Это была грандиозная реклама, в корыстных целях изобретенная ловким журналистом.
Жак Риваль встречал гостей у входа в свою квартиру, где был устроен буфет, -- расходы на него должны были быть покрыты из валового сбора.
Просительным жестом указывал он на узкую лестницу, по которой надо было спуститься в подвал, где находился фехтовальный зал и
-- Вниз, сударыни, пожалуйте вниз. Турнир будет происходить в подземном зале.
Увидев жену своего издателя, он бросился к ней навстречу. Затем пожал руку Дю Руа.
-- Здравствуйте, Милый друг.
Тот был удивлен.
-- Кто вам сказал, что.
Риваль не дал ему договорить:
-- Госпожа Вальтер, здесь присутствующая, -- ей очень нравится это прозвище.
Госпожа Вальтер покраснела.
-- Да, признаюсь, если б мы с вами познакомились поближе, то я, как маленькая Лорина, называла бы вас Милым другом. Это к вам очень подходит.
Дю Руа засмеялся.
-- Сделайте одолжение, сударыня, прошу вас.
Она опустила глаза.
-- Нет. Мы недостаточно близки для этого.
-- Могу ли я надеяться, что со временем мы станем ближе? -- спросил он вполголоса.
-- Будущее покажет, -- ответила она.
Пропустив ее вперед, он начал спускаться по узким ступенькам, освещенным газовым рожком. Что-то зловещее было в резком переходе от дневного света к желтому пламени газа. Уже на этой винтовой лестнице пахло погребом, влажным теплом, сыростью, которая пропитывала вытертые ради такого случая стены, веяло церковным запахом ладана и ароматом женских духов -- ириса, вербены, фиалки.
Из ямы долетал мощный гул толпы, дрожавшей от нетерпения.
Подвал был весь иллюминован гирляндами газовых рожков и венецианскими фонарями, которые прятались в зелени, маскировавшей каменные, покрытые плесенью стены. Всюду, куда ни посмотришь, -- ветки Потолок был украшен папоротником, пол устлан цветами и листьями. Публика была в восторге от этого убранства, свидетельствовавшего, по ее мнению, о необыкновенной изобретательности устроителей.
В глубине, в маленьком смежном подвальном помещении, возвышалась эстрада, по обеим сторонам которой тянулись два ряда стульев, предназначенных для жюри.
На скамьях для публики, расставленных справа и слева, по десяти в каждом ряду, могло разместиться около двухсот человек. Приглашено же было четыреста.
Подле эстрады молодые люди в фехтовальных костюмах, длиннорукие, долговязые, поджарые, закрутив усы и выпятив грудь, уже рисовались перед публикой. Зрители называли их по фамилии, показывали друг другу любителей и профессионалов, прославленных мастеров фехтовального искусства. Мужчины в сюртуках, старые и молодые, являвшие некое фамильное сходство с фехтовальщиками в специальных костюмах, стоя вокруг них, вели между собой беседу. Штатские рыцари и знатоки рапиры, они тоже добивались, чтобы их заметили, узнали, назвали по фамилии.
Дамы, занявшие почти все скамьи, наполняли зал громким шепотом и шелестом платьев. В этом густолиственном гроте уже нечем было дышать, и они, точно в театре, обмахивались веерами.
-- Оршад! Лимонад! Пиво! -- время от времени выкрикивал какой-то остряк.
Госпожа Вальтер и ее дочери пробрались к первому ряду, где для них были оставлены места. Дю Руа усадил их и, намереваясь уйти, шепнул:
-- Я вынужден покинуть вас, -- мужчинам не разрешается занимать места на скамьях.
-- Мне бы все-таки очень хотелось, чтобы вы остались, -- нерешительно заметила г-жа Вал -- Вы бы называли мне участников турнира. Может быть, вы станете у края скамейки, здесь вы никому не будете мешать.
Она смотрела на него своими большими кроткими глазами.
-- Право, оставайтесь с нами, господин... господин Милый друг, -- настаивала она. Вы нам необходимы.
-- Слушаюсь, сударыня... с удовольствием, -- сказал Жорж.
Со всех сторон слышалось:
-- Здесь очень занятно, в этом подвале, очень, очень мило.
Жоржу был хорошо знаком этот сводчатый зал Ему живо вспомнилось утро накануне дуэли, которое он провел здесь в полном одиночестве, перед белым картонным кружком, смотревшим на него из глубины второго подвала, будто огромный и страшный глаз.
-- Сейчас начинаем, сударыни, -- раздался голос спускавшегося по лестнице Жака Риваля.
И в ту же минуту шестеро мужчин в сюртуках, плотно облегавших и четко обрисовывавших фигуру, взошли на эстраду и сели на стулья, предназначенные для жюри.
Их имена облетели зал. Это были: генерал де Рейнальди, председатель жюри, маленький человек с большими усами; художник Жозефен Руде, высокий, лысый, с длинной бородой; Матео де Южар, Симон Рамонсель и Пьер де Карвен -- все трое статные юноши, и признанный мастер Гаспар Мерлерон.
Справа и слева от эстрады вывесили два плаката. На одном было написано: "Г-н Кревкер", на другом: "Г-н Плюмо".
Это были два мастера, два настоящих мастера второй категории Оба сухопарые, по военному подтянутые и чересчур резкие в движениях, они поднялись на эстраду. Как автоматы, отсалютовали они друг другу и начали вести нападение, -- костюм из полотна и белой кожи придавал им сходство с балаганными солдатиками, потешающими народ.
По временам слышалось слово: "Задел" -- после чего шестеро судей с видом знатоков утвердительно кивали головами. Публика не видела ничего, кроме двух живых марионеток, с вытянутою рукой носившихся по эстраде; она ничего не понимала, но была довольна. Все же она находила, что эти два манекена недостаточно изящны и что в них есть даже что-то комичное. Невольно приходили на память деревянные борцы, которых под Новый год продают на бульварах.
Первых двух фехтовальщиков сменили г-н. Карапен и Плантон -- военный и штатский Мэтр Плантон был очень мал ростом, мэтр Карапен -- очень толст Казалось, что от первого же удара рапиры этот пузырь лопнет, как резиновый слон, из которого выпустили воздух. В публике послышался смех. Г-н Плантон прыгал, как обезьяна Г-н Карапен шевелил только рукой, -- двигать всем корпусом ему мешала толщина. Через каждые пять минут он так медленно и с такими усилиями делал выпад, словно принимал какое-то чрезвычайно важное решение Всякий раз после этого он с большим трудом выпрямлялся.
Знатоки уверяли, что у него очень сдержанный и уверенный стиль игры. Доверчивая публика соглашалась.
Затем появились г-н. Порьон и Лапальм -- профессионал и любитель, и началась какая-то дикая гимнастика: они стремительно налетали друг на друга, всякий раз вынуждая судей схватывать стулья и бросаться в сторону, и перебегали с одного конца эстрады на другой, причем один нападал, а другой отступал, высоко и уморительно подпрыгивая. Их маленькие прыжки назад смешили дам, зато их порывистые скачки вперед вызывали даже некоторое волнение. Какому-то нахалу эти гимнастические упражнения дали повод заменить:
-- Что вы так стараетесь, -- ведь платят-то по часам!
Публика зашикала, -- ее возмутила эта бестактность. Мнение экспертов передавалось из уст в уста: фехтовальщики проявили большой темперамент, но порой им недоставало находчивости.
Первое отделение закончилось блестящим поединком между Жаком Ривалем и известным бельгийским мастером Лебегом. Риваль очень понравился дамам. Он и в самом деле был красивый малый, хорошо сложенный, увертливый, ловкий, более грациозный, чем его предшественники. Его манера обороняться и нападать, отличавшаяся каким-то пленительным светским изяществом, составляла контраст с шаблонными, хотя и решительными приемами противника.
-- Сразу видно воспитанного человека, -- говорили в публике.
Победа осталась за ним. Ему аплодировали.
Но зрители уже несколько минут с беспокойством прислушивались к странному гулу, доносившемуся сверху. В нем можно было различить яростный топот ног и взрывы хохота. Двести человек приглашенных, которым не удалось спуститься в подвал, видимо, развлекались по-своему. На узкой винтовой лестнице сгрудилось человек пятьдесят. Внизу стало нестерпимо душно. Раздавались крики: "Воздуху! ", "Пить!" Все тот же остряк пронзительно визжал, заглушая шум голосов: "Оршад! Лимонад! Пиво!"
Появился Жак Риваль, весь красный, еще не успевший снять фехтовальный костюм.
-- Я велю принести прохладительного, -- сказал он и побежал к лестнице.
Но всякое сообщение с первым этажом было прервано. Легче было пробить потолок, чем пройти сквозь человеческую стену, выросшую на ступеньках.
-- Скажите, чтобы принесли мороженого для дам! -- крикнул Риваль.
-- Мороженого! -- подхватило пятьдесят голосов.
Наконец появился поднос. Но стаканы на нем стояли пустые, -- мороженое расхватали по дороге.
-- Здесь задохнешься, -- зарычал чей-то мощный бас, -- пора кончать -- и по домам.
-- Сбор! -- выкрикнул другой голос.
И вся публика, тяжело дышавшая, но все же радостно возбужденная, подхватила:
-- Сбор! Сбор! Сбор!
Шесть дам начали обходить ряды, и вслед за тем послышался легкий звон серебра, падавшего в сумочки.
Дю Руа называл г-же Вальтер знаменитостей. Это были светские люди, сотрудники солидных газет, издававшихся с давних пор, журналисты, смотревшие на "Французскую жизнь" свысока, в силу своего опыта относившиеся к ней несколько скептически. На их глазах погибло столько политико-финансовых листков, возникших благодаря какой-нибудь подозрительной махинации и погребенных под обломками рухнувшего министерства! Большинство живописцев и скульпторов увлекается спортом, а потому тут были представлены обе профессии; был тут и поэт-академик, на которого все обращали внимание, были два композитора и много знатных иностранцев, к фамилиям которых Дю Руа прибавлял "прото" (от слова "протобестия"), поясняя, что это он делает в подражание англичанам, которые на визитных карточках прибавляют к своим фамилиям "эск" [1].
1. Эск -- от английского слова эсквайр, то есть помещик, дворянин.