-- Не надо, - жестоко ответил Балаганов, -- пусть в другой
раз знает, как нарушать конвенции.
Но Остап уже принял решение.
-- Брось птицу! -- закричал он Паниковскому и, обращаясь к
шоферу, добавил: - Малый ход.
Паниковский немедленно повиновался. Гусь недовольно
поднялся с земли, почесался и как ни в чем не бывало пошел
обратно в город.
-- Влезайте, -- предложил Остап, -- черт с вами! Но больше
не грешите, а то вырву руки с корнем.
Паниковский, перебирая ногами, ухватился за кузов, потом
налег на борт животом, перевалился в машину, как купающийся в
лодку, и, стуча манжетами, упал на дно.
-- Полный ход, - скомандовал Остап. - Заседание
продолжается.
Балаганов надавил грушу, и из медного рожка вырвались
старомодные, веселые, внезапно обрывающиеся звуки:
Матчиш прелестный танец. Та-ра-та... Матчиш прелестный
танец. Та-ра-та...
И "Антилопа-Гну" вырвалась в дикое поле, навстречу бочке с
авиационным бензином.
ГЛАВА IV. ОБЫКНОВЕННЫЙ ЧЕМОДАНИШКО
Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных
сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке
без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома
номер шестнадцать. Очутившись на тротуаре, выложенном
голубоватыми каменными плитами, он остановился и негромко
сказал:
-- Сегодня пятница. Значит, опять нужно идти на вокзал.
Произнеся эти слова, человек в сандалиях быстро обернулся.
Ему показалось, что за его спиной стоит гражданин с цинковой
мордой соглядатая. Но Малая Касательная улица была совершенно
пуста.
Июньское утро еще только начинало формироваться. Акации
подрагивали, роняя на плоские камни холодную оловянную росу.
Уличные птички отщелкивали какую-то веселую дребедень. В конце
улицы, внизу за крышами домов, пылало литое, тяжелое море.
Молодые собаки, печально оглядываясь и стуча когтями,
взбирались на мусорные ящики. Час дворников уже прошел, час
молочниц еще не начинался.
Был тот промежуток между пятью и шестью часами, когда
дворники, вдоволь намахавшись колючими метлами, уже разошлись
по своим шатрам, в городе светло, чисто и тихо, как в
государственном банке. В такую минуту хочется плакать и верить,
что простокваша на самом деле полезнее и вкуснее хлебного вина;
но уже доносится далекий гром: это выгружаются из дачных
поездов молочницы с бидонами. Сейчас они бросятся в город и на
площадках черных лестниц затеют обычную свару с домашними
хозяйками. На миг покажутся рабочие с кошелками и тут же
скроются в заводских воротах. Из фабричных труб грянет дым. А
потом, подпрыгивая от злости, на ночных столиках зальются
троечным звоном мириады будильников (фирмы "Павел Буре" --
потише, треста точной механики -- позвончее), и замычат
спросонок советские служащие, падая с высоких девичьих
кроваток. Час молочниц окончится, наступит час служилого люда.
Но было еще рано, служащие еще спали под своими фикусами.
Человек в сандалиях прошел весь город, почти никого не встретив
на пути. Он шел под акациями, которые в Черноморске несли
некоторые общественные функции: на одних висели синие почтовые
ящики с ведомственным гербом (конверт и молния), к другим же
были прикованы жестяные лоханочки с водою для собак.
На Приморский вокзал человек в сандалиях прибыл в ту
минуту, когда оттуда выходили молочницы. Больно ударившись
несколько раз об их железные плечи, он подошел к камере
хранения ручного багажа и предъявил квитанцию. Багажный
смотритель с неестественной строгостью, принятой только на
железных дорогах, взглянул на квитанцию и тут же выкинул
предъявителю его чемодан. Предъявитель, в свою очередь,
расстегнул кожаный кошелечек, со вздохом вынул оттуда
десятикопеечную монету и положил ее на багажный прилавок,
сделанный из шести старых, отполированных локтями рельсов.
Очутившись на вокзальной площади, человек в сандалиях
поставил чемодан на мостовую, заботливо оглядел со всех сторон
и даже потрогал рукою его белый портфельный замочек. Это был
обыкновенный чемоданишко, состряпанный из дерева и оклеенный
искусственной фиброй.
В таких вот чемоданишках пассажиры помоложе содержат
нитяные носки "Скетч", две перемены толстовок, один
волосодержатель, трусики, брошюру "Задачи комсомола в деревне"
и три крутых сдавленных яйца. Кроме того, в углу обязательно
находится комок грязного белья, завернутый в газету
"Экономическая жизнь". Пассажиры постарше хранят в таком
чемоданеполный пиджачный костюм и отдельно к нему брюки из
клетчатой материи, известной под названием "Столетье Одессы",
подтяжки на роликах, домашние туфли с язычками, флакон тройного
одеколона и белое марсельское одеяло. Надо заметить, что и в
этом случае в углу имеется кое-что, завернутое в "Экономическую
жизнь". Но это уже не грязное белье, а бледная вареная курица.
