И везирь обрадовался и призвал на султана благословение, и тотчас же ушел и снарядился для путешествия, захватив все необходимое и взяв с собою дочь и внука Аджиба. И везирь ехал первый день, и второй день, и третий, пока не прибыл в город Дамаск, и он нашел там деревья и каналы, подобно тому, как сказал об этом поэт:
Когда пришлось нам прожить в Дамаске и ночь и день,
Судьба клялась, что подобной ночи не будет впредь.
И спали мы, а сумрак ночи беспечен был,
И с улыбкой утро седые ветви тянуло к нам.
И заря казалась в тех ветках нам словно жемчугом,
Что рукою ветра срывается и слетает вниз.
И читали птицы, а пруд страницею был для них,
И писали ветры, а облако точки ставило.
И везирь расположился на площади Камешков и расставил палатки и сказал своим слугам: "Мы отдохнем Здесь два дня!" И слуги пошли в город по своим делам: один - продать, другой - купить, этот - в баню, а тот - в мечеть сынов Омейи [49], равной которой нет в мире.
А Аджиб вышел с евнухом, и они пошли в город прогуляться, и евнух шел сзади Аджиба с такой дубиной, что если бы ею ударить верблюда, он бы не встал.
И когда жители Дамаска увидели Аджиба и его стройный стан и блеск и совершенство (а он был мальчик редкой красоты - нежный и выхоленный, мягче северного ветра, и слаще чистой воды для жаждущего, и сладостнее здоровья для больного), за ним последовал весь народ, и сзади него бежали, и стали обгонять его, и садились на дороге, чтобы, когда он пройдет, посмотреть на него. И раб, по предопределенному велению, остановился возле лавки его отца, Бедр-ад-дина Хасана. (А у того вырос на лице пушок, и ум его стал совершенным за эти двенадцать лет; и повар уже умер, и Бедр-ад-дин Хасан получил его деньги и лавку, так как тот признал его у судей и свидетелей своим сыном.)
И в тот день, когда его сын с евнухом остановились возле лавки, Бедр-ад-дин посмотрел на своего сына и увидел, что он обладает величайшей красотой, его душа затрепетала, и кровь его взволновалась из-за призыва родной крови, и его сердце привязалось к нему.
А он сварил подслащенных гранатовых зернышек, и Аллахом внушенная любовь поднялась в нем, и он позвал своего сына Аджиба и сказал: "О господин, о тот, кто овладел моим сердцем и душой и взволновал все мое существо, не хочешь ли ты войти ко мне, чтобы залечить мое сердце и поесть моего кушанья?" - и из глаз его, помимо его воли, потекли слезы, и он подумал о том, чем он был и чем стал сейчас.
И когда Аджиб услышал слова своего отца, его сердце взволновалось, и он посмотрел на евнуха и сказал: "Мое сердце взволновано из-за этого повара; он как будто расстался с сыном. Войдем к нему, чтобы залечить его сердце, и съедим его угощение. Может быть, за то, что мы это сделаем, Аллах соединит нас с нашим отцом". Но евнух, услышав слова Аджиба, воскликнул: "Вот хорошо, клянусь Аллахом! Сын везиря будет есть в харчевне! Я отгоняю от тебя людей этой палкой, чтобы они на тебя не смотрели, и я не буду спокоен за тебя, если ты войдешь когда-нибудь в эту лавку".
И, услышав эти слова, Бедр-ад-дин Хасан удивился и повернулся к евнуху, и слезы потекли по его щекам; и тогда Аджиб сказал евнуху: "Мое сердце полюбило его". Но евнух ответил: "Оставь эти речи и не входи!" И тут отец Аджиба обратился к евнуху и сказал ему: "О старший, почему тебе не залечить мое сердце и не войти ко мне? О ты, что подобен черному каштану с белой сердцевиной, о ты, о ком сказал кто-то из описавших его..." И евнух рассмеялся и воскликнул: "Что ты сказал? Ради Аллаха, говори и будь краток!" И Бедр-аддин тотчас же произнес такие стихи:
"Когда не был бы образован он и верен так,
Облачен бы не был он полной властью в домах вельмож.
И в гарем бы не был допущен он, о благой слуга!
Так прекрасен он, что с небес ему служат ангелы".
И евнух удивился этим словам и, взяв Аджиба, вошел в харчевню, и Бедр-ад-дин Хасан наполнил высокую миску гранатными зернышками (а они были с миндалем и сахаром), и оба стали есть вместе; и Бедр-ад-дин Хасан сказал: "Вы обрадовали нас, кушайте же на здоровье и в удовольствие!" Потом Аджиб сказал своему отцу: "Садись поешь с нами, может быть Аллах соединит нас, с кем мы хотим "; и Бедр-ад-дин Хасан спросил: "О дитя мое, несмотря на твой юный возраст, ты испытал разлуку с любимыми?""Да, дядюшка, - ответил Аджиб, - мое сердце сгорело от разлуки с любимым: это мой отец, и мы с моим дедом выехали и ищем его по разным странам. Горе мне! Когда мы соединимся?"
И он горько заплакал, и его отец заплакал из-за разлуки с ним, и ему вспомнилась разлука с любимыми и отдаленность от матери, и евнух тоже опечалился из-за него.
И они все поели и насытились, а после этого они вышли из лавки Бедр-ад-дина Хасана, и тот почувствовал, что душа его рассталась с телом и ушла с ними, и не мог вытерпеть без них одного мгновения.
