Быть может, нас также слишком "отнесло вдаль" морскими течениями. Прекратим это затянувшееся отступление и возвратимся к нашим скитальцам, затерянным в океане. Мы оставили их, когда они готовились жарить акул -- да не отдельными кусками, а целыми тушами, как если бы собирались угостить рыбным обедом команду большого фрегата.
Как известно, топлива было достаточно. Но без фитилей нелегко разжечь спермацет и поддерживать огонь. Впрочем, изготовить фитиль не составит затруднений: достаточно старого каната, подобранного среди обломков "Пандоры" и припрятанного на всякий случай. Стоит только расщипать его -- и из просмоленных волокон получится отличный фитиль, который долго будет гореть в светильне. Их тревожило другое: не было очага для варки пищи. Маленький жестяной котелок, в котором наши скитальцы готовили накануне свое единственное блюдо, не годится для грандиозного пиршества, затеваемого ими сейчас. В крайнем случае, конечно, можно пустить в ход и его, но тогда потребуется много времени и терпения. А время слишком дорого, чтобы тратить его попусту; что же до терпения, то вряд ли можно ожидать его в подобных условиях.
Конечно, очаг им крайне необходим. Но на "Катамаране" нет ничего, что могло бы его заменить. А если развести на плоту такой огонь, какой им хочется, без настоящего очага, это далеко небезопасно, и все может окончиться большим пожаром.
Эта мысль не приходила им на ум до тех пор, пока они не наготовили для обжарки бифштексов из акульего мяса.
Теперь они серьезно призадумались, но выхода из положения, по-видимому, не находилось.
Что делать, как соорудить кухонную плиту?
Снежок вздохнул при мысли о своем камбузе с целым арсеналом горшков и сковородок; особенно вспоминался ему громадный медный котел, в котором он, бывало, наваривал целые горы мяса, море разливанное горохового супа.
Но не таков был Снежок, чтобы предаваться праздным сожалениям, по крайней мере, надолго. Правда, приверженцы "науки" и пустые болтуны пытаются утверждать, что его расе присуще отсутствие высокого интеллекта, хотя сами они куда бездарнее представителей этой расы. Снежок же был одарен редкой изобретательностью, особенно во всем, что касалось кухни и кулинарного искусства. Не прошло и десяти минут, как возник вопрос о печи, а негр уже предложил свой план, который мог бы конкурировать с любым из патентов, столь широковещательно разрекламированных торговцами скобяным товаром, но при первой же проверке далеко не оправдывающих ожиданий. Этот план оказался подходящим для обстановки, в которой находился изобретатель, и, по-видимому, в данных условиях это был единственно возможный проект.
Не в пример другим изобретателям, Снежок тотчас же объявил свою идею во всеуслышание.
-- А зачем это нам? -- воскликнул он, как только его осенила догадка. -- К чему нам котел?
-- Да ведь иначе нельзя, Снежок, -- отозвался матрос, выжидающе глядя на собеседника.
-- Отчего бы не развести огонь здесь?
Беседа происходила на спине у кита, на том месте, где убивали акул и разрубали их на части.
-- Здесь? -- все еще недоумевая, повторил матрос. -- Да что толку разводить огонь, раз у нас все равно нет посуды: ни котла, ни сковороды...
-- Да ну ее совсем, эту посуду, обойдемся и без нее! -- ответил бывший повар.-- Погодите, масса Брас, вот я покажу вам, как смастерить такой котел, что чудо! Туда можно будет собрать весь жир из туши нашего старичины-кашалота, как вы его зовете.
-- Ну-ка, друг, расскажи в чем дело.
-- Сейчас. Давайте сюда топор, и я вам все покажу.
Бен дал Снежку топор, и негр выполнил свое обещание. Он энергично принялся за работу над тушей и несколькими ударами хорошо отточенного инструмента прорубил в жировом слое большую полость.
-- Ну, масса Брас, -- воскликнул он, кончив работу и торжествующе, с видом победителя, размахивая топором, -- что вы на это скажете?! Вот вам жаровня! Разве не войдет туда весь жир, столько, сколько нам вздумается? Как прикажете рыть яму -- шире, глубже, как вам угодно? Хотите -- живо сделаю глубокую, как колодец, и широкую, как колея от фургона? Ну что, масса Брас?
-- Браво, молодец, Снежок! У тебя, дружище, мозги здорово работают, что там ни толкуй о вашем брате эти горе-философы! Я вот белый, а мне в жизни такая выдумка на ум не взбредет. Лучшего очага нам и не требуется. Живо лей сюда спермацет, бросай паклю и поджигай! И сразу же давай стряпать.
Яма, прорубленная Снежком в кашалотовой туше, тотчас же была наполнена жиром из спермацетового "мешка".
Затем они набросали туда паклю, полученную из рассученного каната.
Сверху, над ямой, путешественники устроили специальное приспособление, напоминающее колодезный журавль. С одной стороны подставили гандшпуг, с другой-- весло. Сам "журавль" был сделан из длинной железной стрелы гарпуна, найденного в туше кашалота.
На него, как на вертел, плотно нанизали ломти акульего мяса.
