На эти слова уже никто ничего не ответил, а только переглянулись. Даже сам Липутин позабыл хихикнуть.
- Господа, мне очень жаль, - с решимостью поднялся с дивана Степан Трофимович, - но я чувствую себя нездоровым и расстроенным. Извините.
- Ах, это чтоб уходить, - спохватился господин Кириллов, схватывая картуз, - это хорошо, что сказали, а то я забывчив.
Он встал и с простодушным видом подошел с протянутою рукой к Степану Трофимовичу.
- Жаль, что вы нездоровы, а я пришел.
- Желаю вам всякого у нас успеха, - ответил Степан Трофимович, доброжелательно и неторопливо пожимая его руку. - Понимаю, что если вы, по вашим словам, так долго прожили за границей, чуждаясь для своих целей людей и - забыли Россию, то конечно вы на нас, коренных русаков, по неволе должны смотреть с удивлением, а мы равномерно на вас. Mais cela passera. В одном только я затрудняюсь: Вы хотите строить наш мост и в то же время объявляете, что стоите за принцип всеобщего разрушения. Не дадут вам строить наш мост!
- Как? Как это вы сказали... ах чорт! - воскликнул пораженный Кириллов и вдруг рассмеялся самым веселым и ясным смехом. На мгновение лицо его приняло самое детское выражение и, мне показалось, очень к нему идущее. Липутин потирал руки в восторге от удачного словца Степана Трофимовича. А я все дивился про себя: чего Степан Трофимович так испугался Липутина и почему вскричал: "я пропал", услыхав его. V.
Мы все стояли на пороге в дверях. Был тот миг, когда хозяева и гости обмениваются наскоро последними и самыми любезными словечками, а затем благополучно расходятся.
- Это все оттого они так угрюмы сегодня, - ввернул вдруг Липутин, совсем уже выходя из комнаты и так-сказать налету, - оттого, что с капитаном Лебядкиным шум у них давеча вышел из-за сестрицы. Капитан Лебядкин ежедневно свою прекрасную сестрицу, помешанную, нагайкой стегает, настоящей казацкой-с, по утрам и по вечерам. Так Алексей Нилыч в том же доме флигель даже заняли, чтобы не участвовать. Ну-с, до свиданья.
- Сестру? Больную? Нагайкой? - так и вскрикнул Степан Трофимович, - точно его самого вдруг схлестнули нагайкой, - какую сестру? Какой Лебядкин?
Давешний испуг воротился в одно мгновение.
- Лебядкин? А это отставной капитан; прежде он только штабс-капитаном себя называл...
- Э, какое мне дело до чина! Какую сестру? Боже мой... вы говорите, Лебядкин? Но ведь у нас был Лебядкин...
- Тот самый и есть, наш Лебядкин, вот, помните, у Виргинского?
- Но ведь тот с фальшивыми бумажками попался?
- А вот и воротился, уж почти три недели и при самых особенных обстоятельствах.
- Да ведь это негодяй!
- Точно у нас и не может быть негодяя? - осклабился вдруг Липутин, как бы ощупывая своими вороватенькими глазками Степана Трофимовича.
- Ах, боже мой, я совсем не про то... хотя впрочем о негодяе с вами совершенно согласен, именно с вами. Но что ж дальше, дальше? Что вы хотели этим сказать?.. Ведь вы непременно что-то хотите этим сказать!
- Да все это такие пустяки-с... то-есть этот капитан, по всем видимостям, уезжал от нас тогда не для фальшивых бумажек, а единственно затем только, чтоб эту сестрицу свою разыскать, а та будто бы от него пряталась в неизвестном месте; ну а теперь привез, вот и вся история. Чего вы точно испугались, Степан Трофимович? Впрочем, я все с его же пьяной болтовни говорю, а трезвый он и сам об этом прималчивает. Человек раздражительный и, как бы так сказать, военно-эстетический, но дурного только вкуса. А сестрица эта не только сумасшедшая, но даже хромоногая. Была будто бы кем-то обольщена в своей чести, и за это вот господин Лебядкин, уже многие годы, будто бы с обольстителя ежегодную дань берет, в вознаграждение благородной обиды, так по крайней мере из его болтовни выходит - а по-моему, пьяные только слова-с. Просто хвастается. Да и делается это гораздо дешевле. А что суммы у него есть, так это совершенно уж верно; полторы недели назад на босу ногу ходил, а теперь, сам видел, сотни в руках. У сестрицы припадки какие-то ежедневные, визжит она, а он-то ее "в порядок приводит" нагайкой. В женщину, говорит, надо вселять уважение. Вот не пойму, как еще Шатов над ними уживается. Алексей Нилыч только три денька и простояли с ними, еще с Петербурга были знакомы, а теперь флигелек от беспокойства занимают.
- Это все правда? - обратился Степан Трофимович к инженеру.
- Вы очень болтаете, Липутин, - пробормотал тот гневно.
- Тайны, секреты! Откуда у нас вдруг столько тайн и секретов явилось! - не сдерживая себя, восклицал Степан Трофимович.
Инженер нахмурился, покраснел, вскинул плечами и пошел было из комнаты.
- Алексей Нилыч даже нагайку вырвали-с, изломали и в окошко выбросили и очень поссорились, - прибавил Липутин.
