недалеко и что вообще не нужно лишней помпы. Он учтиво
пропустил Бендера вперед и вышел, захватив со стола небольшой
пакетик, завернутый в газетную бумагу. Спускаясь с лестницы,
Остап напевал: "Под небом знойной Аргентины... "
ГЛАВА XXIII. СЕРДЦЕ ШОФЕРА
На улице Остап взял Александра Ивановича под руку, и оба
комбинатора быстро пошли по направлению к вокзалу.
-- А вы лучше, чем я думал, -- дружелюбно сказал Бендер.
-- И правильно. С деньгами нужно расставаться легко, без
стонов.
-- Для хорошего человека и миллиона не жалко, - ответил
конторщик, к чему-то прислушиваясь.
Когда они повернули на улицу Меринга, над городом пронесся
воющий звук сирены. Звук был длинный, волнистый и грустный. От
такого звука в туманную ночь морякам становится как-то не по
себе, хочется почему-то просить прибавки к жалованью по причине
опасной службы. Сирена продолжала надрываться. К ней
присоединились сухопутные гудки и другие сирены, более далекие
и еще более грустные. Прохожие вдруг заторопились, будто бы их
погнал ливень. При этом все ухмылялись и поглядывали на небо.
Торговки семечками, жирные старухи, бежали, выпятив животы, и в
их камышовых корзинках среди сыпучего товара подскакивали
стеклянные стаканчики. Через улицу вкось промчался Адольф
Николаевич Бомзе. Он благополучно успел проскочить в вертящуюся
дверь "Геркулеса". Прогалопировал на разноцветных лошадках
взвод конного резерва милиции. Промелькнул краснокрестный
автомобиль. Улица внезапно очистилась. Остап заметил, что
далеко впереди от бывшего кафе "Флорида" отделился табунчик
пикейных жилетов. Размахивая газетами, канотье и панамскими
шляпами, старики затрусили по мостовой. Но не успели они
добраться до угла, как раздался оглушающий лопающийся пушечный
выстрел, пикейные жилеты пригнули головы, остановились и сейчас
же побежали обратно. Полы их чесучовых пиджаков раздувались.
Поведение пикейных жилетов рассмешило Остапа. Пока он
любовался их удивительными жестами и прыжками, Александр
Иванович успел развернуть захваченный из дому пакет.
-- Скабрезные старики! Опереточные комики! - сказал Остап,
поворачиваясь к Корейко.
Но Корейко не было. Вместо него на великого комбинатора
смотрела потрясающая харя со стеклянными водолазными очами и
резиновым хоботом, в конце которого болтался жестяной цилиндр
цвета хаки. Остап так удивился, что даже подпрыгнул.
-- Что это за шутки? - грозно сказал он, протягивая руку к
противогазу. -- Гражданин подзащитный, призываю вас к порядку.
Но в эту минуту набежала группа людей в таких же
противогазах, и среди десятка одинаковых резиновых харь уже
нельзя было найти Корейко. Придерживая свою папку, Остап сразу
же стал смотреть на ноги чудовищ, но едва ему показалось, что
он различил вдовьи брюки Александра Ивановича, как его взяли
под руки и молодецкий голос сказал:
-- Товарищ! Вы отравлены!
-- Кто отравлен? -- закричал Остап, вырываясь. - Пустите!
-- Товарищ, вы отравлены газом! - радостно повторил
санитар. -- Вы попали в отравленную зону. Видите, газовая
бомба.
На мостовой действительно лежал ящичек, из которого
поспешно выбирался густой дым. Подозрительные брюки были уже
далеко. В последний раз они сверкнули между двух потоков дыма и
пропали. Остап молча и яростно выдирался. Его держали уже шесть
масок.
-- Кроме того, товарищ, вы ранены осколком в руку. Не
сердитесь, товарищ! Будьте сознательны! Вы же знаете, что идут
маневры. Сейчас мы вас перевяжем и отнесем в газоубежище.
Великий комбинатор никак не мог понять, что сопротивление
бесполезно. Игрок, ухвативший на рассвете счастливую талию и
удивлявший весь стол, неожиданно в десять минут спустил все
забежавшему мимоходом из любопытства молодому человеку. И уже
не сидит он, бледный и торжествующий, и уже не толкутся вокруг
него марафоны, выклянчивая мелочь на счастье. Домой он пойдет
пешком.
К Остапу подбежала комсомолка с красным крестом на
переднике, Она вытащила из брезентовой сумки бинты и вату и,
хмуря брови, чтобы не рассмеяться, обмотала руку великого
комбинатора поверх рукавa. Закончив акт милосердия, девушка
засмеялась и убежала к следующему раненому, который покорно
отдал ей свою ногу. Остапа потащили к носилкам. Там произошла
новая схватка, во время которой раскачивались хоботы, а первый
санитар-распорядитель громким лекторским голосом продолжал
пробуждать в Остапе сознательность и другие гражданские
доблести.
-- Братцы! - бормотал великий комбинатор, в то время как
его пристегивали к носилкам ремнями. - Сообщите, братцы, моему
покойному папе, турецкоподданному, что любимый сын его, бывший
специалист по рогам и копытам, пал смертью храбрых на поле
брани.
