планетарий, можно посмотреть звезды в сопровождении
антирелигиозной лекции.
После восьмой кружки Козлевич потребовал девятую, высоко
поднял ее над головой и, пососав свой кондукторский ус,
восторженно спросил:
-- Нет бога?
-- Нет, - ответил Остап.
-- Значит, нету? Ну, будем здоровы.
Так он и пил после этого, произнося перед каждой новой
кружкой:
-- Есть бог? Нету? Ну, будем здоровы.
Паниковский пил наравне со всеми, но о боге не
высказывался. Он не хотел впутываться в это спорное дело.
С возвращением блудного сына и "Антилопы" Черноморское
отделение Арбатовской конторы по заготовке рогов и копыт
приобрело недостававший ей блеск. У дверей бывшего комбината
пяти частников теперь постоянно дежурила машина. Конечно, ей
было далеко до голубых "бьюиков" и длиннотелых "линкольнов",
было ей далеко даже до фордовских кареток, но все же это была
машина, автомобиль, экипаж, который, как говорил Остап, при
всех своих недостатках способен, однако, иногда двигаться по
улицам без помощи лошадей.
Остап работал с увлечением. Если бы он направлял свои силы
на действительную заготовку рогов или же копыт, то надо
полагать, что мундштучное и гребеночное дело было бы обеспечено
сырьем по крайней мере до конца текущего бюджетного столетия.
Но начальник конторы занимался совершенно другим.
Оторвавшись от Фунта и Берлаги, сообщения которых были
очень интересны, но непосредственно к Корейко пока не вели,
Остап вознамерился в интересах дела сдружиться с Зосей Синицкой
и между двумя вежливыми поцелуями под ночной акацией
провентилировать вопрос об Александре Ивановиче, и не столько о
нем, сколько о его денежных делах. Но длительное наблюдение,
проведенное уполномоченным по копытам, показало, что между
Зосей и Корейко любви нет и что последний, по выражению Шуры,
даром топчется.
-- Где нет любви, -- со вздохом комментировал Остап, --
там о деньгах говорить не принято. Отложим девушку в сторону.
И в то время как Корейко с улыбкой вспоминал о жулике в
милицейской фуражке, который сделал жалкую попытку
третьесортного шантажа, начальник отделения носился по городу в
желтом автомобиле и находил людей и людишек, о которых
миллионер-конторщик давно забыл, но которые хорошо помнили его
самого. Несколько раз Остап беседовал с Москвой, вызывая к
телефону знакомого частника, известного доку по части
коммерческих тайн. Теперь в контору приходили письма и
телеграммы, которые Остап живо выбирал из общей почты,
по-прежнему изобиловавшей пригласительными повестками,
требованиями на рога и выговорами по поводу недостаточно
энергичной заготовки копыт. Кое-что из этих писем и телеграмм
пошло в папку с ботиночными тесемками.
В конце июля Остап собрался в командировку на Кавказ. Дело
требовало личного присутствия 1великого комбинатора в небольшой
виноградной республике.
В день отъезда начальника в отделении произошло
скандальное происшествие. Паниковский, посланный с тридцатью
рублями на пристань за билетом, вернулся через полчаса пьяный,
без билета и без денег. Он ничего не мог сказать в свое
оправдание, только выворачивал карманы, которые повисли у него,
как бильярдные лузы, и беспрерывно хохотал. Все его смешило: и
гнев командора, и укоризненный взгляд Балаганова, и самовар,
доверенный его попечениям, и Фунт с нахлобученной на нос
панамой, дремавший за своим столом. Когда же Паниковский
взглянул на оленьи рога, гордость и украшение конторы, его
прошиб такой смех, что он свалился на пол и вскоре заснул с
радостной улыбкой на фиолетовых устах.
-- Теперь у нас самое настоящее учреждение, - сказал
Остап, -- есть собственный растратчик, он же швейцар-пропойца.
Оба эти типа делают реальными все наши начинания.
В отсутствие Остапа под окнами конторы несколько раз
появлялись Алоизий Морошек и Кушаковский. При виде ксендзов
Козлевич прятался в самый дальний угол учреждения. Ксендзы
открывали дверь, заглядывали внутрь и тихо звали.
-- Пан Козлевич! Пан Козлевич! Чы слышишь глос ойца
небесного? Опаментайсе, пан!
При этом ксендз Кушаковский поднимал к небу палец, а
ксендз Алоизий Морошек перебирал четки. То" гда навстречу
служителям культа выходил Балаганов и молча показывал им
огненный кулак. И ксендзы уходили, печально поглядывая на
"Антилопу".
Остап вернулся через две недели. Его встречали всем
учреждением. С высокой черной стены пришвартовывающегося
парохода великий комбинатор посмотрел на своих подчиненных
дружелюбно и ласково. От него пахло молодым барашком и
имеретинским вином.
В Черноморском отделении, кроме конторщицы, нанятой еще
при Остапе, сидели два молодых человека в сапогах. Это были
студенты, присланные из животноводческого техникума для
прохождения практического стажа.
-- Вот и хорошо! - сказал Остап кисло. - Смена идет.
