В кубрике у охотников тоже было двое раненых, и там шла такая жеор- гия, как и у матросов, - только здесь не проклинали Волка Ларсена Очу- тившись снова на палубе, я облегченно вздохнул и отправился на корму, в кают-компанию. Ужин был готов; Волк Ларсен и Мод поджидали меня.
Пока весь экипаж спешил напиться, сам капитан оставался трезв. Он не выпил ни капли вина. Он не мог себе этого позволить, ведь, кроме меня и Луиса, ему ни на кого нельзя было положиться, а Луис к тому же стоял у штурвала. Мы шли в тумане наудачу, без сигнальщика, без огней. Меня очень удивило сперва, что Волк Ларсен разрешил матросам и охотникам эту пьяную оргию, но он, очевидно, хорошо знал их нрав и умел спаять дружбой то, что началось с кровопролития.
Победа над Смертью Ларсеном, казалось, обычайно благотворно по- действовала на него. Вчера вечером он своими рассуждениями довел себя до хандры, и я каждый миг ждал очередной вспышки ярости. Но пока все шло гладко, Ларсен был в великолепном настроении. Быть может, обычную реак- цию предотвратило то, что он захватил так ого охотников и шлюпок. Во всяком случае, хандру как рукой сняло, и дьявол в нем не просыпался. Так мне казалось тогда, но - увы! - как мало я его знал. Не в ту ли самую минуту он уже замышлял самое черное свое дело!
Итак, войдя в кают-компанию, я застал капитана в прекрасном располо- жении духа. Приступы головной боли уже давно не мучили его, и глаза его были ясны, как голубое небо. Жизнь мощным потоком бурлила в его жилах, и от бронзового лица веяло цветущим здоровьем. В ожидании меня он занимал Мод Брустер беседой. Темой этой беседы был соблазн, и из нескольких слов, брошенных Ларсеном, я понял, что он признает истинным соблазном лишь тот, перед которым человек не смог устоять и пал.
- Ну, посудите сами, - говорил он. - дь человек действует, повину- ясь своим желаниям. Желаний у него много. Он может желать избегнуть боли или насладиться удовольствием. Но что он ни делал, его поступки про- диктованы желанием.
- А если, предположим, у него возникли два взаимно исключающие Друг друга желани - прервала его Мод Брустер.
- Вот к этому-то я и веду, - ответил капитан, но она продолжала:
- Душа человека как раз и проявляет себя в борьбе этих двух желаний. И, если душа благородна, она последует доброму побуждению и заставит че- ловека совершить доброе дело; если же она порочна - он поступит дурно. И в том и в другом счае решает душа.
- Чушь и бессмыслица! - нетерпеливо воскликнул Во Ларсен. - Решает желание. Вот, скажем, человек, которому хочется напиться. И вместе с тем он не хочет напиваться. Что же он делает, как он поступает? Он марионет- ка, раб своих желаний и просто повуется более сильному из этих двух желаний, вот и все. Душа тут ни при чем. Если у него появилось искушение напиться, то как оножет устоять против него? Для этого должно возобла- дать желание остаться трезвым. Но, значит, это желание было более сильным, только и всего, соблазн не играет никакой роли, если, конеч- но... - он остановился, обдумывая мелькнувшую у него мысль, и вдруг рас- хохотался, - если это не соблазн остаться трезвым! Что вы на это скаже- те, мистер Ван-Веен?
- Скажу, что вы оба спорите совершенно напрасно.
Душа человека - это его желание. Или, если хотите, совокупность жела- ний - это и есть его душа. Поэтому вы оба не правы. Вы, Ларсен, ставите во главу угла желание, отметая в сторону душу. Мисс Брустер ставит во главу угла душу, отметая желания. А в сущности, душа и желание - одно и то же.
- Однако, - продолжал я, - мисс Брустер права, утверждая, что соблазн остается соблазном, независимо от того, устоял человек или нет. Ветер раздувает онь, и он вспыхивает жарким пламенем. Желание подобно огню. Созерцание предмета желания, новое заманчивое описание его, новое пости- жение этого предмета разжигают желание, подобно тому как ветер раздувает огонь. И в этом заключен соблазн. Это ветер, который раздувает желание, пока оно не разгорится пламя и не поглотит человека. Вот что такое соблазн! Иногда он ностаточно силен, чтобы сделать желание всепожираю- щим, но если он хоть в какой-то мере разжигает желание, это все равно соблазн. И, как вы сами говорите, он может толкнуть человека на добро, так же как и на зло.
Я был горд собой. Мои воды решили спор или по крайней мере положили ему конец, и мы сели за стол.
Но Волк Ларсен был в этот день необычайно словоохотлив, - я еще не видал его таким. Казалось, накопившаяся в нем энергия ищет выхода. Почти сразу же он затеял спор о любви. Как и всегда, он подходил к вопросу грубо материалистически, а Мод Брустер отстаивала идеалистическую точку зрения. Прислушиваясь к их спору, я лишь изредка высказывал какое-нибудь соображение или вносил поправку, но больше молчал.
Ларсен говорил с подъемом; Мод Брустер тоже воодушевилась. По време- нам я терял нить разговора, изучая ее лицо. Ее щеки редко покрывались румянцем, но сегодня они порозовели, лицо оживилось. Она дала волю свое- му остроумию и спорила с жаром, а Волк Ларсен прямо упивался спором.
