живописными, что председатель, начинавший было уже
успокаиваться, снова навострил уши.
Однако он отпустил братьев с миром, и они выбежали на
улицу, чувствуя большое облегчение. За углом исполкомовского
дома они остановились.
-- Кстати, о детстве, -- сказал первый сын, -- в детстве
таких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.
-- Почему? - радостно спросил второй сын знаменитого отца.
-- Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь,
жизнь диктует нам свои суровые законы. Вы зачем полезли в
кабинет? Разве вы не видели, что председатель не один?
-- Я думал...
-- Ах, вы думали? Вы, значит, иногда думаете? Вы
мыслитель. Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан Жак Руссо?
Марк Аврелий?
Рыжеволосый молчал, подавленный справедливым обвинением.
-- Ну, я вас прощаю. Живите. А теперь давайте
познакомимся. Как-никак-мы братья, а родство обязывает. Меня
зовут Остап Бендер. Разрешите также узнать вашу первую фамилию.
-- Балаганов, -- представился рыжеволосый, -- Шура
Балаганов.
-- О профессии не спрашиваю, - учтиво сказал Бендер, -- но
догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное? Судимостей
за этот год много?
-- Две, -- свободно ответил Балаганов.
-- Вот это нехорошо. Почему вы продаете свою бессмертную
душу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею в
виду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно, -- мама
наверно познакомила вас в детстве с такой доктриной, -- это к
тому же бесцельная трата сил и энергии.
Остап долго еще развивал бы свои взгляды на жизнь, если бы
его не перебил Балаганов.
-- Смотрите, -- сказал он, указывая на зеленые глубины
Бульвара Молодых Дарований. -- Видите, вон идет человек в
соломенной шляпе?
-- Вижу, - высокомерно сказал Остап. - Ну и что же? Это
губернатор острова Борнео?
-- Это Паниковский, - сказал Шура. - Сын лейтенанта
Шмидта.
По аллее, в тени августейших лип, склонясь немного набок,
двигался немолодой уже гражданин. Твердая соломенная шляпа с
рубчатыми краями боком сидела на его голове. Брюки были
настолько коротки, что обнажали белые завязки кальсон. Под
усами гражданина, подобно огоньку папиросы, пылал золотой зуб.
-- Как, еще один сын? - сказал Остап. -- Это становится
забавным.
Паниковский подошел к зданию исполкома, задумчиво описал у
входа восьмерку, взялся за поля шляпы обеими руками и правильно
установил ее на голове, обдернул пиджак и, тяжело вздохнув,
двинулся внутрь.
-- У лейтенанта было три сына, - заметил Бендер, -- два
умных, а третий дурак. Его нужно предостеречь.
-- Не надо, - сказал Балаганов, -- пусть знает в другой
раз, как нарушать конвенцию.
-- Что это за конвенция такая?
-- Подождите, потом скажу. Вошел, вошел!
-- Я человек завистливый, - сознался Бендер, - но тут
завидовать нечему. Вы никогда не видели боя быков? Пойдем
посмотрим.
Сдружившиеся дети лейтенанта Шмидта вышли из-за угла и
подступили к окну председательского кабинета.
За туманным, немытым стеклом сидел председатель. Он быстро
писал. Как у всех пишущих, лицо у него. было скорбное. Вдруг он
поднял голову. Дверь распахнулась, и в комнату проник
Паниковский. Прижимая шляпу к сальному пиджаку, он остановился
около стола и долго шевелил толстыми губами. После этого
председатель подскочил на стуле и широко раскрыл рот. Друзья
услышали протяжный крик.
Со словами "все назад" Остап увлек за собою Балаганова.
Они побежали на бульвар и спрятались за деревом.
-- Снимите шляпы, -- сказал Остап, -- обнажите головы.
Сейчас состоится вынос тела.
Он не ошибся. Не успели еще замолкнуть раскаты и переливы
председательского голоса, как в портале исполкома показались
два дюжих сотрудника. Они несли Паниковского. Один держал его
за руки, а Другой за ноги.
-- Прах покойного, -- комментировал Остап, -- был вынесен
на руках близкими и друзьями.
Сотрудники вытащили третье глупое дитя лейтенанта Шмидта
на крыльцо и принялись неторопливо раскачивать. Паниковский
молчал, покорно глядя в синее небо.
-- После непродолжительной гражданской панихиды... - начал
Остап.
В ту же самую минуту сотрудники, придав телу Паниковского
достаточный размах и инерцию, выбросили его на улицу.
-- ... тело было предано земле, - закончил Бендер.
Паниковский шлепнулся на землю, как жаба. Он быстро поднялся и,
кренясь набок сильнее прежнего, побежал по Бульвару Молодых
Дарований с невероятной быстротой.
-- Ну, теперь расскажите, - промолвил Остап, - каким
образом этот гад нарушил конвенцию и какая это была конвенция.
