* Русский язык делится на три главные группы: великорусское наречие, белорусское (Б.С.С.Р. и часть Смоленской губ.) и малорусское (украинское, У.С.С.Р.). Последние два наречия ныне развились в самостоятельные языки со своей литературой. Великорусское наречие делится на северно-великорусское (север и восток – Поволжье) и южно-великорусское (губ. Тульская, Орловская, Курская, Рязанская, Воронежская, Тамбовская, Донская область). Между ними узкой полосой тянется область переходного средневеликорусского наречия (через губ. Новгородскую, Тверскую, Московскую, Пензенскую). Наречия отличаются друг от друга в первую очередь произношением, затем запасом слов и синтаксисом. Главнейшие – преимущественно фонетические – особенности говоров следующие: в северных говорах «окают», т.е. в словах, где пишется «о», оно слышится и не под ударением (напр. «вода»); между гласными нет йота (см. стр. 85), т.е. говорят «бываэт» вместо московского «бывайэт» (бывает); после существительных обычно прибавляют «от», «та», «ту», «ти» (дом-от, изба-та, избу-ту, в избе-ти). В южно-великорусских говорах «акают», т.е. говорят «вала»; вместо «г» краткого (взрывного) произносят «г» длительное (фрикативное), которое слышится во всех говорах в старом произношении в словах «благо, господь»; в третьем лице глаголов произносят мягко «ть» – «идеть, знають». Русская литературная речь явилась в результате смешения церковно-славянского языка с живым московским говором (принадлежащим к средневеликорусскому наречию), с наслоением новых слов, вызванных потребностью новой культуры и образуемых или по образцу уже ранее существовавших слов (напр., «промышленность», «трогательный», «влияние») или, чаше, заимствуемых у других языков («газета», «граммофон», «почта», «активный» и т.п.).
Эти диалектизмы широкой струей влились в русскую литературу в 30-х годах в произведениях Даля, Погорельского и особенно Гоголя.
«И так всю беду эту свалили мы с плеч долой, спокутковали, как говорят на Украине».
(Даль.)
«Итак, казак мой откинулся от дивчины, с которой было женихался...»
(Даль.)
Этими украинизмами или малоруссизмами Даль в цитируемых примерах не только старается передать местный колорит происходящего, но также имитирует сказовую манеру* вымышленного рассказчика-украинца:
«Я сказал уже, что дело было на Украине, пусть же не пеняют на меня, что сказка моя пестра украинскими речами. Сказку эту прислал мне тож казак: Грицько Основьяненко, коли знавали его».
(Даль. «Ведьма».)
* «Сказовый» от слова «сказ». Хотя термин «сказ» в книге Б. Томашевского в своей прямой форме не употребляется, образованное от него прилагательное встречается трижды. В науке 20-х гг. интерес к сказу был связан с широким распространением этого феномена в литературе. В трактовке сказа Б. Томашевский мог учитывать ряд работ: Эйхенбаум Б. Как сделана «Шинель». Поэтика. Пг., 1919; Виноградов В.В. Проблема сказа в стилистике//Поэтика. Временник Отдела словесных искусств ГИИИ. Вып. I. Л., 1926; М. Бахтин. Проблемы творчества Достоевского. Л., 1929. Из современных работ, посвященных сказу, см.: Мущенко Е.Г, Скобелев В.П., Кройчик Л.Е. Поэтика сказа. Воронеж, 1978.
Точно так же Гоголь мотивирует украинизмы говором рассказчика Рудого Панька.
Близко к диалектизмам (т.е. к словам, не употребляющимся нормально в говоре лиц, говорящих на общерусском литературном языке) стоят провинциализмы, т.е. слова и речения, проникшие в говор литературно говорящих горожан, но не получившие распространения по всей территории и употребляемые только в какой-нибудь одной местности. Много примеров можно найти, напр., в местных названиях животных, птиц, рыб и растений. Островский в пьесе «Бешеные деньги» так характеризует своего героя-провинциала Василькова:
«Говорит слегка на «о», употребляет поговорки, принадлежащие жителям городов среднего течения Волги: когда же нет – вместо да; ни боже мой! вместо отрицания, шабёр вместо сосед».
Несколько иную функцию имеют заимствования из говоров различных социальных групп. Таково, например, характерное использование так называемого «мещанского говора», т.е. говора городских слоев, занимающих промежуточное положение между слоями, пользующимися литературным языком, и слоями, говорящими на чистом диалекте.
Купеческие персонажи в комедиях Островского обычно пользуются мещанским говором.
Обращаясь к мещанскому говору, писатели обычно отмечают следующую особенность лексики: мещанские слои тяготеют к усвоению чисто литературных слов («образованных»), но, усваивая их, коверкают и переосмысляют. Такое изменение слова с его переосмыслением именуется народной этимологией. Произведения, пользующиеся лексикой мещанских говоров, обычно широко употребляют лексику народных этимологий. Например:
Бальзаминова. Вот что, Миша, есть такие французские слова, очень похожие на русские; я их много знаю, ты бы хоть их заучил когда на досуге. Послушаешь иногда на именинах, или где на свадьбе, как молодые кавалеры с барышнями разговаривают, – просто прелесть слушать.
Бальзаминов. Какие же это слова, маменька? Ведь как знать, может быть они мне и на пользу пойдут.
