И в пурпуре небесного блистанья
Очами полными лазурного огня
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.(…)
Все видел я, и все одно лишь было, -
Один лишь образ женской красоты...
Безмерное в его размер входило, -
Передо мной, во мне - одна лишь ты.
"Таинственной красою" Софии был побежден "житейский океан"; неисцелимо уязвленный ею юноша, как в свое время юный Константин Философ, посвятил ей всю свою недолгую жизнь. С первых лет после египетского явления и до конца жизни он неустанно размышлял о ней в своих теоретических работах и пел ее как божественную царицу, возлюбленную в своей поэзии.
У царицы моей есть высокий дворец,
О семи он столбах золотых,
У царицы моей семигранный венец
В нем без счету камней дорогих(…)
И покрыла его, тихой ласки полна,
Лучезарным покровом своим.
1875.
Вся в лазури сегодня явилась
Предо мною царица моя...
1877.
Земля владычица! К тебе чело склонил я,
И сквозь покров благоуханный твой
Родного сердца пламень ощутил я,
Услышал трепет жизни мировой.
1886.
Тебя полюбил я, красавица нежная,
И в светло-прозрачный, и в сумрачный день.(…)
Но сердце твердит: это пристань желанная
У ног безмятежной святой красоты.
1894.
Ты непорочна, как снег за горами,
Ты многодумна, как зимняя ночь,
Вся ты в лучах, как полярное пламя,
Темного хаоса светлая дочь!
1894.
Кто-то здесь... Мы вдвоем,-
Прямо в душу глядят лучезарные очи
Темной ночью и днем.
1898.
Знайте же: вечная женственность ныне
В теле нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем новой богини
Небо слилося с пучиною вод.
Все, чем красна Афродита мирская,
Радость домов, и лесов, и морей,-
Все совместит красота неземная
Чище, сильней, и живей, и полней.
1898.
Здесь София предстает в облике прекрасной юной Девы, "небесной Афродиты", олицетворяющей романтическую идею Вечной Женственности - музы и вдохновительницы поэтов и влюбленных. И многие русские поэты конца XIX - начала ХХ века вдохновлялись поэтическим образом Соловьева, воспели и развили его в своем творчестве. Вспомним хотя бы "Стихи о Прекрасной Даме" А. Блока, "Кубок метелей" Андрея Белого и другие произведения символистов.
Блок как представитель младших символистов воспринял от старших поэтику намёков и понятие символа как образа, воплощающего безграничную идею, но так же он перенял от Владимира Соловьёва идеалистическое отношение к действительности, идеи о порочности мира и его спасительнице Софии. Свою лирику Блок разделил на 3 тома.
В первый том (стихи 1898-1903) вошли циклы: «До света», «Стихи о Прекрасной Даме», «Распутья». «До света» - как бы предварение будущего нелегкого пути. Здесь на одном полюсе – мотивы разочарованности: «Я стар душой», или «Смеюсь над жалкою толпою», а на другом – тяга к жизни: «Я стремлюсь к роскошной воле, мчусь к прекрасной стороне» - и осознание высокой миссии поэта, его грядущего творчества.
«Стихи о Прекрасной Даме» - центральный цикл первого тома. Здесь нашли отражение любовь Блока к его будущей жене Менделеевой и увлечение его философскими идеями Соловьева. Наиболее близко ему в то время учение Соловьева о существовании Души мира или Вечной женственности, которая может примирить «землю» и «небо» и спасти мир через его духовное обновление. Живой отклик у Блока получила идея Соловьева о том, что сама любовь к миру открыта через любовь к женщине. Соловьевские идеи «двоемирия», сочетания материального и духовного воплотились здесь через систему символов. Облик героини многоплановый. С одной стороны, она – реальная «земная» особа, с другой – небесный образ. То же самое можно сказать и о герое, сначала у него земная характеристика, а потом он – «безрадостный и темный инок» или «отрок». Для усиления мистического впечатления Блок использует эпитеты («призрачные», «неведомые тени»). В центре «Стихов о Прекрасной Даме» - образ таинственной Девы, нисходящей на землю и открывающейся вере и любви поэта. В сознании этой мистерии Блок пользуется символическими образами и философской терминологией Соловьева, но Блок вносит в свое почитание Вечной женственности юношескую страстность – дерзость влюбленного. История земной любви преображается в мистико-философский миф. У него есть своя фабула и свой сюжет. В цикле «Распутья» тема Прекрасной Дамы продолжает звучать, но возникает и новая – иная связь с «повседневностью», внимание к людскому горю.
В 1904 г., одновременно со «Стихами о Прекрасной Даме» А. Блока, появился первый сборник стихов А. Белого «Золото в лазури». Основные стилевые особенности стихов этой книги определены уже в ее названии. Сборник наполнен светом, оттенками радостных красок, которыми пылают зори и закаты, празднично освещая мир, стремящийся к радости Вечности и Преображению. Тема зорь — сквозной мотив сборника — раскрывается в типично символистском ключе мистических ожиданий. Здесь, мистическая фантастика Белого сплетена с гротеском. Такое сплетение двух стилевых стихий станет характерной особенностью стиля А. Белого, поэта и прозаика, у которого высокое всегда граничит с низким, серьезное — с ироническим. Романтической .иронией, освещается в сборнике и образ поэта, борющегося с иллюзиями своего художественного мира (он переживает уже эпоху «разуверений»), которые, однако, остаются для него единственной реальностью и нравственной ценностью.
