Южных звезд искристый свет, за кормой сребристый след,
Как дорога в небосвод.
Киль взрезает пену волн, парус ровным ветром полн.
Кит дробит сверканье вод.
Снасти блещут росой по утрам,
Солнце сушит обшивкбортов.
Перед нами путь, путь, знакомый нам, -
Путь на юг, старый друг, он для нас вечно нов!
- Ну как, Хэмп? Нравится вам это? - спросил он меня, помолчав, как того требовали стихи и обстановка.
Я взглянул на него. Лицо его было озарено стом, как само море, и глаза сверкали.
- Меня поражает, что вы способны на такой энтузиазм, - холодно отве- чал я.
- Почему же? Это говорит во мне жизнь! - воскликнул он.
- Дешевая вещь, не имеющая никакой цены, - напомнил я ему его слова.
Он рассмеялся, и я впервые услышав его голосе искреннее веселье.
- Эх, никак не заставишь вас понят никак не втолкуешь вам, что это за штука - жизнь! Конечно, она имеет цену только для себя самой. И могу сказать вам, что моя жизнь сейчас весьма ценна... для меня. Ей прямо нет цены, хотя вы скажете, что я очень ее переоцениваю. Но что поделаешь, моя жизнь сама определяет себе цену.
Он помолчал - казалось, он подыскивает слова, чтобы высказать какую-то мысль, - потом заговорил снова:
- Видите ли, я испытываю сейчас удивительный подъем духа. Словно все времена звучат во мне и все силы принадлежат мне. Словно мне открылась истина, и я могу отличить добро от зла, правду от лжи и взором проник- нуть в даль. Я почти готов повить в бога. Но, - голос его изменился и лицо потемнело, - почему я в таком состоянии? Откуда эта радость жизни? Это упоение жизнью? Этот - назовем его так - подъем? Все это бывает просто от хорошего пищеварения, когда у человека желудок в порядке, ап- петит исправный и весь организм хорошо работает. Это - брожение заквас- ки, шампанское в крови, это обман, подачка, которую бросает нам жизнь, внушаядним высокие мысли, а других заставляя видеть бога или создавать его, если они не могут его видеть. Вот и все: опьение жизни, бурление закваски, бессмысленная радость жизни, одурманенной сознанием, что она бродит, что она жива. Но увы! Завтра я буду расплачиваться за это, завт- ра для меня, как для запойного пьяницы, наступит похмелье. Завтра я буду помнить, что я должен умереть вероятнее всего, умру в плавании; что я перестану бродить в самом себе, стану частью брожения моря; что я буду гнить; что я сделаюсь падалью; что сила моих мускулов перейдет в плавни- ки и чешую рыб. Увы! Шампанское выдохлось. Вся игра ушла из него, и оно потеряло свой вкус.
Он покинул меня так же внезапно, как и появился, спрыгнув на палубу мягко и сшумно, словно тигр.
"Призрак" продолжал идти своим путем. Пена бурлила у форштевня, но мне чудились теперь звуки, похожие на сдавленный хрип. Я прислушивался к ним, и мало-помалу впечатление, которое произвел на меня внезапный пере- ход Ларсена от экстаза к отчаянию, ослабело.
Вдруг какой-то матрос на палубе звучным тенором затянул "Песнь пасса- та":
Я ветр, любезный морякам,
Я свеж, могуч.
Они следят по небесам
Мой лет средь туч.
И я бегу за кораблем
Вернее пса.
Вздуваю ночью я и днем
Все паруса.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Иногда Волк Ларсен кажется мне просто сумасшедшим или, во всяком слу- чае, не вполне нормальным - столько у него странностей и диких причуд. Иногда же я вижу в нем задатки великого человека, гения, оставшиеся в зародыше. И наконец, в чем я совершенно убежден, так это в том, что он ярчайший тип первобытного человека, опоздавшего родиться на тысячу лет или поколений, живоанахронизм в наш век высокой цивилизации. Бесспор- но, он законченный индивидуалист и, конечно, очень одинок. Между ним и всем экипажем нетичего общего. Его необычайная физическая сила и сила его личности отгораживают его от других. Он смотрит на них, как на детей - не делает исключения даже для охотников, - и обращается с ними, как с детьми, заставляя себя спускаться до их уровня и порой грая с ними, словно со щенками. Иногда же он исследует их суровой рукой вивисектора и копается в их душах, как бы желая понять, из какого теста они слеплены.
За столом я десятки раз наблюдал, как он, холодно и пристально глядя на кого-нибудь из охотников, принимался оскорблять его, а затем с таким любопытством ждал от него ответа, вернее, вспышки бессильного гнева, что мне, стороннему наблюдателю, понимавшему, в чем тут дело, станолось смешно. Когда же он сам впадает в ярость, она кажется мне напускной. Я уверен, что это только манера держаться, сознательно усвоенная им по от- ношению к окружающ, и он просто пользуется ею для своих экспериментов. После смерти егоомощника я, в сущности, ни разу больше не видел Ларсе- на по-настоящему разгневанным да, признаться, и не желал бы увидеть, как вырвется наружу вся его чудовищная сила.
Раз уж зашла речь о его прихотях, я расскажо том, что случилось с Томасом Магриджем в кают-компании, а заодно покончу и с тем происшестви- ем, о котором уже как-то упоминал.