- Зачем вы болтаете, Липутин, это глупо, зачем? - мигом повернулся опять Алексей Нилыч.
- Зачем же скрывать, из скромности, благороднейшие движения своей души, то-есть вашей души-с, я не про свою говорю.
- Как это глупо... и совсем ненужно... Лебядкин глуп и совершенно пустой - и для действия бесполезный и... совершенно вредный. Зачем вы болтаете разные вещи? Я ухожу.
- Ах как жаль, - воскликнул Липутин с ясною улыбкой, - а то бы я вас, Степан Трофимович, еще одним анекдотцем насмешил-с. Даже и шел с тем намерением, чтобы сообщить, хотя вы впрочем наверно уж и сами слышали. Ну, да уж в другой раз, Алексей Нилыч так торопятся... До свиданья-с. С Варварой Петровной анекдотик-то вышел, насмешила она меня третьего дня, нарочно за мной посылала, просто умора. До свиданья-с.
Но уж тут Степан Трофимович так и вцепился в него: он схватил его за плечи, круто повернул назад в комнату и посадил на стул. Липутин даже струсил.
- Да как же-с? - начал он сам, осторожно смотря на Степана Трофимовича с своего стула. - вдруг призвали меня и спрашивают "конфиденциально", как я думаю в собственном мнении: помешан ли Николай Всеволодович или в своем уме? Как же не удивительно?
- Вы с ума сошли! - пробормотал Степан Трофимович, и вдруг точно вышел из себя:
- Липутин, вы слишком хорошо знаете, что только затем и пришли, чтобы сообщить какую-нибудь мерзость в этом роде и... еще что-нибудь хуже!
В один миг припомнилась мне его догадка о том, что Липутин знает в нашем деле не только больше нашего, но и еще что-нибудь, чего мы сами никогда не узнаем.
- Помилуйте, Степан Трофимович! - бормотал Липутин будто бы в ужасном испуге, - помилуйте...
- Молчите и начинайте! Я вас очень прошу, господин Кириллов, тоже воротиться и присутствовать, очень прошу! Садитесь. А вы, Липутин, начинайте прямо, просто... и без малейших отговорок!
- Знал бы только, что это вас так фрапирует, так я бы совсем и не начал-с... А я-то ведь думал, что вам уже все известно от самой Варвары Петровны!
- Совсем вы этого не думали! Начинайте, начинайте же, говорят вам!
- Только сделайте одолжение, присядьте уж и сами, а то что же я буду сидеть, а вы в таком волнении будете передо мною... бегать. Нескладно выйдет-с.
Степан Трофимович сдержал себя и внушительно опустился в кресло. Инженер пасмурно наставился в землю. Липутин с неистовым наслаждением смотрел на них.
- Да что же начинать... так сконфузили...
VI.
- Вдруг третьего дня, присылают ко мне своего человека: просят дескать побывать вас завтра в двенадцать часов. Можете представить? Я дело бросил, и вчера ровнешенько в полдень звоню. Вводят меня в гостиную; подождал с минутку - вышли; посадили, сами напротив сели. Сижу и верить отказываюсь; сами знаете, как она меня всегда третировала! Начинают прямо без изворотов, по их всегдашней манере: Вы помните, говорит, что четыре года назад Николай Всеволодович, будучи в болезни, сделал несколько странных поступков, так что недоумевал весь город, пока все объяснилось. Один из этих поступков касался вас лично. Николай Всеволодович тогда к вам заезжал по выздоровлении и по моей просьбе. Мне известно тоже, что он и прежде несколько раз с вами разговаривал. Скажите откровенно и прямодушно, как вы... (тут замялись немного) - как вы находили тогда Николая Всеволодовича... Как вы смотрели на него вообще... какое мнение о нем могли составить и... теперь имеете?..
Тут уж совершенно замялись, так что даже переждали полную минутку и вдруг покраснели. Я перепугался. Начинают опять не то, чтобы трогательным, к ним это нейдет, а таким внушительным очень тоном:
- "Я желаю, говорит, чтобы вы меня хорошо и безошибочно, говорит, поняли. Я послала теперь за вами, потому что считаю вас прозорливым и остроумным человеком, способным составить верное наблюдение (каковы комплименты!). Вы, говорит, поймете конечно и то, что с вами говорит мать... Николай Всеволодович испытал в жизни некоторые несчастия и многие повороты. Все это, говорит, могло повлиять на настроение ума его. Разумеется, говорит, я не говорю про помешательство, этого никогда быть не может! (твердо и с гордостию высказано). Но могло быть нечто странное, особенное, некоторый оборот мыслей, наклонность к некоторому особому воззрению (все это точные слова их, и я подивился, Степан Трофимович, с какою точностию Варвара Петровна умеет объяснять дело. Высокого ума дама!). По крайней мере, говорит, я сама заметила в нем некоторое постоянное беспокойство и стремление к особенным наклонностям. Но я мать, а вы человек посторонний, значит, способны, при вашем уме, составить более независимое мнение. Умоляю вас, наконец (так и было выговорено: умоляю), сказать мне всю правду, безо всяких ужимок, и если вы при этом дадите мне обещание не забыть потом никогда, что я говорила с вами конфиденциально, то можете ожидать моей совершенной и впредь всегдашней готовности отблагодарить вас при всякой возможности". Ну-с, каково-с!