Ты вот хочешь жениться, ты скоро женишься, а заглядывал ли ты хоть раз в гражданский кодекс? Я никогда не переступал порога Школы права, этого рассадника болтунов, этого грязного притона толкователей законов, я никогда не раскрывал кодекса, но воочию вижу, как он применяется в жизни. Я поневоле стал законоведом, точно так же, как управляющий больницей не может не стать медиком. Болезни изучаются не по книгам, а на самих больных. Закон, дорогой мой, рассматривает женщин как существа, подлежащие опеке, наравне с малолетними, наравне с детьми. А ведь как воспитывают детей? Посредством страха. Тут-то, Поль, и зарыта собака. Пощупай себе пульс! Ну, можешь ли ты хотя бы притвориться деспотом, ты, такой мягкий, добродушный, искренний? Раньше я смеялся над тобой, теперь же я так люблю тебя, что хочу поделиться с тобой своим опытом. Он ведет начало от науки, названной немцами антропологией. Если бы я не решил посвятить жизнь удовольствиям; если бы не питал глубокой антипатии к тем, кто только размышляет, вместо того чтобы действовать; если бы не презирал простофиль и глупцов, думающих, что книги долговечны, в то время как пески африканских пустынь - это прах бесчисленных, никому не ведомых, исчезнувших Лондонов, Венеции, Парижей и Римов; если бы не все это, я написал бы книгу о современном браке, о влиянии на него христианства и ярко осветил бы эту груду острых камней, на которых спят последователи завета "Плодитесь и размножайтесь!" Но разве человечество стоит того, чтобы я потратил на него хоть четверть часа? К тому же единственно разумное применение чернил - это писание любовных писем, чтобы приманивать легковерные сердца. Ну так что же, познакомишь ли ты нас с графиней де Манервиль?
- Может быть, - ответил Поль.
- Мы останемся друзьями, - сказал де Марсе.
- Если только... - начал Поль.
- Успокойся, мы будем с тобой вежливы, как Мезон Руж с англичанами при Фонтенуа.
Эта беседа несколько смутила графа де Манервиля, но все же он не отказался от задуманного и зимой 1821 года вернулся в Бордо. Для того чтобы отделать и обставить особняк, он вошел в большие расходы; это поддержало его репутацию элегантного человека, которую молва утвердила за ним еще до его приезда. Былые связи помогли ему вновь войти в роялистские круги города; он принадлежал к этому обществу как по взглядам, так и в силу своего богатства и титула. Поль стал признанным властителем моды: его знание светской жизни, парижские манеры, воспитанность привели в восторг "Сен-Жерменское предместье" города Бордо. Одна старая маркиза, говоря о Поле, употребила выражение, бывшее некогда в ходу при дворе, когда шла речь о молодых процветающих красавцах, франтах былых времен, чьи манеры и язык служили законом для всех, - она назвала Поля "душистым горошком". Это выражение подхватили и сделали из него прозвище; либералы вкладывали в него насмешливый смысл, роялисты - одобрительный. Поль де Манервиль с гордостью старался оправдать это прозвище. С ним произошло то же, что случается с посредственными актерами: с того дня, как публика обратит на них внимание, они начинают играть лучше. Чувствуя себя в своей среде, Поль обнаружил все те достоинства, какие не совсем еще были вытеснены его недостатками. Его шутки не были ни едки, ни язвительны, в манерах не было высокомерия; разговаривая с женщинами, он проявлял почтительность, которая им так нравится, но не был ни чересчур услужлив, ни слишком фамильярен. Его щегольство было на самом деле лишь простой заботой о своей наружности и только придавало ему приятность. С каждым он находил верный тон; молодым людям позволял держаться с ним запросто, но, пользуясь своим парижским опытом, умел, когда нужно, поставить собеседника на место. Прекрасный стрелок и фехтовальщик, он в то же время отличался чисто женской мягкостью, и это опять-таки нравилось. Он был среднего роста и несколько склонен к полноте, хотя далеко не толст; обычно это мешает слыть образцом элегантности, но Полю не воспрепятствовало играть роль Бреммеля города Бордо. Белизна лица, оттененная здоровым румянцем, красивые руки и ноги, синие глаза с длинными ресницами, черные волосы, изящество движений, грудной голос, мягкий и обаятельный, - все в нем как нельзя более соответствовало его прозвищу. Поль походил на нежный цветок, требующий заботливого ухода, расцветающий только на влажной, подходящей для него почве; от плохого обращения такой цветок хиреет, от слишком жарких солнечных лучей вянет, от мороза гибнет. Поль принадлежал к числу мужчин, скорее способных наслаждаться счастьем, чем приносить его другим; в них много женственного, им хочется, чтобы их понимали, поощряли; брак для них - нечто предопределенное. В семейной жизни подобный характер бывает иногда причиной осложнений, зато в светской жизни он неотразимо привлекателен. Поэтому граф де Манервиль пользовался успехом в узком кругу провинциального общества, где его несколько робкий ум ценили больше, чем в Париже.