Однажды после обеда я заканчивал уборку каюткомпании, как вдруг по трапу спустились Волк Ларсен и Томас Магридж. Хотя конура кока примыкала к каюткомпании, он никогда не смел задерживаться здесь и робкой тенью поспешно проскальзывал мимо два-три раза в день.
- Так, значит, ты играешь в "наполеон"? - довольным тоном произнес Волк Ларсен. - Ну, разумеется, ты же англичанин. Я сам научился этой иг- ре на английских кораблях.
Этот жалкий червяк, Томас Магридж, был на седьмом небе оттого, что капитан разговаривает с ним по-приятельски, но все его ужимки и мучи- тельные арания держаться с достоинством и разыгрывать из себя челове- ка, роенного для лучшей жизни, могли вызвать только омерзение и смех. Мое исутствие он совершенно игнорировал, впрочем, ему и на самом деле было не до меня. Его водянистые, выцветшие глаза сияли, и у меня не хва- тает фантазии вообразить себе, какие блаженные видения носились перед его взором.
- Подай карты, Хэмп, - приказамне Волк Ларсен, когда они уселись за стол. - И принеси виски и сигары - достань из ящика у меня под койкой.
Когда я вернулся в кают-компанию, кок уже туманно распространялся о какой-то тайне, связанной с его рождением, намекая, что он - сбившийся с пути сын благородных родителей или что-то в этом роде и его удалили из Англии и даже платят ему деньги за то, чтобы он не возвращался. "Хорошие деньги платят, - пояснил он, - лишь бы там моим духом не пахло".
Я принес было рюмки, но Волк Ларсен нахмурился, покачал головой и жестом показал, чтобы я подал стаканы. Он наполнил их на две рети не- разбавленным виски - "джентльменским напитком", как заметил Томас Маг- ридж, - и, чокнувшись во славу великолепной игры "нап", они закурили си- гары и принялись тасовать и сдавать карты.
Они играли на деньги, все время увеличивая ставки, и пили виски, а когда выпили все, капитан велел принести еще. Я не знаю, передергивал ли Волк Ларсен - он был вполне способен на это, - но, так или иначе, он не- изменно выигрывал. Кок снова и снова отправлялся к своей койке за деньгами. При этом он страшно фанфаронил, но никогда не приносил больше нескольких долларов зараз. Он осовел, стал фамильярен, плохо разбирал карты и едва не падал со стула. Собираь в очередной раз отправиться к себе в каморку, он грязным указательным пальцем зацепил Волка Ларсена за петлю куртки и тупо забубнил:
- У меня есть денежки, есть! Говорю вам: я сын джентльмена.
Волк Ларсен не пьянел, хотя пил стакан за стаканом; он наливал себе виски ничуть не меньше, чем коку, и все же я не замечал в нем ни малей- шей перемены. Выходки Магриджа, по-видимому, даже не забавляли его.
В конце концов, торжественно заявив, что и проигрывать он умеет, как джентльмен, кок поставил последние деньги и проиграл. После этого он заплакал, уронив голову на руки. Волк Ларсен с любопытством поглядел на него, словно собираясь одним ударом скальпеля вскрыть и исследовать его душу, но, как видно, раздумал, сообразив, что здесь и исследовать-то, собственно говоря, нечего.
- Хэмп, - с подчеркнутой вежливостью обратился он ко мне, - будьте добры, возьмите мистера Магриджа под руку и отведите на палубу. Он себя неважно чувствует. И скажите Джонсону, чтобы они там угостили его дву- мя-тремя ведрами морской воды, - добавил он, понизив голос.
Я оставил кока на палубе в руках нескольких ухмыляющихся матросов, котых Джонсон позвал на подмогу. Мистер Магридж сонно бормотал, что он "сын джентльмена". Спускаясь по трапу убрать в кают-компании со стола, я услыхал, как он завопил от первого ведра.
Волк Ларсен подсчитывал свой выигрыш.
- Ровно сто восемьдесят пять долларов, - произнес он вслух. - Так я и думал. Бродяга явился на борт без гроша в кармане.
- И то, что вы выиграли, принадлежит мне, сэр, - ело заявил я.
Он удостоил меня насмешливой улыбкой.
- Я ведь тоже изучал когда-то грамматику, Хэмп, и мне кажется, что вы путаете времена глагола. Вы должны были сказать "принадлежало".
- Это вопрос не грамматики, а этики, - возразил я.
- Знаете ли вы, Хэмп, - медленно и серьезно начал он с едва уловимой грустью в голосе, - что я первый раз в жизни слышу слово "этика" из чьих-то уст? Вы и я - единственные люди на этом корабле, знающие смысл этого слова.
- В моей жизни была пора, - продолжал он после новой паузы, - когда я мечтал беседовать с людьми, говорящими таким языком, мечтал, что ког- да-нибудь я днимусь над той средой, из которой вышел, и буду общаться с людьми, умеющими рассуждать о таких вещах, как этика. И вот теперь я в первый раз услышал это слово. Но это все между прочим. А по существу вы не правы. Это вопрос не грамматики и не этики, а факта.
- Понимаю, - сказал я, - факт тот, что деньги у вас.
Его лицо просветлело. По-видимому, он остался доволен моей сообрази- тельностью.
- Но вы обходите основной вопрос, - продолжал я, - который лежит в области права.