Так искусство моего сына оживило человека и начало выращивать вещество.
Но победа всегда подготовляет поражение.
Искусственно откормленные аэны, имея более сильное тело, стали нападать на живых, но естественных аэнов и пожирать их. А так как при всяком превращении вещества есть неустранимые потери, то пожранный маленький аэн не увеличивал тела большого аэна настолько, сколько имел сам, когда был живой. Так вещество то там, то здесь - всюду, куда попадали откормленные аэны (электроны - дальше пользуемся этим современным термином. - Прим. редак.), - начало уменьшаться. Искусство Рийго не смогло сделать пищепровод для всей земли, и вещество таяло. Только там, куда был проложен тракт для потока трупов электронов (эфирный тракт. - Прим. редак.), вещество росло. Эфирными трактами были снабжены люди, почва и главнейшие вещества для нашей жизни. Все остальное уменьшилось в своих размерах, вещество сгорало, мы жили за счет разрушения планеты.
Рийго исчез из дома. В Материнском океане начала пропадать вода. Рийго знал причину исчезновения влаги и вышел встречать противника. Однажды откормленное и воспитанное им племя электронов, работой времени и естественным отбором, достигло того, что каждый электрон равнялся облаку, по объему тела.
В неистовой свирепости шли тучи электронов из недров Материнского океана, колыхаясь, как горы при землетрясении, дыша, как могучие ветры. Аюна будет выпита ими, как обычная вода!
Рийго пал. Нельзя вытерпеть взгляд электрона. Гнусна будет смерть от ужаса, но нет спасения больше аюне. Рийго давно пал в безвестности, как камень в колодезь. Слишком медленно идут эти космические звери. Но слишком быстро прошли они путь от частички пройи до живой горы. Я думаю, они тонут в земле, как в твороге, потому что тело их тяжелее свинца. Наверно, Рийго пал не зря, а имея решение и способ победить неизвестные элементарные тела. В быстром росте, в бешеном действии естественного отбора - сила электрона. В этом и слабость их, потому что ясно указывает на предельную простоту их психики и физиологической организации, а стало быть, обнаруживает беззащитное уязвимое место. Рийго постиг эту очевидность, но убит лапой электрона, тяжелой, как пласт платины..."
Мария Александровна поникла над книгой, Егорушка спал, часы пробили двенадцать ночи - самый страшный час одиночества, когда спят все счастливые.
- Неужели так труден корм человеку? - громко сказала Мария Александровна. - Неужели всегда победа - предвестник поражения?
Тишина в Москве. Последние трамваи спешат в парк, искря контактами.
- Тогда какой победой возместится мрачная смерть моего мужа? Какая душа мне заменит его сумрачную потерянную любовь?
И она загорелась кипящей скорбью и заплакала слезами, убивающими тело скорее, чем льющаяся кровь. Ее мысль металась в кошмаре: гул живых мрачных электронов терзал мудрую беззащитную Аюну, реки зеленого яда зундры заливали цветущую тундру, и в зеленой влаге плыл, томясь и захлебываясь, Михаил Кирпичников, ее единственный друг, утраченный на веки веков.
* * *
В Серебряном бору, близ крематория, стояло здание нежного архитектурного стиля. Оно исполнено было как сфероид - образ космического тела, но не касалось земли, удерживаемое пятью мощными колоннами. От высшей точки сфероида уходила в небо телескопическая колонна - в знак и в угрозу мрачному стихийному миру, отнимающему живых у живущих, любимых у любящих, - в надежду, что мертвые будут отняты у вселенной силою восходящей науки, воскрешены и возвратятся к живым.
Это был Дом воспоминаний, где стояли урны с пеплом погибших людей.
Седая, и от старости прекрасная, женщина вошла с юношей в Дом.
Тихо прошли они в дальний конец огромного зала, освещенного тихим синим светом памяти и тоски.
Урны стояли в ряд, как некие светильники с потухшим светом, освещавшие некогда неизвестную дорогу.
На урнах были прикреплены мемориальные доски.
"Андрей Вогулов. Пропал без вести в экспедиции по подводному исследованию Атлантиды.
В урне нет праха - лежит платок, смоченный его кровью во время ранения на работах на дне Тихого океана. Платок доставлен его спутницей".
"Петер Крейцкопф, строитель первого снаряда для достижения Луны. Улетел в своем снаряде на Луну и не возвратился. Праха в урне нет. Сохраняется его детское платье. Честь великому технику и мужественной воле!"
Седая женщина, сияющая удивительным лицом, прошла с юношей дальше.
Они остановились у крайней урны.
"Михаил Кирпичников, исследователь способа размножения материи, сотрудник доктора физики Ф. К. Попова, инженер. Погиб на "Калифорнии" под упавшим болидом. В урне нет праха. Хранится его работа по искусственному кормлению и выращиванию электронов и прядь волос".