ГЛАВА II. ТРИДЦАТЬ СЫНОВЕЙ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
Хлопотливо проведенное утро окончилось. Бендер и
Балаганов, не сговариваясь, быстро пошли в сторону от
исполкома. По главной улице на раздвинутых крестьянских ходах
везли длинный синий рельс. Такой звон и пенье стояли на главной
улице, будто возчик в рыбачьей брезентовой прозодежде вез не
* фрагмент текста УТЕРЯН *
рельс, а оглушительную музыкальную ноту. Солнце ломилось в
стеклянную витрину магазина наглядных пособий, где над
глобусами, черепами и картонной, весело раскрашенной печенью
пьяницы дружески обнимались два скелета. В бедном окне
мастерской штемпелей и печатей наибольшее место занимали
эмалированные дощечки с надписями: "Закрыто на обед",
"Обеденный перерыв от 2 до 3 ч. дня", "Закрыто на обеденный
перерыв", просто "Закрыто", "Магазин закрыт" и, наконец, черная
фундаментальная доска с золотыми буквами: "Закрыто для
переучета товаров". По-видимому, эти решительные тексты
пользовались в городе Арбатове наибольшим спросом. На все
прочие явления жизни мастерская штемпелей и печатей отозвалась
только одной синей табличкой: "Дежурная няня".
Затем, один за другим, расположились подряд три магазина
духовых инструментов, мандолин и басовых балалаек. Медные
трубы, развратно сверкая, возлежали на витринных ступеньках,
обтянутых красным коленкором. Особенно хорош был бас-геликон.
Он был так могуч, так лениво грелся на солнце, свернувшись в
кольцо, что его следовало бы содержать не в витрине, а в
столичном зоопарке, где-нибудь между слоном н удавом, И чтобы в
дни отдыха родители водили к нему детей и говорили бы: "Вот,
деточка, павильон геликона. Геликон сейчас спит. А когда
проснется, то обязательно станет трубить". И чтобы дети
смотрели на удивительную трубу большими чудными глазами.
В другое время Остап Бендер обратил бы внимание и на
свежесрубленные, величиной в избу, балалайки, и на свернувшиеся
от солнечного жара граммофонные пластинки, и на пионерские
барабаны, которые своей молодцеватой раскраской наводили на
мысль о том, что пуля -- дура, а штык -- молодец, -- но сейчас
ему было не до того. Он хотел есть.
-- Вы, конечно, стоите на краю финансовой пропасти? --
спросил он Балаганова.
-- Это вы насчет денег? -- сказал Шура. -- Денег у меня
нет уже целую неделю.
-- В таком случае вы плохо кончите, молодой, человек, --
наставительно сказал Остап. -- Финансовая пропасть-самая
глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю жизнь. Ну
ладно, не горюйте. Я всетаки унес в своем клюве три талона на
обед. Председатель исполкома полюбил меня с первого взгляда.
Но молочным братьям не удалось воспользоваться добротой
главы города. На дверях столовой "Бывший друг желудка" висел
большой замок, покрытый "е то ржавчиной, не то гречневой кашей.
-- Конечно, -- с горечью сказал Остап, -- по случаю учета
шницелей столовая закрыта навсегда. Придется отдать свое тело
на растерзание частникам.
-- Частники любят наличные деньги, -- возразил Балаганов
глухо.
-- Ну, ну, не буду вас мучить. Председатель осыпал меня
золотым дождем на сумму в восемь рублей. Но имейте в виду,
уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. За каждый
витамин, который я вам скормлю, я потребую от вас множество
мелких услуг. Однако частновладельческого сектора в городе не
оказалось, и братья пообедали в летнем кооперативном саду, где
особые плакаты извещали граждан о последнем арбатовском
нововведении в области народного питания:
ПИВО ОТПУСКАЕТСЯ ТОЛЬКО ЧЛЕНАМ ПРОФСОЮЗА
-- Удовлетворимся квасом, - сказал Балаганов.
-- Тем более, - добавил Остап, - что местные квасы
изготовляются артелью частников, сочувствующих советской
власти. А теперь расскажите, чем провинился головорез
Паниковский. Я люблю рассказы о мелких жульничествах.
Насытившийся Балаганов благодарно взглянул на своего
спасителя и начал рассказ. Рассказ длился часа два и заключал в
себе чрезвычайно интересные сведения.
Во всех областях человеческой деятельности. предложение
труда и спроса на него регулируются специальными органами.
Актер поедет в Омск только тогда, когда точно выяснит, что ему
нечего опасаться конкуренции и что на его амплуа холодного
любовника или "кушать подано" нет других претендентов.
Железнодорожников опекают родные им учкпрофсожи, заботливо
публикующие в газетах сообщения о том, что безработные багажные
раздатчики не могут рассчитывать на получение работы в пределах
Сызрано-Вяземской дороги, илистом, что Средне-Азиатская дорога
испытывает нужду в четырех барьерных сторожихах.
Эксперт-товаровед помещает объявление в газете, и вся страна
узнает, что есть на свете эксперттоваровед с десятилетним
стажем, то семейным обстоятельствам меняющий службу в Москве на
работу в провинции.
Все регулируется, течет по расчищенным руслам, совершает
свой кругооборот в полном соответствии с законом и под его
защитой.
И один лишь рынок особой категории жуликов, именующих себя