видит опять Сергея, а с ним ей и каторжный путь цветет счастием.
Мало вынесла с собою Катерина Львовна в пестрядинном мешке ценных вещей
и еще того меньше наличных денег. Но и это все, еще далеко не доходя до
Нижнего, раздала она этапным ундерам за возможность идти с Сергеем рядышком
дорогой и постоять с ним обнявшись часок темной ночью в холодном закоулочке
узенького этапного коридора.
Только штемпелеванный дружок Катерины Львовны стал что-то до нее очень
неласков: что ей ни скажет, как оторвет, тайными свиданьями с ней, за
которые та не евши и не пивши отдает самой ей нужный четвертачок из тощего
кошелька, дорожит не очень и даже не раз говаривал:
- Ты замест того, чтобы углы-то в коридоре выходить со мной обтирать,
мне бы эти деньги предоставила, что ундеру отдала.
- Четвертачок всего, Сереженька, я дала, - оправдывалась Катерина
Львовна.
- А четвертачок неш не деньги? Много ты их на дороге-то наподнимала,
этих четвертачков, а рассовала уж чай, немало.
- Зато же, Сережа, видались.
- Ну, легко ли, радость какая после этакой муки видаться-то! Жисть-то
свою проклял бы, а не то что свидание.
- А мне, Сережа, все равно: мне лишь бы тебя видеть.
-- Глупости все это, - отвечал Сергей.
Катерина Львовна иной раз до крови губы кусала при таких ответах, а
иной раз и на ее неплаксивых глазах слезы злобы и досады навертывались в
темноте ночных свиданий; но все она терпела, все молчала и сама себя хотела
обманывать.
Таким образом в этих новых друг к другу отношениях дошли они до Нижнего
Новгорода. Здесь партия их соединилась с партиею, следовавшею в Сибирь с
московского тракта.
В этой большой партии в числе множества всякого народа в женском
отделении были два очень интересные лица: одна-солдатка Фиона из Ярославля,
такая чудесная, роскошная женщина, высокого роста, с густою черною косою и
томными карими глазами, как таинственной фатой завешенными густыми
ресницами; а другая - семнадцатилетняя востролиценькая блондиночка с
нежно-розовой кожей, крошечным ротиком, ямочками на свежих щечках и
золотисто-русыми кудрями, капризно выбегавшими на лоб из-под арестантской
пестрядинной повязки. Девочку эту в партии звали Сонеткой.
Красавица Фиона была нрава мягкого и ленивого. В своей партии ее все
знали, и никто из мужчин особенно не радовался, достигая у нее успеха, и
никто не огорчался, видя, как она тем же самым успехом дарила другого
искателя.
- Тетка Фиона у нас баба добреющая, никому от нее обиды нет, - говорили
шутя арестанты в один голос.
Но Сонетка была совсем в другом роде.
Об этой говорили:
- Вьюн: около рук вьется, а в руки не дается. Сонетка имела вкус, блюла
выбор и даже, может быть, очень строгий выбор; она хотела, чтобы страсть
приносили ей не в виде сыроежки, а под пикантною, пряною приправою, с
страданиями и с жертвами; а Фиона была русская простота, которой даже лень
сказать кому-нибудь: "прочь поди" и которая знает только одно, что она баба.
Такие женщины очень высоко ценятся в разбойничьих шайках, арестантских
партиях и петербургских социально-демократических коммунах.
Появление этих двух женщин в одной соединительной партии с Сергеем и
Катериной Львовной имело для последней трагическое значение.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
С первых же дней вместного следования соединенной партии от Нижнего к
Казани Сергей стал видимым образом заискивать расположения солдатки Фионы и
не пострадал безуспешно. Томная красавица Фиона не истомила Сергея, как не
томила она по своей доброте никого. На третьем или четвертом этапе Катерина
Львовна с ранних сумерек устроила себе, посредством подкупа, свидание с
Сережечкой и лежит не спит: все ждет, что вот-вот взойдет дежурный ундерок,
тихонько толкнет ее и шепнет: "беги скорей". Отворилась дверь раз, и
какая-то женщина юркнула в коридор; отворилась и еще раз дверь, и еще с нар
скоро вскочила и тоже исчезла за провожатым другая арестантка; наконец
дернули за свиту, которой была покрыта Катерина Львовна. Молодая женщина
быстро поднялась с облощенных арестантскими боками нар, накинула свиту на
плечи и толкнула стоящего перед нею провожатого.
Когда Катерина Львовна проходила по коридору, только в одном месте,
слабо освещенном слепою плошкою, она наткнулась на две или три пары, не
дававшие ничем себя заметить издали. При проходе Катерины Львовны мимо
мужской арестантской, сквозь окошечко, прорезанное в двери, ей послышался
сдержанный хохот.
- Ишь жируют, - буркнул провожатый Катерины Львовны и, придержав ее за
плечи, ткнул в уголочек и удалился.
Катерина Львовна нащупала рукой свиту и бороду; другая ее рука
коснулась жаркого женского лица.
- Кто это? - спросил вполголоса Сергей.
- А ты чего тут? с кем ты это?
Катерина Львовна дернула впотьмах повязку с своей соперницы. Та
скользнула в сторону, бросилась и, споткнувшись на кого-то в коридоре,
полетела.
Из мужской камеры раздался дружный хохот.
