- Конечно от вас нечего больше ждать! - с негодованием оборвала Варвара Петровна. Ей ясно было теперь, что все что-то знают и между тем все чего-то трусят и уклоняются пред ее вопросами, хотят что-то скрыть от нее.
Вошел лакей и поднес ей на маленьком серебряном подносе заказанную особо чашку кофе, но тотчас же, по ее мановению, направился к Марье Тимофеевне.
- Вы, моя милая, очень озябли давеча, выпейте поскорей и согрейтесь.
- Merci, - взяла чашку Марья Тимофеевна и вдруг прыснула со смеху над тем, что сказала лакею merci. Но, встретив грозный взгляд Варвары Петровны, оробела и поставила чашку на стол.
- Тетя, да уж вы не сердитесь ли? - пролепетала она с какою-то легкомысленною игривостью.
- Что-о-о? - вспрянула и выпрямилась в креслах Варвара Петровна, - какая я вам тетя? Что вы подразумевали?
Марья Тимофеевна, не ожидавшая такого гнева, так и задрожала вся мелкою конвульсивною дрожью, точно в припадке, и отшатнулась на спинку кресел.
- Я... я думала так надо, - пролепетала она, смотря во все глаза на Варвару Петровну, - так вас Лиза звала.
- Какая еще Лиза?
- А вот эта барышня, - указала пальчиком Марья Тимофеевна.
- Так вам она уже Лизой стала?
- Вы так сами ее давеча звали, - ободрилась несколько Марья Тимофеевна. - А во сне я точно такую же красавицу видела, - усмехнулась она как бы нечаянно.
Варвара Петровна сообразила и несколько успокоилась; даже чуть-чуть улыбнулась последнему словцу Марьи Тимофеевны. Та, поймав улыбку, встала с кресел и хромая робко подошла к ней.
- Возьмите, забыла отдать, не сердитесь за неучтивость, - сняла она вдруг с плеч своих черную шаль, надетую на нее давеча Варварой Петровной.
- Наденьте ее сейчас же опять и оставьте навсегда при себе. Ступайте и сядьте, пейте ваш кофе и пожалуста не бойтесь меня, моя милая, успокойтесь. Я начинаю вас понимать.
- Chere amie... - позволил было себе опять Степан Трофимович.
- Ах, Степан Трофимович, тут и без вас всякий толк потеряешь, пощадите хоть вы... Пожалуста позвоните вот в этот звонок, подле вас, в девичью.
Наступило молчание. Взгляд ее подозрительно и раздражительно скользил по всем нашим лицам. Явилась Агаша, любимая ее горничная.
- Клетчатый мне платок, который я в Женеве купила. Что делает Дарья Павловна?
- Оне-с не совсем здоровы-с.
- Сходи и попроси сюда. Прибавь, что очень прошу, хотя бы и нездорова.
В это мгновение из соседних комнат опять послышался какой-то необычный шум шагов и голосов, подобный давешнему, и вдруг на пороге показалась запыхавшаяся и "расстроенная" Прасковья Ивановна. Маврикий Николаевич поддерживал ее под руку.
- Ох, батюшки, насилу доплелась; Лиза, что ты, сумасшедшая, с матерью делаешь! - взвизгнула она, кладя в этот взвизг, по обыкновению всех слабых, но очень раздражительных особ, все, что накопилось раздражения.
- Матушка Варвара Петровна, я к вам за дочерью!
Варвара Петровна взглянула на нее исподлобья, полупривстала навстречу и, едва скрывая досаду, проговорила:
- Здравствуй, Прасковья Ивановна, сделай одолжение, садись. Я так и знала ведь, что приедешь. II.
Для Прасковьи Ивановны в таком приеме не могло заключаться ничего неожиданного. Варвара Петровна и всегда, с самого детства, третировала свою бывшую пансионскую подругу деспотически и, под видом дружбы, чуть не с презрением. Но в настоящем случае и положение дел было особенное. В последние дни между обоими домами пошло на совершенный разрыв, о чем уже и было мною вскользь упомянуто. Причины начинающегося разрыва покамест были еще для Варвары Петровны таинственны, а стало быть еще пуще обидны; но главное в том, что Прасковья Ивановна успела принять пред нею какое-тo необычайно высокомерное положение. Варвара Петровна, разумеется, была уязвлена, а между тем и до нее уже стали доходить некоторые странные слухи, тоже чрезмерно ее раздражавшие и именно своею неопределенностью. Характер Варвары Петровны был прямой и гордо-открытый, с наскоком, если так позволительно выразиться. Пуще всего она не могла выносить тайных, прячущихся обвинений и всегда предпочитала войну открытую. Как бы то ни было, но вот уже пять дней как обе дамы не виделись. Последний визит был со стороны Варвары Петровны, которая и уехала "от Дроздихи" обиженная и смущенная. Я без ошибки могу сказать, что Прасковья Ивановна вошла теперь в наивном убеждении, что Варвара Петровна почему-то должна пред нею струсить; это видно было уже по выражению лица ее. Но видно тогда-то и овладевал Варварой Петровной бес самой заносчивой гордости, когда она чуть-чуть лишь могла заподозрить, что ее почему-либо считают униженною. Прасковья же Ивановна, как и многие слабые особы, сами долго позволяющие себя обижать без протеста, отличалась необыкновенным азартом нападения при первом выгодном для себя обороте дела. Правда, теперь она была нездорова, а в болезни становилась всегда раздражительнее. Прибавлю, наконец, что все мы, находившиеся в гостиной, не могли особенно стеснить нашим присутствием обеих подруг детства, если бы между ними возгорелась ссора; мы считались людьми своими и чуть не подчиненными. Я не без страха сообразил это тогда же. Степан Трофимович, не садившийся с самого прибытия Варвары Петровны, в изнеможении опустился на стул, услыхав взвизг Прасковьи Ивановны, и с отчаянием стал ловить мой взгляд, Шатов круто повернулся на стуле и что-то даже промычал про себя. Мне кажется, он хотел встать и уйти. Лиза чуть-чуть было привстала, но тотчас же опять опустилась на место, даже не обратив должного внимания на взвизг своей матери, но не от "строптивости характера", а потому что, очевидно, вся была под властью какого-то другого могучего впечатления. Она смотрела теперь куда-то в воздух, почти рассеянно и даже на Марью Тимофеевну перестала обращать прежнее внимание. III.