Удовлетворившись беглым осмотром, человек в сандалиях
подхватил чемодан и влез в белый тропический вагон трамвая,
доставивший его на другой конец города-к Восточному вокзалу.
Здесь его действия были прямо противоположны тому, что он
проделал только что на Приморском вокзале. Он сдал свой чемодан
на хранение и получил квитанцию от великого багажного
смотрителя.
Совершив эти странные эволюции, хозяин чемодана покинул
вокзал как раз в то время, когда на улицах уже появились
наиболее примерные служащие. Он вмешался в их нестройные
колонны, после чего костюм его потерял всякую оригинальность.
Человек в сандалиях был служащим, а служащие в Черноморске
почти все одевались по неписаной моде: ночная рубашка с
закатанными выше локтей рукавами, легкие сиротские брюки, те же
сандалии или парусиновые туфли. Никто не носил шляп и картузов.
Изредка только попадалась кепка, а чаще всего черные, дыбом
поднятые патлы, а еще чаще, как дыня на баштане, мерцала
загоревшая от солнца лысина, на которой очень хотелось
написать, химическим карандашом какое-нибудь слово.
Учреждение, в котором служил человек в сандалиях,
называлось "Геркулес" и помещалось в бывшей гостинице.
Вертящаяся стеклянная дверь с медными пароходными поручнями
втолкнула его в большой вестибюль из розового мрамора. В
заземленном лифте помещалось бюро справок. Оттуда уже
выглядывало смеющееся женское лицо. Пробежав по инерции
несколько шагов, вошедший остановился перед стариком швейцаром
в фуражке с золотым зигзагом на околыше и молодецким голосом
спросил:
-- Ну что, старик, в крематорий пора?
-- Пора, батюшка, - ответил швейцар, радостно улыбаясь, --
в наш советский колумбарий.
Он даже взмахнул руками. На его добром лице отразилась
полная готовность хоть сейчас, предаться огненному погребению.
В Черноморске собирались строить крематорий с
соответствующим помещением для гробовых урн, то есть
колумбарием, и это новшество со стороны кладбищенского
подотдела почему-то очень веселило граждан. Может быть, смешили
их новые слова-крематорий и колумбарий, а может быть, особенно
забавляла их самая мысль о том, что человека можно сжечь, как
полено, -- но только они приставали ко всем старикам и старухам
в трамваях и на улицах с криками: "Ты куда, старушка, прешься?
В крематорий торопишься? " Или: "Пропустите старичка вперед,
ему в крематорий пора". И удивительное дело, идея огненного
погребения старикам очень понравилась, так что веселые шутки
вызывали у них полное одобрение. И вообще разговоры о смерти,
считавшиеся до сих пор неудобными и невежливыми, стали
котироваться в Черноморске наравне с анекдотами из еврейской и
кавказской жизни и вызывали всеобщий интерес.
Обогнув помещавшуюся в начале лестницы голую мраморную
девушку, которая держала в поднятой руке электрический факел, и
с неудовольствием взглянув на плакат: "Чистка "Геркулесе"
начинается. Долой заговор молчания и круговую поруку", служащий
поднялся на второй этаж. Он работали финансовосчетном отделе.
До начала занятий оставалось еще пятнадцать минут, но за своими
столами уже сидели Сахарков, Дрейфус, Тезоименицкий, Музыкант,
Чеважевская, Кукушкинд, Борисохлебский и Лапидусмладший. Чистки
они нисколько не боялись, в чем не; однократно заверяли друг
друга, нов последнее время почему-то стали приходить на службу
как можно раньше. Пользуясь немногими минутами свободного
времени, они шумно переговаривались между собой. Голоса их
гудели в огромном зале, который в былое время был гостиничным
рестораном. Об этом напоминали потолок в резных дубовых
кессонах и расписные стены, где с ужасающими улыбками
кувыркались менады, наяды и дриады.
-- Вы слышали новость, Корейко? -- спросил вошедшего
Лапидус-младший. -- Неужели не слышали? Ну? Вы будете поражены.
-- Какая новость?.. Здравствуйте, товарищи! -- произнес
Корейко. - Здравствуйте, Анна Васильевна!
-- Вы даже себе представить не можете! -- с удовольствием
сказал Лапидус-младший. -- Бухгалтер Берлага попал в
сумасшедший дом.
-- Да что вы говорите? Берлага? Ведь он же нормальнейший
человек!
-- До вчерашнего дня был нормальнейший, а с сегодняшнего
дня стал ненормальнейшим, - вступил в разговор Борисохлебский.
-- Это факт. Мне звонил его шурин. У Берлаги серьезнейшее
психическое заболевание, расстройство пяточного нерва.
-- Надо только удивляться, что у нас у всех нет еще
расстройства этого нерва, - зловеще заметил старик Кукушкинд,
глядя на сослуживцев сквозь овальные никелированные очки.
-- Не каркайте, -- сказала Чеважевская. -- Вечно он тоску
наводит.
-- Все-таки жалко Берлагу, - отозвался Дрейфус,