Бальзаминова. Разумеется, на пользу. Вот послушай! Ты все говоришь: «Я гулять пойду!» Это, Миша, нехорошо. Лучше скажи: «Я хочу проминаж сделать!»
Бальзаминов. Да-с, маменька, это лучше. Это вы правду говорите! Проминаж лучше.
Бальзаминова. Про кого дурно говорят, это – мораль.
Бальзаминов. Это я знаю.
Бальзаминова. Коль человек или вещь какая-нибудь не стоит внимания, ничтожная какая-нибудь, – как про нее сказать? Дрянь? Это как-то неловко. Лучше по-французски: «Гольтепа».
Бальзаминов. Гольтепа. Да, это хорошо.
Бальзаминова. А вот, если кто заважничает, очень возмечтает о себе и вдруг ему форс-то собьют, – это «асаже» называется.
Бальзаминов. Я этого, маменька, не знал, а это слово хорошее, Асаже, асаже...»
(Островский. «Свои собаки грызутся – чужая не приставай».)
«Сел тут левша за стол и сидит, а как чего-нибудь по-аглицки спросить – не умеет. Но потом догадался: опять просто по столу перстом постучит да в рот себе покажет – англичане догадываются и подают, только не всегда того, что надобно, но он что ему не подходящее не принимает. Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне; – он говорит: это я не знаю, чтобы такое можно есть, – и вкушать не стал – они ему переменили и другого кушанья поставили. Также и водки их пить не стал, потому что она зеленая – вроде как будто купоросом заправлена, а выбрал, что всего натуральнее, и ждет курьера в прохладе за баклажечкой.
А те лица, которым курьер нимфозорию сдал, сию же минуту ее рассмотрели в самый сильный мелкоскоп и сейчас в публицейские ведомости описания, чтобы завтра же на всеобщее известие клеветой вышел».
(Лесков. «Л е в ш а». Сказ о Тульском косом Левше и о стальной блохе.)
Здесь своеобразная лексика служит, во-первых, для создания характеристичного сказового фона. Самой лексикой (а также и синтаксисом) характеризуется рассказчик. С другой стороны, «народные этимологии» дают простор для смысловых сопоставлений («клеветой» равняется фельетон и т.д.), производящих комический эффект. Особенно богат этими новообразованиями, мотивированными «народной этимологией», язык Лескова: «Аболон полведерский», «буреметры», «ажидация», «верояция», «укушетка», «водо-глаз», «тугамент», «Граф Кисельвроде», «Твердиземное море», «долбица умножения» и т.д.
Отметим, что действительно обращающиеся в говоре «народные этимологии» сравнительно редко дают пример контаминации слов по их значению. Так, если вместо «керосин» говорят «карасий», сближая это слово со словом «карась», то никакой связи керосина с карасем никто не усматривает. Для искусственных, литературных «народных этимологий» характерна именно контаминация по смыслу, которая имеет комический эффект вследствие неожиданного сближения двух понятий: «фельетон– клеветон» (т.е. фельетон как форма газетной клеветы). Эта смысловая контаминация возможна и без мотивировки мещанским говором, напр.:
«Дорогойченко, Герасимов, Кирилов, Родов – какой однаробразный пейзаж».
(В. М а я к о в с к и й.)
К этому же классу стилистических явлений, основанных на искажении речи, относится имитация русского говора иностранцев, плохо владеющих русской речью. Здесь обычно подчеркивается преимущественно фонетическое и морфологическое изменение слов, равно как и внедрение иностранной лексики в русскую речь:
«Ви получаит казенный квартир, с дровами, с лихт (Licht – свет) и с прислугой, чего ви недостоин, – строго и ужасно как приговор, прозвучал ответ Крестьяна Ивановича».
(Достоевский.)
Ср. обратное – искажение иностранной речи в устах русских:
«– Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше, – закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом пополам русский глагол тушу на французский лад. – Я не могу дормир в потемках».
(Пушкин.)
К области разновидностей диалектизмов следует отнести также употребление лексики профессиональных групп, а также говоров, возникающих в известной бытовой обстановке – так называемых жаргонов (воровской жаргон, уличный «argot» и т.п.). Примеры подобного рода диалектизмов можно найти в морских рассказах Станюковича, в босяцких рассказах Максима Горького и т.д. Вот образец имитации профессиональной лексики (медицинской) в одном из ранних рассказов Чехова:
«Роман доктора. Если ты достиг возмужалости и кончил науки, то recipe: feminam unam и приданого quantum satis. Я так и сделал: взял feminam unam (двух брать не дозволяется) и приданого. Еще древние порицали тех, которые, женясь, не берут приданого (Ихтиозавр, XII, 3). Я прописал себе лошадей, бельэтаж, стал пить vinum gillicum rubrum и купил себе шубу за 700 рублей. Одним словом, зажил lege artis. Ее habitus неплох. Рост средний. Окраска накожных покровов и слизистых оболочек нормальна, подкожноклетчатый слой развит удовлетворительно. Грудь правильная, хрипов нет, дыхание везикулярное. Тоны сердца чистые. В сфере психических явлений заметно только одно уклонение: она болтлива и криклива. Благодаря ее болтливости я страдаю гиперестезией правого слухового нерва» и т.д.