-- О, это бестия, тонкая штучка! -- потирая руки, ответил Сен-Поте, -- Любовница мышиного жеребчика Водрека, графа де Водрека, -- это он дал ей приданое и выдал замуж...
Дюруа вдруг ощутил озноб, какую-то нервную дрожь, ему хотелось выругать этого болтуна, закатить ему пощечину. Но он лишь остановил его вопросом:
-- Сен-Потен-это ваша настоящая фамилия?
-- Нет, меня зовут Тома, -- с наивным видом ответил тот. -- Сен-Потеном [1] меня окрестили в редакции.
-- Сейчас, наверно, уже много времени, -- заплатив за напитки, сказал Дюруа, -- а ведь нам еще предстоит посетить двух важных особ.
Сен-Потен расхохотался.
-- Сразу видно, что вы человек неискушенный! Значит, вы полагаете, что я в самом деле пойду спрашивать у индуса и китайца, что они думают об Англии? Да я лучше их знаю, что они должны думать, чтобы угодить читателям "Французской жизни". Я проинтервьюировал на своем веку пятьсот таких китайцев, персов, индусов, чилийцев, японцев. По-моему, все они говорят одно и то же. Следовательно, я должен взять свою статью о последнем из наших гостей и переписать ее слово в слово. Придется только изменить заголовок, имя, титул, возраст, состав свиты. Вот тут надо держать ухо востро, не то "Фигаро" и "Голуа" живо уличат во вранье. Но у швейцаров "Бристоля" и "Континенталя" я в пять минут получу об этом самые точные сведения. Мы пройдем туда пешком и дорогой выкурим по сигаре. А с редакции стребуем пять франков разъездных. Вот, дорогой мой, как поступают люди практичные.
1. Сен-Потен-буквально: "святой сплетник" (франц.).
-- При таких условиях быть репортером как будто бы выгодно? -- спросил Дюруа.
-- Да, но выгоднее всего хроника, это -- замаскированная реклама, -- с загадочным видом ответил СенПотен.
Они встали и пошли бульваром по направлению к церкви Мадлен.
-- Знаете что, -- вдруг сказал Сен-Потен, -- если у вас есть какие-нибудь дела, то я вас не держу.
Пожав ему руку, Дюруа удалился.
Статья, которую он должен был написать вечером, не давала ему покою, и он тут же, дорогой, принялся обдумывать ее. Он попытался припомнить несколько анекдотов, привести в порядок свои наблюдения, мысли, сделать некоторые выводы -- и так незаметно дошел до конца Елисейских полей, где ему лишь изредка попадались навстречу гуляющие, ибо в жаркие дни Париж становится безлюдным.
Пообедав в винном погребке на площади Этуаль, возле Триумфальной арки, он медленным шагом двинулся по кольцу внешних бульваров и, придя домой, сел за работу.
Но едва он увидел перед собой большой лист белой бумаги, как все, что он успел накопить, улетучилось, самый мозг его словно испарился. Он ловил обрывки воспоминаний, силился их удержать, но стоило ему ухватиться за них, и они ускользали или же мелькали перед ним с головокружительной быстротой, и он не знал, как их подать, что с ними делать, с чего начать.
Просидев битый час и заполнив пять страниц вариантами первой фразы, он сказал себе: "Я еще не наловчился. Придется взять еще один урок". И при одной мысли о совместной работе с г-жой Форестье, о продолжительной задушевной, интимной, столь приятной беседе с нею наедине его охватила дрожь нетерпения. Боясь, что если он вновь примется за статью, то дело неожиданно может пойти на лад, Дюруа поспешил лечь.
Утром он долго лежал в постели, предвкушая сладость предстоящего свидания с г-жой Форестье и намеренно отдаляя его.
Был уже одиннадцатый час, когда он, подойдя к знакомой двери, нажал кнопку звонка.
-- Господин Форестье занят, -- объявил слуга.
Дюруа упустил из виду, что супруг может оказаться дома. Тем не менее он продолжал настаивать:
-- Скажите, что я к нему по срочному делу.
Через пять минут он вошел в тот самый кабинет, где провел накануне такое чудесное утро.
Журналист, в халате, в туфлях, в маленькой английской шапочке, что-то писал, сидя в кресле, в котором вчера сидел Дюруа, а г-жа Форестье, в том же белом пеньюаре, стояла, облокотившись на камин, и, с папиросой в зубах, диктовала.
Дюруа остановился на пороге.
-- Прошу прощения, я помешал вам?
Форестье злобно уставился на него.
-- Что еще? -- проворчал он. -- Говори скорей, нам некогда.
-- Нет, ничего, извини, -- сконфуженно мямлил Дюруа.
Форестье рассвирепел.
-- Да ну же, черт побери! Что ты тянешь? Ведь ты, надо полагать, вломился ко мне не для того, чтобы иметь удовольствие сказать нам: "С добрым утром"?
-- Да нет... -- преодолевая смущение, заговорил Дюруа. -- Видишь ли, дело в том, что у меня опять ничего не вышло со статьей... а ты... вы оба были так добры прошлый раз... что я надеялся... я осмелился прийти...
-- Ты просто издеваешься над людьми! -- перебил его Форестье. -- Ты, очевидно, вообразил, что я буду за тебя работать, а ты будешь каждый месяц получать денежки. Ловко придумано, что и говорить!
Госпожа Форестье продолжала молча курить и все улыбалась загадочной улыбкой, похожей на маску любезности, за которой таится ирония.