Последние слова потерпевшего на поле брани были:
-- Спите, орлы боевые! Соловей, соловей, пташечка...
После этого Остапа понесли, и он замолчал, устремив глаза
в небо, где начиналась кутерьма. Катились плотные, как сердца,
светлые клубки дыма. На большой высоте неровным углом шли
прозрачные целлулоидные самолеты. От них расходилось звонкое
дрожание, словно бы все они были связаны между собой железными
нитями. В коротких промежутках между орудийными ударами
продолжали выть сирены.
Остапу пришлось вытерпеть еще одно унижение. Его несли
мимо "Геркулеса". Из окон четырех этажей лесоучреждения
выглядывали служащие. Весь финсчет стоял на подоконниках.
Лапидус-младший пугал Кукушкинда, делая вид, что хочет
столкнуть его вниз. Берлага сделал большие глаза и поклонился
носилкам. В окне второго этажа на фоне пальм стояли, обнявшись,
Полыхаев и Скумбриевич. Заметив связанного Остапа, они
зашептались и быстро захлопнули окно.
Перед вывеской "Газоубежище э 34" носилки остановились,
Остапу помогли подняться, и, так как он снова попытался
вырваться, санитару-распорядителю пришлось снова воззвать к его
сознательности.
Газоубежище расположилось в домовом клубе. Это был длинный
и светлый полуподвал с ребристым потолком, к которому на
проволоках были подвешены модели военных и почтовых самолетов.
В глубине клуба помещалась маленькая сцена, на заднике которой
были нарисованы два синих окна с луной и звездами и коричневая
дверь. Под стеной с надписью: "Войны не хотим, но к отпору
готовы" -- мыкались пикейные жилеты, захваченные всем
табунчиком. По сцене расхаживал лектор в зеленом френче и,
недовольно поглядывая на дверь, с шумом пропускавшую новые
группы отравленных, с военной отчетливостью говорил:
-- По характеру действия боевые отравляющие вещества
делятся на удушающие, слезоточивые, общеядовитые, нарывные,
раздражающие и так далее. В числе слезоточивых отравляющих
веществ можем отметить хлор-пикрин, бромистый бензол,
бром-ацетон, хлор-ацетофенон...
Остап перевел мрачный взор с лектора на слушателей.
Молодые люди смотрели оратору в рот или записывали лекцию а
книжечку, или возились у щита с винтовочными частями. Во втором
ряду одиноко сидела девушка спортивного 1вида, задумчиво глядя
на театральную луну.
"Хорошая девушка, -- решил Остап, -- жалко, времени нет. О
чем она думает? Уж наверно не о бромистом бензоле. Ай-яй-яй!
Еще сегодня утром я мог прорваться с такой девушкой куда-нибудь
в Океанию, на Фиджи или на какие-нибудь острова
Жилтоварищества, или в Рио-де-Жанейро".
При мысли об утраченном Рио Остап заметался по убежищу.
Пикейные жилеты в числе сорока человек уже оправились от
потрясения, подвинтили свои крахмальные воротнички и с жаром
толковали о пан-Европе, о морской конференции трех держав и о
гандизме.
-- Слышали? - говорил один жилет другому, - Ганди приехал
в Данди.
-- Ганди-это голова! -- вздохнул тот. -- И Данди -- это
голова.
Возник спор. Одни жилеты утверждали, что Данди -- это
город и головою быть не может. Другие с сумасшедшим упорством
доказывали противное. В общем, Все сошлись на том, что
Черноморск будет объявлен вольным городом в ближайшие же дни.
Лектор снова сморщился, потому что дверь открылась и в
помещение со стуком прибыли новые жильцы -- Балаганов и
Паниковский. Газовая атака застигла их при возвращении из
ночной экспедиции. После работы над гирями они были
перепачканы, как шкодливые коты. При виде командора молочные
братья потупились.
-- Вы что, на именинах у архиерея были? -- хмуро спросил
Остап.
Он боялся расспросов о ходе дела Корейко, поэтому сердито
соединил брови и перешел в нападение.
-- Ну, гуси-лебеди, что поделывали?
-- Ей-богу. -- сказал Балаганов, прикладывая руку к груди.
-- Это все Паниковский затеял.
-- Паниковский! - строго сказал командор.
-- Честное, благородное слово! -- воскликнул нарушитель
конвенции. -- Вы же знаете, Бендер, как я вас уважаю! Это
балагановские штуки.
-- Шура! -- еще более строго молвил Остап.
-- И вы ему поверили! - с упреком сказал уполномоченный по
копытам. -- Ну, как вы думаете, разве я без вашего разрешения
взял бы эти гири?
-- Так это вы взяли гири? - закричал Остап. -- Зачем же?
-- Паниковский сказал, что они золотые. Остап посмотрел на
Паниковского. Только сейчас он заметил, что под его пиджаком
нет уже полтинничной манишки и оттуда на свет божий глядит
голая грудь. Не говоря ни слова, великий комбинатор свалился на
стул. Он затрясся, ловя руками воздух. Потом из его горла
вырвались вулканические раскаты, из глаз выбежали слезы, и
смех, в котором сказалось все утомление ночи, все разочарование
в борьбе с Корейко, так жалко спародированной молочными
братьями, -- ужасный смех раздался в газоубежище. Пикейные