Внизу висела вторая малая доска:
"Чтобы найти пищу электронам, он потерял свою жизнь и душу своей подруги. Сын погибшего осуществит дело отца и возвратит матери сердце, растраченное отцом. Память и любовь великому искателю!"
Бывает старость как юность: ожидающая спасения в чудесной опоздавшей жизни.
Мария Александровна Кирпичникова утратила молодость напрасно, теперь ее любовь к мужу превратилась в чувство страстного материнства к старшему сыну Егору, которому шел уже двадцать пятый год. Младший сын Лев учился, был общителен, очень красив, но не возбуждал в матери того резкого чувства нежности, бережности и надежды, как Егор.
Егор лицом напоминал отца - серое, обычное, но необычайно влекущее скрытой значительностью и бессознательной силой.
Мария Александровна взяла Егора за руку, как мальчика, и пошла к выходу.
В вестибюле Дома воспоминаний висела квадратная золотая доска с серыми платиновыми буквами:
"Смерть присутствует там, где отсутствует достаточное знание физиологических стихий, действующих в организме и разрушающих его".
Над входом в Дом висела арка со словами:
"Вспоминай с нежностью, но без страдания: наука воскресит мертвых и утешит твое сердце".
Женщина и юноша вышли на воздух. Летнее солнце ликовало над полнокровной землей, и взорам двух людей предстала новая Москва - чудесный город могущественной культуры, упрямого труда и умного счастья.
Солнце спешило работать, люди смеялись от избытка сил и жадничали в труде и в любви.
Всем их обеспечивало солнце над головой, - то самое солнце, которое когда-то освещало дорогу Михаилу Кирпичникову в лимонном округе Риверсайда, - старое солнце, которое сияет тревожной страстной радостью, как мировая катастрофа и зачатие вселенной.
* * *
Егор Кирпичников кончил Институт имени Ломоносова и стал инженером-электриком.
Дипломный проект он сдавал на тему:
"Лунные возмущения электросферы земли".
Егору мать передала все книги и рукописи отца, в том числе труд Ф. К. Попова, который начисто переписал Михаил Кирпичников после смерти Попова.
Егор познакомился с работами Попова, редкой литературой аюнитов и всеми современными гипотезами по выкармливанию и воспитанию электронов. Что электроны были живыми существами - отпали все сомнения. Область электронов уже твердо определилась, как микробиологическая дисциплина.
Егор избрал темой своей жизни конечную разгадку вселенной, и он не напрасно, подобно своему отцу, искал первичное чрево мира в межзвездном пространстве - в таинственной жизни электронов, составляющих эфир.
Егор верил, что, кроме биологического, существует электротехнический способ искусственного размножения вещества, и искал его со всею свежестью и страстью молодости, не тронутой женской любовью.
В это лето Егор рано кончил свою работу в лаборатории профессора Маранда, которому он ассистировал по кафедре Строения Эфира.
Маранд в мае уехал в Австралию к своему другу, астрофизику Товту, и Егор наслаждался отдыхом, летом и собственными нечаянными мыслями.
Отдых - лучшее творчество, - писал когда-то в письме Марии Александровне отец Егора, бродя по тундре вокруг вертикального термического туннеля, где он служил некоторое время производителем работ.
Егор уходил из дому утром. Его нес метрополитен под Красными воротами, под площадью Пяти Вокзалов и выносил далеко за город, за Новые Сокольники, в кислородные рощи. Там шествовал Егор, чувствуя давление крови, свободную вибрацию мозга и острую тоску приближающейся любви.
И раз было так. Егор проснулся - на дворе стоял уже великий торжественный летний день. Мать спала, зачитавшись накануне до глубокой ночи. Егор оделся, прочитал утреннюю газету, прислушался к звенящему напряжению удивительного города и решил куда-нибудь уйти. От отца или давних предков в нем сохранилась страсть к движению, странствованию и к утолению чувства зрения. Быть может, его далекие деды ходили когда-то с сумочками и палочками на богомолье из Воронежа в Киев, не столько ради спасения души, сколько из любопытства к новым местам; может быть, еще что - неизвестно. И Егор посильно удовлетворял свое тревожное чувство бродяги в районе узкого радиуса.
Подземка вынесла Егора за Останкино и там оставила одного. Егор вышел на глухую полевую дорогу, снял шляпу и пробормотал забытое стихотворение, вычитанное в книгах матери:
Среди людей, мне близких и чужих,
Скитаюсь я без цели, без желанья.
Дальше он вспомнить слов не мог, но вспомнил другое:
Любимый твой умер далеко,
Как камень в колодезь упал.
В урне лежит его локон,
А голову он потерял.
Эту песню иногда пела мать Егора, когда ее схватывала тоска о муже и она искала от нее защиты у детей и у простой песенки.