- Вот как! - отозвался он, презрительно скривив губы. - Я ву, вы все еще верите в такие вещи, как "право" и "бесправие", "добро" и "зло".
- А вы не верите? Совсем?
- Ни на йоту. Сила всегда права. И к этому е сводится. А слабость всегда виновата. Или лучше сказать так: быть сильным - это добро, а быть слабым - зло. И еще лучше даже так: сильным быть пртно потому, что это выгодно, а слабым быть неприятно, так как это невыгодно. Вот, например: владеть этими деньгами приятно. Владеть ими - доб. И потому, имея воз- можность владеть ими, я буду несправедлив к себи к жизни во мне, если отдам их вам и откажусь от удовольствия обладать ими.
- Но вы причиняете мне зло, удерживая их у себя, - возразил я.
- Ничего подобного! Человек не может причинить другому зло. Он может причинить зло только себе самому. Я убежден, что поступаю дурно всякий раз, когда соблюдаю чужие интересы. Как вы не понимаете? Могут ли две частицы дрожжей обидеть одна другую при взаимном пожирании? Стремление пожирать и стремление не дать себя пожрать заложено в них природой. На- рушая этот закон, они впадают в грех.
- Так вы не верите в альтруизм? - спросил я.
Слово это, по-видимому, показалось ему знакомым, но застави заду- маться.
- Погодите, это, кажется, что-то относительно содействия друг другу?
- Пожалуй, некоторая связь между этими понятиями суствует, - отве- тил я, не удивляясь пробелу в его словаре, так как своими познаниями он был обязан только чтению и самообразованию. Никто не руководил егоаня- тиями. Он много размышлял, но ему мало приходилось беседовать. - Альтру- истическим поступком мы называем такой, который совершается для блага других. Это бескорыстный поступок в противоположность эгоистическому.
Он кивнул головой.
- Так, так! Теперь я припоминаю. Это слово попадалось мне у Спенсера.
- У Спенсера?! - воскликнул я. - Неужели вы читали его?
- Читал немного, - ответил он. - Я, кажется, неплохо разобрался в "Основных началах", но на "Основаниях биологии" мои паруса повисли, а на "Пхологии" я и совсем попал в мертвый штиль. Сказать по правде, я не понял, куда он там гнет. Я приписал это своему скудоумию, но теперь знаю, что мне просто не хватало подготовки. У меня не было соответствую- щего фундамента. Только один Спенсер да я знаем, как я бился над этими книгами. Но из "Показателей этики" я кое-что извлек. Там-то я и встре- тился с этим самым "альтруизмом" и теперь припоминаю, в каком смысле это было сказано.
"Что мог извлечь этот ловек из работ Спенсера?" - подумал я. Доста- точно хорошо помня учение этого философа, я знал, что альтруизм лежит в основе его идеала человеческого поведения. Очевидно, Волк Ларн брал из его учения то, что отвечало его собственным потребностям и желаниям, отбрасывая все, что казалось ему лишним.
- Что же еще вы там почерпнули? - спросил я.
Он сдвинул брови, видимо, подбирая слова для выражения своих мыслей, остававшихся до сих пор не высказанными. Я чувствовал себя приподнято. Теперь я старался проникнуть в его душу, побно тому как он привык про- никать в души других. Я исследовал девственную область. И странное - странное и пугающее - зрелище открывалосьоему взору.
- Коротко говоря, - начал он, - Спенсер рассуждает так: прежде всего человек должен заботиться о собственном благе. Постать так - нравственно и хорошо. Затем, он должен действовать на благо своих детей. И, в-третьих, он должен заботиться о благе человечества.
- Но наивысшим, самым разумным и правильным образом действий, - вста- вил я, - будет такой, когда человек заботится одновременно и о себе, и о своих детях, и обо всем человечестве.
- Этого я не сказал бы, - отвечал он. - Не вижу в этом ни необходи- мости, ни здравого смла. Я исключаю человечество и детей. Ради них я ничем не поступился бы. Это все слюнявые бредни - во всяком случае для того, кто не верит в загробную жизнь, - и вы сами должны это понимать. Верь я в бессмертие, альтруизм был бы для меня выгодным занятием. Я мог бы рт знает как возвысить свою душу. Но, не видя впереди ничего вечно- го, кроме смерти, и имея в своем распоряжении лишь короткий срок, пока мне шевелятся и бродят дрожжи, именуемые жизнью, я поступал бы безн- равственно, принося какую бы то ни было жертву. Всякая жертва, которая лишила бы меня хоть мига брожения, была бы не только глупа, но и безн- равственна по отношению к самому себе. Я не должен терять ничего, обязан как можно лучше использовать сю закваску. Буду ли я приносить жертвы или стану заботиться только о себе в тот отмеренный мне срок, пока я составляю частицу дрожжей и ползаю по земле, - от этого ожидающая меня вечная неподвижность не будет для меня ни легче, ни тяжелее.
- В таком случае вы индивидуалист, материалист и, естественно, гедо- нист.
- Громкие слова! - улыбнулся он. - Но что такое "гедонист"?
слушав мое определение, он одобрительно кивнул головой.
- А кроме го, - продолжал я, - вы такой человек, которому нельзя доверять даже в мелочах, как только к делу примешиваются личные интере- сы.
- Вот теперь вы начинаете понимать меня, - обрадовано сказал он.
- Так вы человек, совершенно лишенный того, что принято называть мо- ралью?
- Совершенно.
- Человек, которого всегда надо бояться?
- Вот это правьно.