На приведение в порядок особняка, который он обставил с чисто английской роскошью и комфортом, и перестройку замка в Ланстраке ушли все доходы, скопленные нотариусом за шесть лет. Вынужденный ограничиваться сорока с чем-то тысячами ливров в год, Поль благоразумно распорядился вести хозяйство так, чтобы траты не превышали этой суммы. Когда он показал всем свои экипажи, познакомился с наиболее изысканными молодыми людьми города, съездил с ними в свой заново отстроенный замок, чтобы поохотиться, ему стало ясно, что провинциальная жизнь немыслима без женитьбы. Поль был слишком молод, чтобы заняться исключительно хозяйственными делами и свести все свои интересы к корыстолюбию и расчетливости, в которых рано или поздно погрязают провинциалы ввиду необходимости пристроить детей, и вскоре он ощутил потребность изменить весь уклад своей жизни, - привычка к переменам становится для парижанина как бы второй натурой. Однако главной причиной, побудившей его жениться, было не желание продолжать свой род, иметь наследников, чтобы впоследствии передать им свои поместья, не перспектива приобрести влиятельные знакомства, принимая у себя знатнейшие местные семьи, не отвращение к случайным связям. Дело в том, что с самого приезда в Бордо он был тайно влюблен в царицу бордоских балов, прославленную красавицу мадемуазель Эванхелиста.
В самом начале девятнадцатого века один богатый испанец, по имени Эванхелиста, поселился в Бордо; имевшиеся у него рекомендательные письма и крупное состояние открыли перед ним двери дворянских домов. Его жена немало способствовала приобретению им безупречной репутации у местных аристократов, которые, быть может, лишь затем и приняли его в свою среду, чтобы досадить другому, второсортному светскому обществу города. Креолка, похожая на рабовладелицу, г-жа Эванхелиста, происходившая, впрочем, из прославленного испанского рода Каса-Реаль, жила, как знатная дама, не заботясь о деньгах, привыкнув к тому, что все ее прихоти, даже самые разорительные, немедленно исполнялись влюбленным в нее мужем, который считал излишним посвящать ее в денежные дела. Испанец был очень доволен, что его жене понравился Бордо, где ему пришлось обосноваться; он приобрел там особняк, зажил на широкую ногу, стал устраивать пышные приемы, проявляя во всем изысканный вкус. Поэтому с 1800 по 1812 год в Бордо только и говорили, что о супругах Эванхелиста. Испанец умер в 1813 году, оставив после себя вдову тридцати двух лет, огромное состояние и прелестную одиннадцатилетнюю дочь, обещавшую стать и действительно ставшую незаурядной красавицей. Как ни изворотлива была г-жа Эванхелиста, Реставрация повредила ее положению в обществе; роялистские круги стали более замкнуты, кое-какие семьи уехали из Бордо. Хотя на денежных делах вдовы сказалась смерть мужа, отсутствие его ума и твердой руки, она относилась к этим делам с беспечностью креолки, с безалаберностью истой щеголихи и жила по-прежнему широко. К тому времени, когда Поль принял решение вернуться в родной город, Натали Эванхелиста была самой красивой и, по всей видимости, самой богатой невестой в Бордо; никто не знал, что богатство ее матери постепенно таяло, так как г-жа Эванхелиста бросала на ветер огромные деньги, чтобы по-прежнему царить в высшем свете. Блестящие балы, пышный, как и прежде, образ жизни семьи Эванхелиста поддерживали в обществе уверенность, что семья эта все так же богата. Натали исполнилось девятнадцать лет, но еще никто не просил ее руки у матери. Не встречая препятствий к удовлетворению любого из своих девических капризов, мадемуазель Эванхелиста носила драгоценности, платья из кашемира и жила в роскоши, пугавшей расчетливых молодых людей, - ведь во Франции в те времена дети были ничуть не менее расчетливы, чем родители. В гостиных, в кругу мужчин, неизменно повторялось: "На мадемуазель Эванхелиста может жениться разве только какой-нибудь принц!" Маменьки и бабушки, стремившиеся выдать замуж своих дочерей и внучек, девушки, завидовавшие Натали, ее непревзойденному изяществу, ее царственной красоте, - все своими коварными намеками дружно поддерживали сложившееся о ней мнение. Стоило на балу кому-нибудь из числа возможных женихов при появлении Натали, залюбовавшись ею, восторженно воскликнуть: "Боже, как она хороша!" - маменьки не упускали случая заметить: