-- Послушай, сядь в кресло, -- сказала она, -- а я примощусь у твоих ног и буду сосать конфетки. Так мне будет очень уютно.
Он улыбнулся, сел и обхватил ее коленями, как только что г-жу Вал
Обращаясь к нему, Клотильда всякий раз поднимала голову.
-- Ты знаешь, мой дорогой, -- с полным ртом говорила она, -- я видела тебя во сне: мне снилось, будто мы с тобой едем куда-то далеко на верблюде. У него два горба, и мы оба сидим верхом на горбах: ты на одном, я на другом, и проезжаем через пустыню... Мы взяли с собой сандвичей в бумаге и бутылку вина, и вот мы закусываем на горбах. Но мне скучно, потому что ничем Другим заняться нельзя. Мы слишком далеко друг от Друга, и мне хочется сойти.
-- Мне тоже хочется сойти, -- признался он.
Се рассказ забавлял Жоржа, и он настраивал Клотильду на шутливый лад, заставлял ее дурачиться, болтать чепуху, городить весь этот милый вздор, который приходит на ум только влюбленным. Детский лепет, который так раздражал его в устах г-жи Вальтер, казался ему очаровательным в устах г-жи де Марель.
Клотильда тоже называла его: "Мой дорогой, мой мальчик, мой котик". И слова эти казались ему нежными и ласковыми. Когда же их незадолго перед тем произносила другая, они злили его и вызывали в нем отвращение. Слова любви всегда одинаковы, -- все зависит от того, из чьих уст они исходят.
Но, смеясь над ее забавными выходками, Дю Руа не переставал думать о семидесяти тысячах франков, которые ему предстояло выиграть. И, прикоснувшись пальцем к голове своей подружки, он неожиданно прервал ее болтовню:
-- Послушай, кошечка. Я хочу тебе дать поручение к твоему мужу. Скажи ему от моего имени, чтобы он завтра же приобрел на десять тысяч франков марокканского займа, -- каждая его облигация стоит семьдесят два франка. Ручаюсь, что меньше чем через три месяца он заработает на этом деле от шестидесяти до восьмидесяти тысяч франков. Внуши ему, чтобы он никому про это не говорил. Передай ему от моего имени, что экспедиция в Танжер решена и что французское правительство обеспечит марокканский заем. Но больше никому ни полслова. Я доверяю тебе государственную тайну.
Клотильда выслушала его внимательно.
-- Спасибо, -- прошептала она, -- Сегодня же вечером поговорю с мужем. Ты вполне можешь на него положиться, -- он не проболтается. Он человек надежный. Ему доверять не опасно.
С каштанами Клотильда покончила. Она скомкала пакет и бросила его в камин.
-- А теперь в постельку, -- сказала она и, не вставая со скамейки, принялась расстегивать ему жилет.
Потом вдруг наклонилась и двумя пальцами вытащила из петли длинный волос.
-- Смотри! -- сказала она со смехом. -- На тебе волос Мадлены. Вот уж верный супруг!
Внезапно она нахмурилась и начала пристально разглядывать на ладони чуть заметную нить.
-- Нет, это не Мадлены, он черный, -- прошептала она.
Жорж усмехнулся:
-- Наверно, горничной.
Но Клотильда, точно сыщик, продолжала изучать жилет: нашла другой волос, обмотанный вокруг пуговицы, потом третий. Она побледнела и слегка вздрогнула.
-- А-а! -- воскликнула она. -- Ты спал с женщиной, и она обмотала свои волосы вокруг твоих пуговиц!
Жорж был поражен.
-- Да нет же. Ты с ума сошла, -- а бормотал он.
Но тут он вспомнил про г-жу Вальтер, понял все, сначала смутился, а затем начал отрицать со смехом, ибо в глубине души не был в претензии на Клотильду за то, что она подозревает его в волокитстве.
Она продолжала искать и все находила волосы, быстро разматывала их и швыряла на к
Инстинкт опытной женщины подсказал ей, в чем тут дело, и она пришла в ярость.
-- Она тебя любит... -- чуть не плача от бешенства, повторяла Клотильда. -- И ей хотелось, чтобы ты унес какую-то частицу ее самой... Изменник!
Неожиданно у нее вырвался пронзительный злорадный крик:
-- А! А! Да это старуха... Вот седой волос... А-а, так ты перешел на старух... Они тебе платят?.. Скажи, они тебе платят?.. А-а, так ты путаешься со старухами! Значит, я тебе больше не нужна?.. Ну и милуйся со старухой...
Она вскочила и, схватив со стула корсаж, быстро начала одеваться.
Жорж пытался удержать ее.
-- Да нет же, Кло... -- сконфуженно бормотал он. -- Не говори глупостей... Я сам не могу понять... Послушай, останься... да ну, останься же!..
-- Милуйся со своей старухой... милуйся со своей старухой... -- повторяла она. -- Закажи себе кольцо из ее волос... из ее седых волос... У тебя их достаточно...
Она быстро, проворно оделась, надела шляпу, опустила вуаль. Он было потянулся к ней, но она со всего размаху влепила ему пощечину и, не дав опомниться, отворила дверь и вылетела из комнаты.
Как только он остался один, в нем поднялась бешеная злоба на эту старую хрычовку, мамашу Вал Теперь уж он пошлет ее куда-нибудь подальше, без всяких церемоний.
Щека у него горела, и он смочил ее водой. Затем, обдумывая план мести, вышел на улицу. Этого он ей не простит. Ни за что не простит!
Гуляя по бульвару, он остановился перед витриной ювелирного магазина, в которой был выставлен хронометр, -- Дю Руа давно хотелось купить его, но он стоил тысячу восемьсот франков.