- Злодей! - прошептала Катерина Львовна и ударила Сергея по лицу
концами платка, сорванного с головы его новой подруги.
Сергей поднял было руку; но Катерина Львовна легко промелькнула по
коридору и взялась за свои двери. Хохот из мужской комнаты вслед ей
повторился до того громко, что часовой, апатично стоявший против плошки и
плевавший себе в носок сапога, приподнял голову и рыкнул:
- Цыц!
Катерина Львовна улеглась молча и так пролежала до утра. Она хотела
себе сказать: "не люблю ж его", и чувствовала, что любила его еще горячее,
еще больше. И вот в глазах ее все рисуется, все рисуется, как ладонь его
дрожала у той под ее головою, как другая рука его обнимала ее жаркие плечи.
Бедная женщина заплакала и звала мимовольно ту же ладонь, чтобы она
была в эту минуту под ее головою и чтоб другая его же рука обняла ее
истерически дрожавшие плечи.
- Ну, одначе, дай же ты мне мою повязку, - побудила ее утром солдатка
Фиона.
- А, так это ты?..
- Отдай, пожалуйста!
- А ты зачем разлучаешь?
- Да чем же я вас разлучаю? Неш это какая любовь или интерес в самом
деле, чтоб сердиться?
Катерина Львовна секунду подумала, потом вынула из-под подушки
сорванную ночью повязку и, бросив ее Фионе, повернулась к стенке.
Ей стало легче.
- Тьпфу, - сказала она себе, - неужели ж таки к этой лоханке крашеной я
ревновать стану! Сгинь она! Мне и применять-то себя к ней скверно.
- А ты, Катерина Ильвовна, вот что, - говорил, идучи назавтра дорогою,
Сергей, - ты, пожалуйста, разумей, что один раз я тебе не Зиновий Борисыч, а
другое, что и ты теперь не велика купчиха: так ты не пыщись, сделай милость.
Козьи рога у нас в торг нейдут.
Катерина Львовна ничего на это не отвечала, и с неделю она шла, с
Сергеем ни словом, ни взглядом не обменявшись. Как обиженная, она все-таки
выдерживала характер и не хотела сделать первого шага к примирению в этой
первой ее ссоре с Сергеем.
Между тем этой порою, как Катерина Львовна на Сергея сердилась, Сергей
стал чепуриться и заигрывать с беленькой Сонеткой. То раскланивается с ней
"с нашим особенным", то улыбается, то, как встретится, норовит обнять да
прижать ее. Катерина Львовна все это видит, и только пуще у нее сердце
кипит.
"Уж помириться бы мне с ним, что ли?" - рассуждает, спотыкаясь и земли
под собою не видя, Катерина Львовна.
Но подойти же первой помириться теперь еще более, чем когда-либо,
гордость не позволяет. А тем временем Сергей все неотступнее вяжется за
Сонеткой и, уж всем сдается, что недоступная Сонетка, которая все вьюном
вилась, а в руки не давалась, что-то вдруг будто ручнеть стала.
- Вот ты на меня плакалась, - сказала как-то Катерине Львовне Фиона, -
а я что тебе сделала? Мой случай был, да и прошел, а ты вот за Сонеткой-то
глядела б.
"Пропади она, эта моя гордость: непременно нонче же помирюсь", - решила
Катерина Львовна, размышляя уж только об одном, как бы только ловчей взяться
за это примирение.
Из этого затруднительного положения ее вывел сам Сергей.
- Ильвовна! - позвал он ее на привале. - Выдь ты нонче ко мне на
минуточку ночью: дело есть. Катерина Львовна промолчала.
- Что ж, может, сердишься еще-не выйдешь? Катерина Львовна опять ничего
не ответила. Но Сергей, да и все, кто наблюдал за Катериной Львовной,
видели, что, подходя к этапному дому, она все стала жаться к старшему ундеру
и сунула ему семнадцать копеек, собранных от мирского подаяния.
- Как только соберу, я вам додам гривну, - упрашивала Катерина Львовна.
Ундер спрятал за обшлаг деньги и сказал:
- Ладно.
Сергей, когда кончились эти переговоры, крякнул и подмигнул Сонетке.
- Ах ты, Катерина Ильвовна! - говорил он, обнимая ее при входе на
ступени этапного дома. - Супротив этой женщины, ребята, в целом свете другой
такой нет.
Катерина Львовна и краснела и задыхалась от счастья.
Чуть ночью тихонько приотворилась дверь, как она так и выскочила:
дрожит и ищет руками Сергея по темному коридору.
- Катя моя! - произнес, обняв ее, Сергей.
- Ах ты, злодей ты мой! - сквозь слезы отвечала Катерина Львовна и
прильнула к нему губами.
Часовой ходил по коридору, и, останавливаясь, плевал на свои сапоги, и
ходил снова, за дверями усталые арестанты храпели, мышь грызла перо, под
печью, взапуски друг перед другом, заливались сверчки, а Катерина Львовна
все еще блаженствовала.
Но устали восторги, и слышна неизбежная проза.
- Смерть больно: от самой от щиколотки до самого колена кости так и
гудут, - жаловался Сергей, сидя с Катериной Львовной на полу в углу
- Что же делать-то, Сережечка? - расспрашивала она, ютясь под полу его
свиты.
- Нешто только в лазарет в Казани попрошусь?