Эта болтовня доводила меня до исступления. Никогда ещеичей голос не был мне так ненавистен. Масленый, вкрадчивый тон кока, его гаденькая улыбочка, его невероятное самомнение так действовали мне на нервы, что меня бросало в дрожь. Это была, безусловно, самая омерзительная лич- ность, какую я когда-либо встречал. К тому же он был неописуемо нечис- топлотен, а к как вся пища проходила через его руки, то я, мучимый брезгливосю, старался есть то, к чему он меньше прикасался.
Мои руки, не привыкшие к грубой работе, доставляли мне много мучений. Грязь так въелась в кожу, что я не мог отмыть ее даже щеткой. Ногти по- чернели и обломались, на ладонях вскочили волдыри, а однажды, потеряв равновесие во время качки и привалившись к плите, я сильно обжег себе локоть. Колено тоже продолжало болеть. Опухоль держалась, и коленная ча- шечка все еще не стала на место. С утра до ночи я должен был ковылять по кораблю, и это отню не приносило пользы моей искалеченной ноге. Я знал, что ей необдим отдых.
Отдых! Раньше я не понимал по-настоящему значения этого слова. Ведь я всю свою жизнь отдыхал, сам того не сознавая. А теперь, если бы мне уда- лось посидеть полчасика, ничего не делая, не думая ни о чем, - это пока- залось бы мне величайшим блаженством на свете. Зато все о явилось для меня как бы откровением. Да, теперь я знаю, каково приходится трудовому люду! Мне и не снилось, что работа может быть так чудовищно жела. С половины шестого утра и до десяти вечера я раб всех и каждого и не имею ни минуты для себя, кроме тех кратких мгновений, которые удается урвать в конце вечерней вахты. Стоит мне залюбоваться на миг сверкающим на солнце морем или заглядеться, как один матрос бежит по бушпру, а дру- гой карабкается наверх по вантам, и тотчас за моей спиной здается не- навистный голос: "Эй, Хэмп! Ты что там рот разинул! Думаешь, не вижу?"
В кубрике у охотников заметно растет недовольство, и яслышал, что Смок и Гендерсон подрались. Гендерсон самый опытный из охотников. Это флегматичный парень, и его трудно раскачать, но, верно, уж его раскача- ли, потому что Смок ходит с подбитым глазом и сегодня за ужином смотрел зверем.
Перед ужином я был свидетелем жестокого зрелища, изобличающего гру- бость иерствость этих людей. В нашей команде есть новичок, по имени Гаррисон, неуклюжий деревенский парень, которого, должно быть, толкнула на это первое плавание жажда приключений. При слабом и часто меняющемся противном ветре шхуне приходится много лавировать. В таких случаях пару- са пеносят с одного борта на другой, а наверх посылают матроса - пере- нес фор-топсель. Гаррисон был наверху, когда шкот заело в блоке, через который он проходит наоке гафеля. Насколько я понимаю, было два спосо- ба очистить шкот: либо спустить фок, что было сравнительно легко и не сопряжено с опасностью, либо добраться по дирик-фалу до нока гафеля - предприятие весьма рискованное.
Иогансен приказал Гаррисону лезть по фалу. Всякому было ясно, что мальчишка трусит. Да и не мудрено - ведь ему предстояло подняться на во- семьдесят футов над палубой, доверив свою жизнь тонким, колеблющимся снастям. При более ровном ветре опасность была бы не так велика, но "Призрак" качало на длинной волне, как скорлупку, и при каждом крене судна паруса хлопали и полоскались, а фалы то ослабевали, то вдруг натя- гивались рывком. Они могли стряхнуть с себя человека, как возца стря- хивает муху с кнута.
Гаррисон слышал приказ и понял, чего от него требуют, но все еще меш- кал. Быть может, ему первый раз в жизни приходилось работать на мачте. Иогансен, который успел уже перенять манеру Волка Ларсена, разразился градом ругательств.
- Будет, Иогансен! - оборвал его капитан. - На этом судне ругаюсь я, пора бы вам это понять. Если мне понадобится ваша помощь, я вам скажу.
- Есть, сэр, - покорно отозвался помощник.
В это время Гаррисон уже лез по фалам. Я смоел на него из двери камбуза и видел, что он весь дрожит, словно вихорадке. Он подвигался вперед очень медленно и осторожно. Его фигу четко вырисовывалась на яркой синеве неба и напоминала огромного ука, ползущего по тонкой нити паутины.
Гаррисону приходилось взбираться вверх под небольшим уклоном, и ди- рик-фал, пропущенный через разе блоки на гафеле и на мачте, кое-где давал опору для рук и ног. Но беда была в том, что слабый и непостоянный ветер плохо наполнял паруса.огда Гаррисон был уже на полпути к ноку гафеля, "Призрак" сильно качнуло, сначала в наветренную сторону, а потом обратно в ложбину между двумя валами. Гаррисон замер, крепко уцепившись за фал. Стоя внизу, на расстоянии восьмидесяти футов от него, я видел, как напряглись его мускулы в отчаянной борьбе за жизнь. Парус повис пус- той, гафель закинуло, фал ослабел, и хотя все произошло мгновенно, я ви- делкак он прогнулся под тяжестью матроса. Потом гафель внезапно вер- нулся в прежнее положение, огромный парус, надуваясь, хлопнул так, слов- но выстрелили из пушки, а три ряда риф-штертов защелкали по парусине, создавая впечатление ружейной пальбы. Гаррисон, уцепившийся за фал, со- вершил головокружительный поле Но полет этот внезапно прекратился. Фал натянулся, и это и был удар кнутастряхивающий муху. Гаррисон не удер- жался. Одна рука его отпустила фал, другая секунду еще цеплялась, но только секунду. Однако в момент падения матрос каким-то чудом ухитрился зацепиться за снасти ногами и повис вниз головой. Изогнувшись, он снова ухватился руками за фал.ало-помалу ему удалось восстановить прежнее положение, и он жалким комочком прилип к снастям.