Вдруг у него радостно забилось сердце: "Выиграю семьдесят тысяч, тогда и куплю". И он стал мечтать о том, что он сделает на эти семьдесят тысяч франков.
Прежде всего станет депутатом. Потом купит хронометр, потом начнет играть на бирже, потом... потом...
Идти в редакцию ему не хотелось; решив сперва переговорить с Мадленой, а потом уже повидать Вальтера и приняться за статью, он зашагал по направлению к дому.
Дойдя до улицы Друо, он вдруг остановился: он забыл справиться о здоровье графа де Водрека, а тот жил на Шоссе-дентен. Гуляющей походкой пошел он обратно, погруженный в сладкие мечты о многих приятных, чудесных вещах, о будущем богатстве, и в то же время у него не выходили из головы эта сволочь Ларош и эта старая мерзавка Вал Что касается Клотильды, то ее гнев не внушал ему ни малейшего беспокойства: он знал, что она отходчива.
Войдя в дом, где жил граф де Водрек, он обратился к швейцару:
-- Как здоровье господина де Водрека? Я слышал, что он хворает.
-- Граф очень плох, сударь, -- ответил шве -- Говорят, что он и до завтра не доживет, -- подагра перешла на сердце.
Дю Руа остолбенел, он не знал, как быть. Водрек умирает! В голове у него кружился рой неясных, волнующих мыслей, в которых он не посмел бы признаться даже самому себе.
-- Благодарю вас... я еще зайду... -- пробормотал он, сам не понимая, что говорит.
Затем вскочил в экипаж и поехал домой.
Мадлена была уже дома. Он вбежал, запыхавшись, к ней в комнату и выпалил:
-- Ты ничего не знаешь? Водрек умирает.
Мадлена сидя читала письмо. При этих словах она вскинула на мужа глаза и три раза подряд переспросила:
-- А? Что ты сказал?.. Что ты сказал?.. Что ты сказал?..
-- Я говорю, что Водрек умирает, подагра перешла на сердце. Что ты думаешь делать? -- прибавил он.
Мадлена побледнела, щеки у нее судорожно подергивались; она встала и, закрыв лицо руками, горько заплакала. Убитая горем, некоторое время она стояла неподвижно, и только плечи вздрагивали у нее от беззвучных рыданий.
Но вдруг она пересилила себя и вытерла слезы.
-- Я поеду... я поеду к нему... Ты не беспокойся... я не знаю, когда вернусь... не жди меня...
-- Хорошо. Поезжай, -- сказал он.
Они пожали друг другу руку, и она, забыв второпях перчатки, вышла из комнаты.
Жорж пообедал один и принялся за статью Писал он ее, строго придерживаясь указаний министра и предоставляя читателям самим догадаться о том, что экспедиция в Марокко не состоится. Затем отнес статью в редакцию, поговорил несколько минут с патроном и, сам не понимая, отчего ему так весело, с папиросой в зубах зашагал домой.
Жены еще не было. Он лег и заснул.
Вернулась Мадлена около полуночи. Жорж сейчас же проснулся и сел на постели.
-- Ну что? -- спросил он.
Никогда еще не видел он ее такой бледной и такой расстроенной.
-- Умер, -- прошептала она.
-- А! Что же... он ничего тебе не сказал?
-- Ничего. Когда я приехала, он был уже без сознания.
Жорж задумался. На языке у него вертелись вопросы, но он не решался задать их.
-- Ложись спать, -- сказал он.
Она быстро разделась и юркнула к нему под одеяло.
-- Кто-нибудь из родственников присутствовал при его кончине? -- продолжал он допытываться.
-- Только один племянник.
-- А! И часто бывал у него этот племянник?
-- Никогда не бывал. Они не встречались лет десять.
-- А еще кто-нибудь из родственников у него есть?
-- Нет... Не думаю.
-- Значит... все достанется племяннику?
-- Не знаю.
-- Водрек был очень богат?
-- Да, очень богат.
-- Ты не знаешь примерно, сколько у него может быть?
-- Точно не знаю. Один или два миллиона, что-то в этом роде.
Больше он ни о чем ее не расспрашивал. Мадлена потушила свечу. Они молча лежали рядом, в полной темноте, задумчивые и возбужденные.
Сон у Дю Руа уже прошел. Семьдесят тысяч франков, о которых толковала г-жа Вальтер, потеряли для него теперь всякое значение. Вдруг ему показалось, что Мадлена плачет. Чтобы убедиться в этом, он окликнул ее:
-- Ты спишь?
-- Нет.
Голос у нее дрожал от слез.
-- Я забыл тебе сказать, что твой министр провел нас за нос.
-- Как так?
Он обстоятельно, со всеми подробностями начал рассказывать ей о замыслах Вальтера и Лароша.
-- Откуда ты это знаешь? -- когда он кончил, спросила Мадлена.
-- Об этом позволь мне умолчать, -- ответил Жорж. -- У тебя свои источники информации, и я тебя о них не расспрашиваю. У меня -- а свои, и я бы хотел держать их в тайне. Но за достоверность этих сведений я ручаюсь головой.
-- Да, это возможно, -- прошептала она. -- Я подозревала, что они что-то затевают помимо нас.
Жоржу не спалось; он придвинулся к жене и тихонько поцеловал ее в ухо. Она резко оттолкнула его:
-- Прошу тебя, оставь меня в покое! Мне не до баловства.
Он покорно повернулся к стене, закрыл глаза Ид наконец, заснул. VI
Церковь была обтянута черным, огромный, увенчанный короной щит над дверями возвещал прохожим, что хоронят дворянина.