И он запер лавку и пошел за ними следом, не зная, что это его сын, и ускорил шаг, чтобы догнать их прежде, чем они выйдут из больших ворот; и евнух обернулся к нему и спросил: "Что тебе?" И Бедр-ад-дин Хасан сказал им: "Когда вы от меня ушли, я почувствовал, что душа моя отправилась с вами. А у меня дело в городе, за воротами, и мне захотелось проводить вас, чтобы сделать это дело и вернуться".
И тут евнух рассердился и сказал Аджибу: "Этого я и боялся! Мы съели кусочек, который был злосчастным и считается для нас благодеянием, и повар теперь следует за нами с места на место".
И Аджиб повернулся и, увидев за собой повара, пришел в гнев и сказал евнуху: "Пусть его идет по дороге мусульман, а когда мы выйдем к палаткам и увидим, что он за нами следует, мы отгоним его".
И он опустил голову и пошел, и евнух сзади него; и Бедр-ад-дин Хасан следовал за ними до площади Камешков. И они приблизились к шатрам и обернулись и увидели Хасана позади себя, тогда Аджиб рассердился и испугался, что евнух все расскажет его деду.
И он исполнился гнева и огорчился тем, что про него скажут: "Он заходил в харчевню, и повар шел за ним", - и обернулся и увидел, что глаза Хасана смотрят в его глаза, - и он стал как бы телом без души.
И Аджиб подумал, что его глаз - глаз недруга, или что он сын разврата, и, еще больше рассердившись, взял камень и ударил им своего отца, и Бедр-ад-дин Хасан упал без чувств, и кровь потекла по его лицу.
И Аджиб с евнухом пошли к палаткам, а Бедр-ад-дин Хасан, придя в себя, вытер кровь и, оторвав кусок своей чалмы, завязал себе голову и стал упрекать себя и сказал: "Я обидел мальчика! Я запер лавку и пошел за ним, и он решил, что я недруг". И он затосковал по своей матери, которая находилась в Басре, и заплакал о ней и произнес:
"Прося справедливости, судьбу ты обидел бы:
Ее не кори - не так ее сотворили.
Бери что придется ты и горе кинь в сторону,
И смуты и радости всегда в жизни будут".
После этого Бедр-ад-дин продолжал продавать кушанья, а везирь, его дядя, пробыл в Дамаске три дня, а потом уехал и направился в Химс я вступил туда, - и по дороге, где бы он ни останавливался, он все искал. И он продолжал ехать, пока не прибыл в Диар-Бекр, и Мардшг, и Мосул [50], и не прерывал путешествия до города Басры. И, вступив туда, он пошел к султану и встретился с ним, и султан оказал ему уважение и отвел для него почетное жилище и спросил о причине его прибытия.
И везирь рассказал ему свою историю и прибавил, что везирь Нур-ад-дин Али - его брат, и султан призвал на него милость Аллаха и сказал: "О господин, он был моим везирем пятнадцать лет, и я очень любил его, и он умер и оставил сына, но тот пробыл здесь после его смерти только один месяц и исчез, и мы не получили о нем вестей. Но его мать у нас, так как она дочь моего старого везиря".
Услышав от царя, что мать его племянника здорова, везирь Шамс-ад-дин обрадовался и сказал: "О царь, я хочу повидаться с нею"; и царь тотчас же позволил ему, и Шамс-ад-дин вошел к ней, в дом своего брата Нур-ад-дина. И он повел взором по сторонам и поцеловал пороги в доме и подумал о своем брате Нур-ад-дине Али, который умер на чужой стороне, и заплакал и произнес:
"В жилище хожу, в жилище хожу я Лейлы [51],
Целую я там то ту, то другую стену.
Но любит душа не стены того жилища,
А любит душа того, кто живал в жилище".
И он прошел через дверь в большой двор и увидел другую дверь, с каменными сводами, выложенную разным мрамором всех цветов, и прошел по долгу и осмотрел его и обвел его взором - и увидел имя своего брата Нур-ад-дина, написанное там золотыми чернилами.
И, подойдя к надписи, он поцеловал ее и заплакал, и вспомнил о разлуке с братом и произнес такие стихи:
"Расспрашивал солнце я о вас, лишь взойдет оно,
И молнию вопрошал, едва лишь блеснет она.
И сплю я, свиваемый и вновь развиваемый
Рукою тоски, но все ж на боль я не жалуюсь.
Любимые, если время долго уж тянется,
То знайте - разлука на куски растерзала нас,
И если моим глазам вы дали б увидеть вас,
То было бы лучше так и мы б с вами встретились.
Не думайте, что другим я занят! Поистине,
Не может душа моя к другому любви вместить".
И он пошел дальше и пришел к комнате жены своего брата, матери Бедр-ад-дина Хасана басрийского. А она во время отсутствия сына, не переставая, рыдала и плакала, и когда годы продолжились над нею, она сделала сыну мраморную гробницу посреди комнаты и плакала над ней днем и ночью и спала только возле этой гробницы.
И когда везирь пришел к ее жилищу, он, остановившись за дверью, услышал, как она говорит над гробницей:
"Могила, исчезла ли в тебе красота его?
Погас ли в тебе твой свет, сияющий лик его?
Могила, могила, ты не сад и не свод небес, -
Так как же слились в тебе и месяц и ветвь?"
И когда она говорила, вдруг вошел к ней везирь Шамс-ад-дин и поздоровался с нею и сообщил ей, что он брат ее мужа, а потом он рассказал, что случилось, и разъяснил ей всю историю, и поведал, что ее сын Бедрсад" дин Хасан провел целую ночь с его дочерью десять лет тому назад, а утром исчез. "А моя дочь понесла от твоего сына и родила мальчика, который со мной, и он твой внук и сын твоего сына от моей дочери".