Лиза изумилась:
она никогда еще не видала своей умной и рассудительной тетки в таком
состоянии.
- Прекрасно, сударыня, - начала Марфа Тимофеевна трепетным и
прерывистым шепотом, - прекрасно! У кого ты это только выучилась, мать
моя... Дай мне воды; я говорить не могу.
- Успокойтесь, тетушка, что с вами? - говорила Лиза, подавая ей стакан
воды. - Ведь вы сами, кажется, не жаловали господина Паншина.
Марфа Тимофеевна отставила стакан.
- Пить не могу: зубы себе последние выбью. Какой тут Паншин? К чему тут
Паншин? А ты лучше мне скажи, кто тебя научил свидания по ночам назначать,
а, мать моя?
Лиза побледнела.
- Ты, пожалуйста, не вздумай отговариваться, - продолжала Марфа
Тимофеевна. - Шурочка сама все видела и мне сказала. Я ей запретила болтать,
а она не солжет.
- Я и не отговариваюсь, тетушка, - чуть слышно промолвила Лиза.
- А-а! Так вот как, мать моя; ты свидание ему назначила, этому старому
греховоднику, смиреннику этому?
- Нет.
- Как же так?
- Я сошла вниз в гостиную за книжкой: он был в саду - и позвал меня.
- И ты пошла? Прекрасно. Да ты любишь его, что ли?
- Люблю, - отвечала тихим голосом Лиза.
- Матушки мои! она его любит! - Марфа Тимофеевна сдернула с себя чепец.
- Женатого человека любит! а? любит!
- Он мне сказывал... - начала Лиза.
- Что он тебе сказывал, соколик эдакой, что-о?
- Он мне сказывал, что жена его скончалась.
Марфа Тимофеевна перекрестилась.
- Царство ей небесное, - прошептала она, - пустая была бабенка - не тем
будь помянута. Вот как: вдовый он, стало быть. Да он, я вижу, на все руки.
Одну жену уморил, да и за другую. Каков тихоня? Только вот что скажу тебе,
племянница: в наши времена, как я молода была, девкам за такие проделки
больно доставалось. Ты не сердись на меня, мать моя; за правду одни дураки
сердятся. Я и отказать ему велела сегодня. Я его люблю, но этого я ему
никогда не прощу. Вишь, вдовый! Дай-ка мне воды. А что ты Паншина с носом
отослала, за это ты у меня молодец; только не сиди ты по ночам с этой козьей
породой, с мужчинами; не сокрушай ты меня, старуху! А то ведь я не все
ласкаться - я и кусаться умею... Вдовый!
Марфа Тимофеевна ушла, а Лиза села в уголок и заплакала. Горько ей
стало на душе; не заслужила она такого униженья. Не веселостью сказывалась
ей любовь: во второй раз плакала она со вчерашнего вечера. В ее сердце едва
только родилось то новое, нежданное чувство, я уже как тяжело поплатилась
она за него, как грубо коснулись чужие руки ее заветной тайны! Стыдно, и
горько, и больно было ей: но ни сомненья, ни страха в ней не было, - и
Лаврецкий стал ей еще дороже. Она колебалась, пока сама себя не понимала; но
после того свидания, после того поцелуя - она уже колебаться не могла; она
знала, что любит, - и полюбила честно, не шутя, привязалась крепко, на всю
жизнь - и не боялась угроз: она чувствовала, что насилию не расторгнуть этой
связи.
XXXIX
Марья Дмитриевна очень встревожилась, когда ей доложили о приезде
Варвары Павловны Лаврецкой; она даже не знала, принять ли ее: она боялась
оскорбить Федора Иваныча. Наконец любопытство превозмогло. "Что ж, -
подумала она, - ведь она тоже родная, - и, усевшись в креслах, сказала
лакею: - Проси!" Прошло несколько мгновений; дверь отворилась; Варвара
Павловна быстро, чуть слышными шагами приблизилась к Марье Дмитриевне и, не
давая ей встать с кресел, почти склонила перед ней колени.
- Благодарствуйте, тетушка, - начала она тронутым и тихим голосом
по-русски, - благодарствуйте; я не надеялась на такое снисхожденье с вашей
стороны; вы добры, как ангел.
Сказавши эти слова, Варвара Павловна неожиданно овладела одной рукой
Марьи Дмитриевны и, слегка стиснув ее в своих бледно-лиловых жувеневских
перчатках, подобострастно поднесла ее к розовым и полным губам. Марья
Дмитриевна совсем потерялась, увидев такую красивую, прелестно одетую
женщину почти у ног своих; она не знала, как ей быть: и руку-то свою она у
ней отнять хотела, и усадить-то ее она желала, и сказать ей что-нибудь
ласковое; она кончила тем, что приподнялась и поцеловала Варвару Павловну в
гладкий и пахучий лоб. Варвара Павловна вся сомлела под этим поцелуем.
- Здравствуйте, bonjour, - сказала Марья Дмитриевна, - конечно, я не
воображала... впрочем, я, конечно, рада вас видеть. Вы понимаете, милая моя,
- не мне быть судьею между женой и мужем...
- Мой муж во всем прав, - перебила ее Варвара Павловна, - я одна
виновата.
- Это очень похвальные чувства, - возразила Марья Дмитриевна, - очень.
Давно вы приехали? Видели вы его? Да сядьте же, пожалуйста.
- Я вчера приехала, - отвечала Варвара Павловна, смиренно садясь на
стул, - я видела Федора Иваныча, я говорила с ним.
- А! Ну, и что же он?
- Я боялась, что мой внезапный приезд возбудит его гнев, - продолжала
Варвара Павловна, - но он не лишил меня своего присутствия.
- То есть он не... Да, да, понимаю, - промолвила Марья Дмитриевна. - Он
только с виду немного груб, а сердце у него мягкое.
- Федор Иваныч не простил меня; он не хотел меня выслушать... Но он был
так добр, что назначил мне Лаврики местом жительства.
- А! прекрасное именье!
- Я завтра же отправляюсь туда, в исполнение его воли; но я почла
долгом побывать прежде у вас.
- Очень, очень вам благодарна, моя милая. Родных никогда забывать не
следует. А знаете ли, я удивляюсь, как вы хорошо говорите по-русски. C'est
etonnant {Это удивительно (франц.).}.
Варвара Павловна вздохнула.
- Я слишком долго пробыла за границей, Марья Дмитриевна, я это знаю; но
сердце у меня всегда было русское, и я не забывала своего отечества.
- Так, так; это лучше всего. Федор Иваныч вас, однако, вовсе не
ожидал... Да; поверьте моей опытности: la patrie avant tout {отечество
прежде всего (франц.).}. Ах, покажите, пожалуйста, что это у вас за
прелестная мантилья?
- Вам она нравится? - Варвара Павловна проворно опустила ее с плеч. -
Она очень простенькая, от madame Baudran.