Только у меня, дорогие товарищи, придется поработать. Вы,
конечно, знаете, что рога, то есть выросты, покрытые шерстью
или твердым роговым слоем, являются придатками черепа и
встречаются, главным образом, у млекопитающих?
-- Это мы знаем, -- решительно сказали студенты, -- нам бы
практику пройти.
От студентов пришлось избавиться сложным и довольно
дорогим способом. Великий комбинатор послал их в командировку в
калмыцкие степи для организации заготовительных пунктов. Это
обошлось конторе в шестьсот рублей, но другого выхода не было:
студенты помешали бы закончить удачно подвигавшееся дело.
Когда Паниковский узнал, в какую сумму обошлись студенты,
он отвел Балаганова в сторону и раздражительно прошептал:
-- А меня не посылают в командировку. И отпуска не дают.
Мне нужно ехать в Ессентуки, лечиться. И выходных дней у меня
нету, и спецодежды не дают. Нет, Шура, мне эти условия не
подходят. И вообще я узнал, в "Геркулесе" ставки выше. Пойду
туда курьером. Честное, благородное слово, пойду! Вечером Остап
снова вызвал к себе Берлагу.
-- На колени! - крикнул Остап голосом Николая Первого, как
только увидел бухгалтера.
Тем не менее разговор носил дружеский характер и длился
два часа. После этого Остап приказал подать "Антилопу" на
следующее утро к подъезду "Геркулеса".
ГЛАВА XVIII. НА СУШЕ И НА МОРЕ
Товарищ Скумбриевич явился на пляж, держа в руках именной
портфель. К портфелю была прикована серебряная визитная
карточка с загнутым углом и длиннейшим курсивом, из которого
явствовало, что Егор Скумбриевич уже успел отпраздновать
пятилетний юбилей службы в "Геркулесе".
Лицо у него было чистое, прямое, мужественное, как у
бреющегося англичанина на рекламном плакате. Скумбриевич
постоял у щита, где отмечалась мелом температура воды, и, с
трудом высвобождая ноги из горячего песка, пошел выбирать
местечко поудобнее.
Лагерь купающихся был многолюден. Его легкие постройки
возникали по утрам, чтобы с заходом солнца исчезнуть, оставив
на песке городские отходы: увядшие дынные корки, яичную
скорлупу и газетные лоскутья, которые потом всю ночь ведут на
пустом берегу тайную жизнь, о чем-то шуршат и летают под
скалами.
Скумбриевич пробрался между шалашиками из вафельных
полотенец, зонтиками и простынями, натянутыми на палки. Под
ними прятались девушки в купальных юбочках. Мужчины тоже были в
костюмах, но не все. Некоторые из них ограничивались только
фиговыми листиками, да и те прикрывали отнюдь не библейские
места, а носы черноморских джентльменов. Делалось это для того,
чтобы с носов не слезала кожа. Устроившись так, мужчины лежали
в самых свободных позах. Изредка, прикрывши рукой библейское
место, они входили в воду, окунались и быстро бежали на свои
продавленные в песке ложа, чтобы не потерять ни одного
кубического сантиметра целительной солнечной ванны.
Недостаток одежды у этих граждан с лихвой возмещал
джентльмен совершенно иного вида. Он был в хромовых ботинках с
пуговицами, визиточных брюках, наглухо застегнутом пиджаке, при
воротничке, галстуке и часовой цепочке, а также в фетровой
шляпе. Толстые усы и оконная вата в ушах дополняли облик этого
человека. Рядом с ним торчала палка со стеклянным
набалдашником, перпендикулярно воткнутая в песок.
Зной томил его. Воротничок разбух от пота. Под мышками у
джентльмена было горячо, как в домне; там можно было плавить
руду. Но он продолжал неподвижно лежать.
На любом пляже мира можно встретить одного такого
человека. Кто о. н такой, почему пришел сюда, почему лежит в
полном обмундировании -- ничего не известно. Но такие люди
есть, по одному на каждый пляж. Может быть, это члены
какой-нибудь тайной лиги дураков или остатки некогда могучего
ордена розенкрейцеров, или же ополоумевшие холостяки, -- кто
знает...
Егор Скумбриевич расположился рядом с членом лиги дураков
и живо разделся. Голый Скумбриевич был разительно непохож на
Скумбриевича одетого. Суховатая голова англичанина сидела на
белом дамском теле с отлогими плечами и очень широким тазом.
Егор подошел к воде, попробовал ее ногой и взвизгнул. Потом
опустил в воду вторую ногу и снова взвизгнул. Затем он сделал
несколько шагов вперед, заткнул большими пальцами уши,
указательными закрыл глаза, средними прищемил ноздри, испустил
душераздирающий крик и окунулся четыре раза подряд. Только
после всего этого он поплыл вперед наразмашку, отворачивая
голову при каждом взмахе руки. И мелкая волна приняла на себя
Егора Скумбриевича -- примерного геркулесовца и выдающегося
общественного работника. Через пять минут, когда уставший
общественник перевернулся на спину и его круглое глобусное