Когда все было налажено, снизу подняли наверх светильню, и фитиль был зажжен.
Просмоленная пакля вспыхнула моментально, словно трут. Вскоре над спиной у кашалота на несколько футов вверх взвилось яркое пламя. Бифштексы аппетитно шипели и румянились над огнем, обещая в недалеком будущем поджариться в самую меру.
Посторонний зритель, наблюдая пламя издали, с моря, и не разобравшись в чем дело, мог бы подумать, что кашалот в огне. Глава LXVI. БОЛЬШОЙ ПЛОТ
В то время как все птицы и рыбы в океане дивились такому невиданному зрелищу--пылающему костру на спине у кашалота -- милях в двадцати отсюда им бы представилась совсем иная картина.
Если сценка, разыгравшаяся на кашалоте, носила скорее комический характер, то здесь происходила подлинная трагедия, трагедия жизни и смерти.
Эстрадой для нее служила площадка, грубо сколоченная из досок и корабельных брусьев,--короче говоря, плот. Действующие лица были мужчины -- только мужчины. Правда, чтобы признать их человеческими существами, требовалось известное усилие воображения, да еще знакомство с теми обстоятельствами, которые привели их сюда. Человек посторонний, помня, какими они были ранее, или взглянув на верно изображавшие их портреты, пожалуй, усомнился бы в том, что это люди. Да и как можно было бы его порицать за подобную ошибку!
Если эти странные существа, скорее скелеты, чем живые люди, до некоторой степени еще походили на людей, то по духовному облику они были сущими дьяволами. Был здесь среди них даже и не труп, а голый остов, с которого начисто ободрали мясо. Окровавленные кости с сохранившимися на них кое-где кусочками хряща свидетельствовали, что труп был освежеван совсем недавно. Впрочем, скелет был неполный -- некоторых костей не хватало, кое-какие из них валялись тут же рядом, на бревнах, а иные приходилось искать в таких местах, что при одном взгляде волосы вставали дыбом.
Самый плот представлял продолговатую площадку, футов двадцати в длину и пятнадцати в ширину. Он был сколочен из обломков мачт и бревен. Сверху устроен неровный помост из досок, кусков фальшборта, крышек от люков, каютных дверей, сорванных с петель, планок от ящиков с чаем, клеток и прочего корабельного имущества. На плоту стояла огромная бочка и два-три небольших бочонка. По краям привязано было несколько пустых бочонков, служивших поплавками, чтобы плот устойчивее держался на воде. В центре возвышалась одинокая мачта, где небрежно был укреплен большой треугольный парус--не то контрбизань, не то крюйс-брамсель.
У степса[19] мачты валялось множество разных предметов: весла, гандшпуги, выломанные доски, спутанные обрывки троса, два топора, с полдюжины котелков и чарочек, какие обычно в ходу у моряков, множество начисто обглоданных позвонков акул и... две-три кости совсем иного рода, подобные тем, о которых мы уже упоминали. Их форма и размеры не оставляли места сомнениям: то были берцовые кости человека.
Среди всего этого разнородного хлама находились человек двадцать-тридцать. Одни из них сидели или стояли, другие лежали, растянувшись во весь рост, или бродили, пошатываясь, -- то ли под влиянием винных паров, то ли потому, что от слабости на ногах не держались. Отнюдь не качка была виной их странной походки. Океан был совершенно спокойным, и грубо сколоченный плот лежал на воде неподвижно, как колода.
Стоило только посмотреть на подножие мачты, чтобы понять в чем дело: там стоял небольшой бочонок, издававший сильный запах рома.
Эти живые трупы, едва державшиеся на ногах, были пьяны.
Но царило здесь не шумное возбуждение, говорившее о недавних излишествах, а скорее сменивший их нервный упадок сил.
На плоту раздавались не шутливые выкрики захмелевших собутыльников, но бред и хихикание сумасшедших. И не мудрено: ведь некоторые из них обезумели, допившись до белой горячки.
Но бочонок с ромом опустел, и на плоту не осталось больше ни капли дьявольского зелья.
Никто не обращал внимания на сумасшедших. Они свободно шатались повсюду, что-то бессвязно бормоча; их речь, обильно уснащенная проклятиями и богохульствами, изредка прерывалась воплями, взрывами дикого хохота.
Только в тех случаях, когда они нарушали покой кого-нибудь менее "экзальтированного" или когда двое из них случайно зaтeвaли ссору, разыгрывалась дикая сцена, в которой принимали участие все. Кончалось обычно тем, что одного из драчунов сбрасывали в море и заставляли поплавать, покуда ему не удавалось вскарабкаться обратно на утлый плот. Впрочем, сброшенный в море никогда не оставался за бортом. Как бы пьян он ни был, все же инстинкты не настолько отупели в нем, чтобы заставить забыть о самосохранении. В дико блуждавшем взгляде еще теплилась искорка разума, подсказывавшего, что черные треугольники, которые десятками мелькают вокруг плота, стремительно и круто рассекая волны, -- это спинные плавники страшных акул. Достаточно было увидеть хотя бы одну из них, чтобы привычный ужас оледенил каждого матроса, даже мертвецки пьяного.