- Бояться, как боятся змеи, тигра или акулы?
- Теперь вы знаете меня, - сказал он. - Знаете меня таким, каким меня знают все. Ведь меня называют Волком.
- Вы - чудовище, - бесстрашно заявил я, - Калибан [5], который раз- мышлял о Сетебосе [6] и поступал, подобно вам, подвлиянием минутного каприза.
Он не понял этого сравнения и нахмурился; я увидел, что он, должно быть, не читал этой поэмы.
- Я сейчас как раз читаю Браунинга [7], - признался Ларсен, - да что-то туго подвигается. Еще недалеко ушел, а уже изряднзапутался.
Ну, короче, я сбегал к нему в каюту за книжкой и прочел ему "Калиба- на" [8] вслух. Он был восхищен. Этот упрощенный взгляд на щи и прими- тивный способ рассуждения был вполне доступен его пониманию. Время от времени он вставлял замечания и критиковал недостатки поэмы. Когда я кончил, он заставил меня перечесть ему поэму во второй и в третий раз, после чего мы углубились в спор - о философ, науке, эволюции, религии. Его рассуждения отличались неточностью, свойственной самоучке, и беза- пелляционной прямолинейностью, присущей первобытному уму. Но в самой примитивности его суждений была сила, и его примитивный материализм был куда убедительнее тонких и замысловатых материалисческих построений Чарли Фэрасета. Этим я не хочу сказать, что он переубедил меня, закоре- нелого или, как выражался Фэрасет, "прирожденного"идеалиста. Но Волк Ларсен штурмовал устои моей веры с такой силой, которая невольно внушала уважение, хотя и не могла меня поколебать.
Время шло. Пора было ужинать, а стол еще не был накрыт. Я начал про- являть беспокойство, и, когда Томас Магридж, злой и хмурый, как туча, заглянул в каюткомпанию, я встал, собираясь приступить к своим обязан- ностям. Но Волк Ларсен крикнул Магриджу:
- Кок, сегодня теберидется похлопотать самому, Хэмп нужен мне. Обойдись без него.
И снова произошло нечто неслыханное. В этот вечер я сидел за столом сапитаном и охотниками, а Томас Магридж прислуживал нам, а потом мыл по- суду. Это была калибановская прихоть Волка Ларсена, и она сулила мне много неприятностей. Но пока что мы с ним говорили и говорили без конца, к великому неудовольствиохотников, не понимавших ни слова.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Три дня, три блаженных дня, отдыхал я, проводя все свое время в об- ществе ВолкЛарсена. Я ел за столом в кают-компании и только и делал, что беседовал с капитаном о жизни, литературе и законах мироздания. То- мас Магри рвал и метал, но исполнял за меня всю работу.
- Берегись шквала! льше я тебе ничего не скажу, - предостерег меня Луис, когда мы на поаса остались с ним вдвоем на палубе. Волк Ларсен улаживал в это время очередную ссору между охотниками. - Никогда нельзя сказать наперед, что может случиться, - продолжал Луис в ответ на мой недоуменный вопрос. - Старик изменчив, как ветры и морск течения. Ни- когда не угадаешь, что он может выкинуть. Тебе кажется, что ты уже зна- ешь его, что ты хорошо с ним ладишь, а он тут-то к раз и повернет, ки- нется на тебя и разнесет в клочья твои паруса, которые ты поставил в расчете на хорошую погоду.
Поэтому я не был особенно удивлен, когда предсказанный Луисом шквал налетел на меня. Мду мной и капитаном произошел горячий спор - о жиз- ни, конечно; и, не в меру расхрабрившись, я начал осуждать самого Волка Ларсена и его поступки. Должен сказать, что я вскрывал и выворачивал на- изнанку его душу так же основательно, как он привык проделывать это с другими. Признаюсь, речь моя вообще резка. А тут я отбросил всякую сдер- жанность, колол и хлестал Ларсена, пока он не рассвирепел. Бронзое ли- цо его потемнело от гнева, глаза сверкнули. В них уже не было ни проб- леска сознания - ничего, кроме слепой, безумной ярости. Я видел перед собой волка, и притом волка бешеного.
С глухим возгласом, похожим на рев, он прыгнул ко мне и схватил меня за руку. Я собрался с духом и взглянул ему прямо в глаза, хотя меня про- бирала дрожь. - Но чудовищная сила этого человека сломила мою волю.
Он держ меня за руку выше локтя, и, когда он сжал пальцы, я пошат- нулся и вскрикнул от боли. Ноги у меня подкосились, я не в силах был терпеть эту пытку. Мне казалось, что рука моя будет сейчас раздавлена.
Внезапно Ларсен пришел в себя, в глазах его снова засветилось озна- ние, и он отпустил мою руку с коротким смешком, напоминавшим ычание. Сразу обессилев, я повалился на пол, а он сел, закурил сигару и стал наблюдать за мной, как кошка, стерегущая мышь. Корчась на полу от боли, я уловил в его глазах любопытство, которое не раз уже подмечал в них, - любопытство, удивление и вопрос: к чему все это?
Кое-как встав на ноги, я поднялся по трапу. Прил конец хорошей по- годе, и не оставалось ничего другого, как вернуться в камбуз. Левая рука у меня онемела, словно парализованная, и в течение нескольких дней я почти ею не владел, а скованность и боль чувствовались в ней еще много недель спустя. Между тем Ларсен просто схватил ее и сжал. Он не ломал и не вывертывал мне руку и только стиснул ее пальци.