- Ох, сюда! - указала Прасковья Ивановна на кресло у стола и тяжело в него опустилась с помощию Маврикия Николаевича; - не села б у вас, матушка, если бы не ноги! - прибавила она надрывным голосом.
Варвара Петровна приподняла немного голову, с болезненным видом прижимая пальцы правой руки к правому виску и видимо ощущая в нем сильную боль (tic douloureux).
- Что так, Прасковья Ивановна, почему бы тебе и не сесть у меня? Я от покойного мужа твоего всю жизнь искреннею приязнию пользовалась, а мы с тобой еще девчонками вместе в куклы в пансионе играли.
Прасковья Ивановна замахала руками.
- Уж так и знала! Вечно про пансион начнете, когда попрекать собираетесь, - уловка ваша. А по-моему, одно красноречие. Терпеть не могу этого вашего пансиона.
- Ты, кажется, слишком уж в дурном расположении приехала; что твои ноги? Вот тебе кофе несут, милости просим, кушай и не сердись.
- Матушка, Варвара Петровна, вы со мной точно с маленькою девочкой. Не хочу я кофею, вот!
И она задирчиво махнула рукой подносившему ей кофей слуге. (От кофею впрочем и другие отказались, кроме меня и Маврикия Николаевича. Степан Трофимович взял было, но отставил чашку на стол. Марье Тимофеевне хоть и очень хотелось взять другую чашку, она уж и руку протянула, но одумалась и чинно отказалась, видимо довольная за это собой.) Варвара Петровна криво улыбнулась.
- Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты верно опять что-нибудь вообразила себе, с тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображением жила. Ты вот про пансион разозлилась; а помнишь, как ты приехала и весь класс уверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как m-me Lefebure тебя тут же изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала, просто навоображала себе для утехи. Ну, говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?
- А вы в пансионе в попа влюбились, что закон божий преподавал, - вот вам, коли до сих пор в вас такая злопамятность, - ха, ха, ха!
Она желчно расхохоталась и раскашлялась.
- А-а, ты не забыла про попа... - ненавистно глянула на нее Варвара Петровна.
Лицо ее позеленело. Прасковья Ивановна вдруг приосанилась.
- Мне, матушка, теперь не до смеху; зачем вы мою дочь при всем городе в ваш скандал замешали, вот зачем я приехала?
- В мой скандал? - грозно выпрямилась вдруг Варвара Петровна.
- Мама, я вас тоже очень прошу быть умереннее, - проговорила вдруг Лизавета Николаевна.
- Как ты сказала? - приготовилась было опять взвизгнуть мамаша, но вдруг осела пред засверкавшим взглядом дочки.
- Как вы могли, мама, сказать про скандал? - вспыхнула Лиза, - я поехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что хотела узнать историю этой несчастной, чтобы быть ей полезною.
- "Историю этой несчастной"! - со злобным смехом протянула Прасковья Ивановна, - да стать ли тебе мешаться в такие "истории"? Ох, матушка! Дольно нам вашего деспотизма! - бешено повернулась она к Варваре Петровне. - Говорят, правда ли, нет ли, весь город здешний замуштровали, да видно пришла и на вас пора!
Варвара Петровна сидела выпрямившись как стрела, готовая выскочить из лука. Секунд десять строго и неподвижна смотрела она на Прасковью Ивановну.
- Ну, моли бога, Прасковья, что все здесь свои, - выговорила она наконец с зловещим спокойствием, - много ты сказала лишнего.
- А я, мать моя, светского мнения не так боюсь как иные; это вы, под видом гордости, пред мнением света трепещете. А что тут свои люди, так для вас же лучше, чем если бы чужие слышали.
- Поумнела ты, что ль, в эту неделю?
- Не поумнела я в эту неделю, а видно правда наружу вышла в эту неделю.
- Какая правда наружу вышла в эту неделю? Слушай, Прасковья Ивановна, не раздражай ты меня, объяснись сию минуту, прошу тебя честью: какая правда наружу вышла и что ты под этим подразумеваешь?
- Да вот она вся-то правда сидит! - указала вдруг Прасковья Ивановна пальцем на Марью Тимофеевну, с тою отчаянною решимостию, которая уже не заботится о последствиях, только чтобы теперь поразить. Марья Тимофеевна, все время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась при виде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и весело зашевелилась в креслах.