В эстетике самого Соловьева образ Софии занял главное место в качестве центрального творческого ("зиждительного") начала космогенеза и вдохновителя художественного творчества человека, как одного из участников этого глобального процесса.
Отсюда постоянное внимание Соловьева к искусству, которое он вроде бы понимал достаточно традиционно, но делал из этого понимания далеко идущие оригинальные выводы. Сущность искусства он видел в красоте, достигающей в нем более высокой ступени, чем в природе: "Как человеческое самосознание относится к самочувствию животных, так красота в искусстве относится к природной красоте"(74). И на эту красоту он возлагал большие надежды.
Первые опыты русских символистов и особенно эстетствующих декадентов оттолкнули Соловьева прежде всего своим подчеркнутым эстетством, отрывающим чувственно воспринимаемую красоту от ее глубинных метафизических оснований и абсолютизирующим только один, да и то узко понятый, аспект вселенской идеи. В онтологии же самого русского философа красота, выступавшая главным признаком оптимальности воплощения идеи, была неотделима от двух других ипостасей всемирной идеи, которая на уровне знания выражалась понятием истины, а на уровне социальной жизни - феноменом добра, или блага. Эту идею Соловьев подчеркивал во многих своих работах и, кстати, выдвигал в качестве одного из критериев оценки искусства, "поэзии".
Соловьев, по существу, конечно был духовным отцом эстетики символизма, окончательно сложившейся уже в первое десятилетие XX в., то есть после смерти Соловьева, и особенно в теоретических работах Андрея Белого и Вяч. Иванова. Главные теоретики русского символизма фактически развили и довели до логического конца соловьевское понимание искусства, как выразителя духовных сущностей бытия, вечных идей и т. п. и интерпретировали на свой лад его идею "свободной теургии", о которой речь впереди. Сам Соловьев редко употреблял термин символ применительно к художественным образам, однако его понимание их практически не отличалось оттого, что символисты называли художественным символом
Тем не менее, сам русский философ не считал себя поэтом-символистом и теоретиком символизма. Очевидна и причина этого. В его время символизм отождествлялся с декадентством и эстетством, то есть с формальным украшательством, созданным изощренной игрой эстетствующего ума. Он же подходил к искусству, как мы уже достаточно убедились, совсем с иных религиозно-онтологических позиций. Легковесность, поверхностность и несерьезность декадентской литературы, с которой он, видимо, был достаточно знаком, не позволили ему всерьез воспринять нарождающийся русский символизм, как значительное художественно-эстетическое направление. В своих иронических рецензиях на сборники русских символистов, он дал и три своих пародии на символистские стихи. Легкость, с какой ему удалось их написать, лишний раз убедила поэта-философа в том, что это не настоящая поэзия.
Соловьев-теоретик называет три способа реализации «совершенной красоты» в существующем искусстве. Первый Соловьев называет "прямым или магическим". Он заключается в том, что "глубочайшие внутренние состояния, связывающие нас с подлинною сущностью вещей и с нездешним миром , прорываясь сквозь всякие условности и материальные ограничения, находят себе прямое и полное выражение в прекрасных звуках и словах (музыка и отчасти чистая лирика)" . Соловьев подчеркивает, что речь здесь идет не столько о буквальном содержании поэтических образов, сколько о том, что скрыто за ними в их чисто художественном звучании именно этот тип художественного творчества поставили в основу своей эстетики и художественного творчества символисты. Бальмонт, Блок, Белый и другие уделяли огромное внимание именно художественно-выразительной, звуковой, цветовой, музыкальной специфике поэтических образов, перенеся на нее главную художественную нагрузку многих своих произведений. Белый особое внимание уделял глоссолалии (то есть бессмысленным с точки зрения лингвистики словам и звукосочетаниям). Эксперименты в этом направлении проводили и футуристы со своей "заумью", особенно продуктивно Велимир Хлебников. Все это известные вещи, но они наполняются дополнительными семантическими оттенками, если мы посмотрим на них еще и сквозь призму соловьевской эстетики. Второй тип художественного творчества он называет "косвенным, через усиление (потенцирование) данной красоты". Суть его состоит в идеализации красоты, растворенной в природе, в ее художественной "очистке". Этот тип творчества характерен для архитектуры, живописи, особенно пейзажной, отчасти для лирической поэзии и классической скульптуры. И, наконец, третий тип творчества Соловьев обозначает как "косвенный, чрез отражение идеала от несоответствующей ему среды", усиленной художником для "большей яркости отражения". Речь здесь в основном идет об отношении к идеалу в эпическом и драматическом искусствах. Но это все - уже история искусства, а Соловьев, как мы видели, мечтает об ином, теургическом искусстве будущего, которое не должно ограничиваться воплощением идеала только "в одном воображении", но призвано выйти в самую реальную действительность - "должно одухотворить, пресуществить нашу действительную жизнь". Соловьев предвидит возражения, что эта задача выходит за пределы искусства, и отвечает, что искусству никто не устанавливал никаких пределов. История показывает, что искусства находятся в постоянном изменении и многие из них достигли уже своих пределов: скульптура доведена до совершенства еще древними греками; достигли своих потолков эпос и трагедия, и более того, "ново-европейские народы уже исчерпали все прочие известные нам роды искусства, и если это последнее имеет будущность, то в совершенно новой сфере действия". Соловьев видит ее в теургии, теорию которой в дальнейшем активно разовьют русские религиозные мыслители и символисты уже нового поколения, в начале ХХ века, и особенно энергично - Николай Бердяев и Андрей Белый.