Автор: Лесков Н.С.
Очерк
"Первую песенку зардевшись спеть."
Поговорка
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет
ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без
душевного трепета. К числу таких характеров принадлежит купеческая жена
Катерина Львовна Измайлова, разыгравшая некогда страшную драму, после
которой наши дворяне, с чьего-то легкого слова, стали звать ее леди Макбет
Мценского уезда.
Катерина Львовна не родилась красавицей, но была по наружности женщина
очень приятная. Ей от роду шел всего двадцать четвертый год; росту она была
невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые,
грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза черные, живые, белый высокий
лоб и черные, аж досиня черные волосы. Выдали ее замуж за нашего купца
Измайлова с Тускари из Курской губернии, не по любви или какому влечению, а
так, потому что Измайлов к ней присватался, а она была девушка бедная, и
перебирать женихами ей не приходилось. Дом Измайловых в нашем городе был не
последний: торговали они крупчаткою, держали в уезде большую мельницу в
аренде, имели доходный сад под городом и в городе дом хороший. Вообще купцы
были зажиточные. Семья у них к тому же была совсем небольшая: свекор Борис
Тимофеич Измайлов, человек уже лет под восемьдесят, давно вдовый; сын его
Зиновий Борисыч, муж Катерины Львовны, человек тоже лет пятидесяти с лишком,
да сама Катерина Львовна, и только всего. Детей у Катерины Львовны, пятый
год, как она вышла за Зиновия Борисыча, не было. У Зиновия Борисыча не было
детей и от первой жены, с которою он прожил лет двадцать, прежде чем овдовел
и женился на Катерине Львовне. Думал он и надеялся, что даст ему бог хоть от
второго брака наследника купеческому имени и капиталу; но опять ему в этом и
с Катериной Львовной не посчастливилось.
Бездетность эта очень много огорчала Зиновия Борисыча, и не то что
одного Зиновия Борисыча, а и старика Бориса Тимофеича, да даже и самое
Катерину Львовну это очень печалило. Раз, что скука непомерная в запертом
купеческом терему с высоким забором и спущенными цепными собаками не раз
наводила на молодую купчиху тоску, доходящую до одури, и она рада бы, бог
весть как рада бы она была понянчиться с деточкой; а другое и попреки ей
надоели: "Чего шла да зачем шла замуж; зачем завязала человеку судьбу,
неродица", словно и в самом деле она преступление какое сделала и перед
мужем, и перед свекром, и перед всем их честным родом купеческим.
При всем довольстве и добре житье Катерины Львовны в свекровом доме
было самое скучное. В гости она езжала мало, да и то если и поедет она с
мужем по своему купечеству, так тоже не на радость. Народ все строгий:
наблюдают, как она сядет, да как пройдет, как встанет; а у Катерины Львовны
характер был пылкий, и, живя девушкой в бедности, она привыкла к простоте и
свободе: пробежать бы с ведрами на реку да покупаться бы в рубашке под
пристанью или обсыпать через калитку прохожего молодца подсолнечною лузгою;
а тут все иначе. Встанут свекор с мужем ранехонько, напьются в шесть часов
утра чаю, да и по своим делам, а она одна слоняет слоны из комнаты в
комнату. Везде чисто, везде тихо и пусто, лампады сияют перед образами, а
нигде по дому ни звука живого, ни голоса человеческого.
Походит, походит Катерина Львовна по пустым комнатам, начнет зевать со
скуки и полезет по лесенке в свою супружескую опочивальню, устроенную на
высоком небольшом мезонинчике. Тут тоже посидит, поглазеет, как у амбаров
пеньку вешают или крупчатку ссыпают, - опять ей зевнется, она и рада:
прикорнет часок-другой, а проснется - опять та же скука русская, скука
купеческого дома, от которой весело, говорят, даже удавиться. Читать
Катерина Львовна была не охотница, да и книг к тому же, окромя Киевского
патерика, в доме их не было.
Скучною жизнью жилось Катерине Львовне в богатом свекровом доме в
течение целых пяти лет ее жизни за неласковым мужем; но никто, как водится,
не обращал на эту скуку ее ни малейшего внимания.
ГЛАВА ВТОРАЯ
На шестую весну Катерины Львовниного замужества у Измайловых прорвало
мельничную плотину. Работы на ту пору, как нарочно, на мельницу было
завезено много, а прорва учинилась огромная: вода ушла под нижний лежень
холостой скрыни, и захватить ее скорой рукой никак не удавалось. Согнал
Зиновий Борисыч народу на мельницу с целой округи, и сам там сидел
безотлучно; городские дела уж один старик правил, а Катерина Львовна маялась
дома по целым дням одна-одинешенька. Сначала ей без мужа еще скучней было, а
тут будто даже как и лучше показалось: свободнее ей одной стало. Сердце ее к
нему никогда особенно не лежало, а без него по крайней мере одним командиром
над ней стало меньше.
Сидела раз Катерина Львовна у себя на вышке под окошечком,
зевала-зевала, ни о чем определенном не думала, да и стыдно ей, наконец,
зевать стало. А на дворе погода такая чудесная: тепло, светло, весело, и
сквозь зеленую деревянную решетку сада видно, как по деревьям с сучка на
сучок перепархивают разные птички.