По какому-то поводу - о чем шла речь, не припомню, так как был увле- чен в это время созерцанием каштанового локона, выбившегося из прически Мод, - Ларсен процитировал слова Изольды, которые она проиосит, будучи в Тинтагеле:
Средь смертных жен я взыскана судьбой.
Так согрешить, как я, им не дано,
И грех прекрасен мой...
Если раньше, читая Омара Хайама, он вкладывал в его стихи пессимисти- ческое звучание, то сейчас, читая Суинберна, он заставил его строки зву- чать восторженно, даже ликующе. Читал он правильно и хорошо. Едва он умолк, как Луис просунул голову в люк и сказал негромко:
- Нельзя ли потише? Туман поднялся, а пароход, будь он неладен, пере- секает сейчас ш курс по носу. Виден левый бортовой огонь!
Волк Ларсен так стремительно выскочил на палубу, что, когда мы присо- единились к нему, он уже успел, задвинув крышку люка, заглушить пьяный рев, несшийся из кубрика охотников, и спешил на бак, чтобы закрыть люк там. Туман рассеялся не вполне - он поднялся выше, закрыв собою звезды, и сделал мрак совсем неприцаемым. И прямо впереди из мрака на меня глянули два огня, красный и белый, и я услышал мерное постукивание маши- ны парохода. Несомненно, это была "Македония".
Волк Ларсен вернулся на ют, и мы стояли в полном молчании, следя за быстро скользившими мимо нас огнями.
-а мое счастье, у него нет прожектора, - промолвил Волк Ларсен.
- А что, если я закричу? - шепотом спросил я.
- Тогда все пропало, - отвечал он. - Но вы подумали о том, что сразу же за этим последует?
Прежде чем я успел выразить какое-либо любопытство по этому поводу, он уже джал меня за горло своей обезьяньей лапой. Его мускулы едва за- метно напряглись, и это был весьма выразительный намек на то, что ему ничего не стоит свернуть мне шею. Впрочем, он тут же отпустил меня, и мы снова стали следить за огнями "Македонии".
- А если бы крикнула я? - спросила Мод.
- Я слишком расположен к вам, чтобы причинить вам боль, - мягко ска- зал он, и в его голосе прозвучали такая нежность и ласка, что меня пере- дернуло. - Но лучше не делайте этого, потому что я тут же сверну шею мистеру Ван-Вейдену, - добавил он.
- В таком случае я разрешаю ей криуть, - вызывающе сказал я.
- Навряд ли мисс Брустер захочет пожертвовать жизнью "наставника аме- риканской литературы номер два", - с издевкой проговорил Волк Ларсен.
Больше мы не обменялись ни словом; впрочем, мы уже настолько привыкли друг к другу, что не испытывали неловкости от наступившо молчания. Когда красный и белый огни исчезли вдали, мы вернулись в кают-компанию, чтобы закончить прерванный ужин.
Ларсен снова процитировал какие-то стихи, а Мод прочла "Impenitentia Ultima" Даусона. Она читала превосходно, но я наблюдал не за нею, а за Волком Ларсеном. Я не мог оторвать от него глаз, так поразил меня его взгляд, прикованный к ее лицу. Я видел, что он совершенно поглощен ею; губы е бессознательно шевелились, неслышно повторяя за ней слова:
... И когда погаснет солнце,
Пусть ее глаза мне светят,
Скрипки в голосе любимой
Пусть поют в последний час...
- В вашем голосе поют скрипки! - неожиданно произнес он, и вглазах его опять сверкнули золотые искорки.
Я готов был громко возликовать при виде проявленного ею самооблада- ния... Она без запинки дочитала заключительную строфу, а затем постепен- но перевела разговор в более безопасное русло. Я был как в дурмане. Сквозь переборку кубрика доносились звуки пьяного разгула, а мужчина, который внушал мне ужас, женщина, которую я любил, сидели передо мной и говорили, говорили... Никто не убирал со стола. Матрос, заменявший Магриджа, очевидно, присоединился к своим товарищам в кубрике.
ЕслВолк Ларсен был когда-либо всецело упоен минутой, так это сей- час. Временами я отвлекался от своих мыслей, с изумлением прислушиваясь к егсловам, поражаясь незаурядности его ума и силе страсти, с которой онтдавался проповеди мятежа. Разговор коснулся Люцифера из поэмы Мильтона, и острота анализа, который давал этому образу Волк Ларсен, и красочность некоторых его описаний показывали, что он загубил в себе не- сомненный талант. Мне невольно пришел на памятТэн, хотя я и знал, что Ларсен никогда не читал этого блестящего, нопасного мыслителя.
- Он возглавил борьбу за дело, обреченное на неудачу, и не устрашился громов небесных, - говорил Ларсен. - Низвергнутый в ад, он не был слом- лен. Он увел за собой треть ангелов, взбунтовал человека против бога и целые поколения людей привлек на свою сторону и обрек аду. Почему был он изгнан из рая? Был ли он менее отважен, менее горд, менее велик в своих замыслах, чем господь бог? Нет! Тысячу раз н! Но бог был могуществен- нее. Как это сказано? "Он возвеличился лишь силою громов". Но Люцифер - свободный дух. Для него служить было равносильно гибели. Он предпочел страдания и свободу беспечальной жизни и рству. Он не хотел служить богу. Он ничему не хотел служить. Он не был безногой фигурой вроде той, что украшает нос моей шхуны. Он стоял на своих ногах. Это была личность!