-- Простите... я думал... я полагал... -- вспыхнув, пролепетал Дюруа и вдруг отчетливо произнес: -- Приношу вам тысячу извинений, сударыня, и еще раз горячо благодарю за прелестный фельетон, который вы за меня написали вчера. -- Он поклонился, сказал Шарлю: -- В три часа я буду в редакции.
И вышел.
Быстрым шагом идя домой, он ворчал себе под нос: "Ладно, сами сейчас напишем, вот увидите..."
Вдохновляемый злобой, Дюруа вошел к себе в комнату и тут же сел за работу.
Он развивал сюжет, намеченный г-жой Фсфестье, нагромождая детали, заимствованные из бульварных романов, невероятные происшествия, вычурные описания, мешая дубовый язык школьника с унтер-офицерским жаргоном. За час он успел написать статью и, довольный собою, понес этот ералаш в редакцию.
Сен-Потен, первый, кого он там встретил, с видом заговорщика крепко пожал ему руку.
-- Читали мою беседу с индусом и китайцем? -- спросил он. -- Не правда ли, забавно? Париж от нее в восторге. А ведь я их и в глаза не видел.
Дюруа еще ничего не читал; он тотчас же взял газету и стал просматривать длинную статью под заглавием "Индия и Китай", а Сен-Потен в это время показывал ему и подчеркивал наиболее интересные места.
С деловым, озабоченным видом, отдуваясь, вошел Форестье.
-- Вы уже здесь? Весьма кстати. Вы мне оба нужны.
И он дал им указания насчет того, какие именно сведения политического характера они должны раздобыть к вечеру.
Дюруа протянул ему свою рукопись.
-- Вот продолжение статьи об Алжире.
-- Очень хорошо, давай, давай, я покажу патрону.
На этом разговор кончился.
Сен-Потен увел своего нового коллегу и, когда они были уже в коридоре, спросил:
-- Вы заходили в кассу?
-- Нет. Зачем?
-- Зачем? Получить деньги. Жалованье, знаете ли, всегда нужно забирать за месяц вперед. Мало ли что может случиться.
-- Что ж... Я ничего не имею против.
-- Я вас познакомлю с кассиром. Он не станет чинить препятствия. Платят здесь хорошо.
Дюруа получил свои двести франков и, сверх того, двадцать восемь франков за вчерашнюю статью; вместе с остатком жалованья, которое ему выдали в канцелярии, это составляло триста сорок франков.
Никогда еще не держал он в руках такой суммы, и ему казалось, что этого богатства должно хватить бог знает на сколько.
Сен-Потен, в расчете на то, что другие уже успели раздобыть нужные ему сведения и что при его словоохотливости и уменье выспрашивать ему ничего не будет стоить выпытать их, предложил Дюруа походить с ним по редакциям конкурирующих между собою газет.
Вечером Дюруа освободился и решил махнуть в Фоли-Бе Задумав пройти наудачу, он отрекомендовался контролю:
-- Я Жорж Дюруа, сотрудник "Французской жизни". На днях я был здесь с господином Форестье, и он обещал достать мне пропуск. Боюсь только, не забыл ли он.
Просмотрели список. Его фамилии там не оказалось. Тем не менее контролер был так любезен, что пропустил его.
-- Ничего, проходите, сударь, -- сказал он, -- только обратитесь лично к директору -- он вам, конечно, не откажет.
Войдя, Жорж Дюруа почти тотчас же увидел Рашель, -- ту женщину, с которой он отсюда ушел в прошлый раз.
Она подошла к нему.
-- Здравствуй, котик. Как поживаешь?
-- Очень хорошо, а ты?
-- Тоже недурно. Знаешь, за это время я два раза видела тебя во сне.
Дюруа был польщен.
-- Ах, ах! К чему бы это? -- спросил он, улыбаясь.
-- А к тому, что ты мне нравишься, дурашка, и что мы можем это повторить, когда тебе будет угодно.
-- Если хочешь -- сегодня.
-- Очень даже хочу.
-- Ладно, но только вот что...
Дюруа замялся, -- его несколько смущало то, что он собирался сказать ей.
-- Дело в том, что я нынче без денег: был в клубе и проигрался в пух.
Учуяв ложь инстинктом опытной проститутки, привыкшей к торгашеским уловкам мужчин, она посмотрела ему прямо в глаза.
-- Лгунишка! -- сказала она. Нехорошо так со мной поступать.
Дюруа сконфуженно улыбнулся:
-- У меня осталось всего-навсего десять франков, хочешь -- возьми их.
С бескорыстием куртизанки, исполняющей свою прихоть, она прошептала:
-- Все равно, миленький, я хочу только тебя.
Не отводя восхищенного взора от его усов, Рашель с нежностью влюбленной оперлась на его руку.
-- Выпьем сперва гренадину, -- предложила она. -- А затем пройдемся разок. Мне бы хотелось пойти с тобой в театр, просто так, -- чтобы все видели, какой у меня кав Мы скоро пойдем ко мне, хорошо?
Он вышел от нее поздно. Было совсем светло, и он тотчас же вспомнил, что надо купить "Французскую жизнь". Дрожащими руками развернул он газету -- его статьи там не было. Он долго стоял на тротуаре и, все еще надеясь найти ее, жадно пробегал глазами печатные столбцы.
Какая-то тяжесть внезапно легла ему на сердце. Он устал от бессонной ночи, и теперь эта неприятность, примешавшаяся к утомлению, угнетала его, как несчастье.
Придя домой, он, не раздеваясь, лег в постель и заснул.
Несколько часов спустя он явился в редакцию и прошел в кабинет издателя.
-- Меня крайне удивляет, господин Вальтер, что в сегодняшнем номере нет моей второй статьи об Алжире.