"Что это я в самом деле раззевалась? - подумала Катерина Львовна. -
Сем-ну я хоть встану по двору погуляю или в сад пройдусь".
Накинула на себя Катерина Львовна старую штофную шубочку и вышла.
На дворе так светло и крепко дышится, а на галерее у амбаров такой
хохот веселый стоит.
- Чего это вы так радуетесь? - спросила Катерина Львовна свекровых
приказчиков.
- А вот, матушка Катерина Ильвовна, свинью живую вешали, - отвечал ей
старый приказчик.
- Какую свинью?
- А вот свинью Аксинью, что родила сына Василья да не позвала нас на
крестины, - смело и весело рассказывал молодец с дерзким красивым лицом,
обрамленным черными как смоль кудрями и едва пробивающейся бородкой.
Из мучной кади, привешенной к весовому коромыслу, в эту минуту
выглянула толстая рожа румяной кухарки Аксиньи.
- Черти, дьяволы гладкие, - ругалась кухарка, стараясь схватиться за
железное коромысло и вылезть из раскачивающейся кади.
- Восемь пудов до обеда тянет, а пихтерь сена съест, так и гирь
недостанет, - опять объяснил красивый молодец и, повернув кадь, выбросил
кухарку на сложенное в угле кулье.
Баба, шутливо ругаясь, начала оправляться.
- Ну-ка, а сколько во мне будет? - пошутила Катерина Львовна и,
взявшись за веревки, стала на доску.
- Три пуда семь фунтов, - отвечал тот же красивый молодец Сергей,
бросив гирь на весовую скайму. - Диковина!
- Чему же ты дивуешься?
- Да что три пуда в вас потянуло, Катерина Ильвовна. Вас, я так
рассуждаю, целый день на руках носить надо - и то не уморишься, а только за
удовольствие это будешь для себя чувствовать.
- Что ж я, не человек, что ли? Небось тоже устанешь, - ответила, слегка
краснея, отвыкшая от таких речей Катерина Львовна, чувствуя внезапный прилив
желания разболтаться и наговориться словами веселыми и шутливыми.
- Ни боже мой! В Аравию счастливую занес бы, - отвечал ей Сергей на ее
замечание.
- Не так ты, молодец, рассуждаешь, - говорил ссыпавший мужичок. - Что
есть такое в нас тяжесть? Разве тело наше тянет? тело наше, милый человек,
на весу ничего не значит: сила наша, сила тянет - не тело!
- Да, я в девках страсть сильна была, - сказала, опять не утерпев,
Катерина Львовна. - Меня даже мужчина не всякий одолевал.
- А ну-с, позвольте ручку, если как это правда, - попросил красивый
молодец.
Катерина Львовна смутилась, но протянула руку.
- Ой, пусти кольцо: больно! - вскрикнула Катерина Львовна, когда Сергей
сжал в своей руке ее руку, и свободною рукою толкнула его в грудь.
Молодец выпустил хозяйкину руку и от ее толчка отлетел на два шага в
сторону.
- Н-да, вот ты и рассуждай, что женщина, - удивился мужичок.
- Нет, а вы позвольте так взяться, на-борки, - относился, раскидывая
кудри, Серега.
- Ну, берись, - ответила, развеселившись, Катерина Львовна и приподняла
кверху свои локоточки.
Сергей обнял молодую хозяйку и прижал ее твердую грудь к своей красной
рубашке. Катерина Львовна только было шевельнула плечами, а Сергей приподнял
ее от полу, подержал на руках, сжал и посадил тихонько на опрокинутую мерку.
Катерина Львовна не успела даже распорядиться своей хваленою силою.
Красная-раскрасная, поправила она, сидя на мерке, свалившуюся с плеча шубку
и тихо пошла из амбара, а Сергей молодецки кашлянул и крикнул:
- Ну вы, олухи царя небесного! Сыпь, не зевай, гребла не замай; будут
вершки, наши лишки.
Будто как он и внимания не обратил на то, что сейчас было.
- Девичур этот проклятый Сережка! - рассказывала, плетясь за Катериной
Львовной, кухарка Аксинья. - Всем вор взял - что ростом, что лицом, что
красотой, и улестит и до греха доведет. А что уж непостоянный, подлец,
пренепостоянный-непостоянный!
- А ты, Аксинья... того, - говорила, идучи впереди ее, молодая хозяйка,
- мальчик-то твой у тебя жив?
- Жив, матушка, жив - что ему! Где они не нужны-то кому, у тех они ведь
живущи.
- И откуда это он у тебя?
- И-и! так, гулевой - на народе ведь живешь-то - гулевой.
- Давно он у нас, этот молодец?
- Кто это? Сергей-то, что ли?
- Да.
- С месяц будет. У Копчоновых допреж служил, так прогнал его хозяин. -
Аксинья понизила голос и досказала: - Сказывают, с самой хозяйкой в любви
был... Ведь вот, треанафемская его душа, какой смелый!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Теплые молочные сумерки стояли над городом. Зиновий Борисыч еще не
возвращался с попрудки. Свекра Бориса Тимофеича тоже не было дома: поехал к
старому приятелю на именины, даже и к ужину заказал себя не дожидаться.
Катерина Львовна от нечего делать рано повечерила, открыла у себя на вышке