- Пожалуй, это отобь у него аппетит к ужину, - услышал я голос Вол- ка Ларсена, который появился из-за угла камбуза. - Полундра, Иогансен! Берегитесь! Сейчас начнется!
И действительно, Гаррисону было дурно, как при морской болезни. Он висел, уцепившись за снасти, и не решался двинуться дальше. Но Иогансен не переставал яростно понукать его, требуя, чтобы он выполнил приказа- ние.
- Стыд и позор! - проворчал Джонсон, медленно и с трудом, но пра- вильно выговаривая английские слова. Он стоял у грот-вант в нескольких шагах от меня. - Малый и т старается. Научился бы понемногу. А это...
Он умолк, прежде чем сво "убийство" сорвалось у него с языка.
- Тише ты! - шепнул ему Луис. - Помалкивай, коли тебе жизнь не надое- ла!
Но Джонсон не унимался и продолжал ворчать.
- Послушайте, - сказал один из охотников, Стэндиш, обращаясь к капи- тану, - это мой гребец, я не хочу потерять его.
Ладно, Стэндиш, - последовал ответ. - Он гребец, когда он у вас на шлюпке, но на шхуне - он мой матрос, и я могу распоряжаться им, как мне заблагорассудится, черт подери!
- Это еще не значит... - начал было снова Стэндиш.
- Хватит! - огрызнулся Ларсен. - Я сказал, и точка. Это мой матрос, и я могу сварить из него суп и съесть, если пожелаю.
Злой огонек сверкнул в глазах охотника, но он смолчал и направился к кубрику; остановившись на трапе, он взглянул вверх. Все матросы столпи- лись теперна палубе; все глаза были обращены туда, где шла борьба жиз- ни со смертью. Черствость, бессердечие тех люд, которым современный промышленный строй предоставил власть над жизю других, ужаснули меня. Мне, стоявшему всегда в стороне от житейского водоворота, даже на ум не приходило, что труд человека может быть сопряжен с такой опасностью. Че- ловеческая жизнь всегда представлялась мне чем-то высоко священным, а здесь ее не ставили ни во что, здесь она была не больше как цифрой в коммерческих расчетах. Должен оговориться: матросы сочувствовали своему товарищу, взять, к примеру, того же Джонсона, но начальство - капитан и охотники - проявляло полное бесрдечие и равнодушие. Ведь и Стэндиш вступился за матроса лишь потому, что не хотел потерять гребца. Будь это гребец с другой шлюпки, он отсся бы к происшествию так же, как ос- тальные, оно только позабавило бы его.
Но вернемся к Гаррисону. Минут десять Иогансен всячески покал и по- носил несчастного и заставил его наконец двинуться с места. Матрос доб- рался все же до нока гафеля. Там он уселся на гафель верхом, и ему стало легче держаться. Он очистил шкот и мог теперь вернуться, спустившись по фалу мачте. Но у него уже, как видно, не хватало духу. Он не решался променять свое опасное положение на еще более опасный спуск.
Расширенными от страха глазами он поглядывал на тот путь, который ему предстояло совершить высоко в воздухе, потом переводил взгляд на палубу. Его трясло, как в лихорадке. Мне никогда еще не слалось видеть выраже- ния такого смертельного испуга на человеческом ице. Тщетно Иогансен кричал ему, чтобы он спускался. Каждую минуту его могло сбросить с гафе- ля, но он прилип к нему, оцепенев от ужаса. Волк Ларсен прогуливался по палубе, беседуя со Смоком, и не обращал больше никакого внимания на Гар- рисона, только раз резко окрикнул рулевого:
- Ты сошел с курса, приятель. Смотри, получишь у меня!
- Есть, сэр, -твечал рулевой и немного повернул штурвал.
Его провинность состояла в том, что он слегка отклонил шхуну от кур- са, чтобы слабый ветер мог хоть немного надуть паруса и удерживать их в одном положении. Этим он пытался помочь злополучному Гаррисону, рискуя навлечь на себя гнев Вка Ларсена.
Время шло, и напряжение становилось невыносимым. ОднакТомас Магридж находил это происшествие чрезвычайно забавным. Каждую муту он высовы- вал голову из камбуза и отпускал шуточки. Как я ненавидел его! Моя нена- висть к нему выросла за эти страшные минуты до исполинских размеров. Первый раз в жизни я испытывал желие убить человека. Я "жаждал крови", как выражаются некоторые наши писатели и любители пышных оборотов. Жизнь вообще, быть может, священна, но жизнь Томаса Магржа представлялась мне чем-то презренным и нечестивым. Почувствовав жажду убийства, я испу- гался, и у меня мелькнула мысль: неужели грубость окружающей среды так на меня повлияла? Ведь не я ли всегда утверждал, что смертная каь несправедлива и недопустима даже для самых закоренелых преступников Прошло не меньше получаса, а затем я заметил, что Джонсон и Луис го- рячо о чем-то спорят. Спор кончился тем, что Джонсон отмахнулся от Луи- са, который пытался его удержать, и направился куда-то. Он пересек палу- бу, прыгнул на фор-ванты и полез вверх. Это не ускользнуло от острого взора Волка Ларсена.