По Марксу и Энгельсу, классовая борьба неизбежно ведет к завоеванию государственной власти пролетариатом. В нескольких работах Маркс и Энгельс указали, что эта власть представляет собой диктатуру пролетариата. Об этом Маркс и Энгельс говорят, в общем, несколько раз. Но нигде они не раскрывают содержания этого понятия, не показывают, что собой представляет «пролетарская» диктатура. Ленин же сделал понятие «диктатура пролетариата» основой всех своих идей о государстве. Для него, и это будет показано в дальнейшем, диктатура «пролетариата» есть альфа и омега учения о государстве, и потому он посвятил множество своих работ характеристике основных черт, особенностей и функционированию диктатуры «пролетариата». Догма «пролетарской» диктатуры стала определяющей в политических взглядах Ленина[73].
В марксистском учении о государстве одной из важнейших догм является догма о классовом происхождении государства и о его классовом содержании. Начиная с таких работ, как «Немецкая идеология», «Манифест Коммунистической партии» и вплоть до «Происхождения семьи, частной собственности и государства», основоположники марксизма исходили именно из этой догмы. Они представляли себе возникновение государства как результат общественного разделения труда, возникновения частной собственности и последовавшего за этим раскола общества на антагонистические классы. Последователем этой теории без всяких колебаний был В.И. Ленин.
Другой конструкции государства Ленин не признавал. Он был твердым приверженцем догмы марксизма о классовой природе государства.
Не подлежит сомнению, что, рассматривая процесс возникновения государства, классики марксизма делали акцент на насильственном аспекте возникновения государства, проистекающем из развития классов и борьбы между ними.
У Ленина подспудно присутствует мысль, что средствами государственного насилия, в том числе и террора, можно заставить крестьянство, интеллигенцию, да и рабочий класс создавать справедливое социалистическое общество. Ему присуща мысль о пригодности насилия и различных насильственных мер в виде экспроприации, конфискации, ограничения или вообще лишения прав и т.п. для внедрения в сознание масс коммунистической идеологии. Понимание им государства лишь как орудия насилия консервировало его взгляды по этому вопросу, и он не видел, кроме насильственной, никакой иной роли государства, в частности, как управляющего устройства общества. Поэтому-то он прошел мимо приведенных и иных суждений Маркса и Энгельса, о которых нам еще предстоит рассуждать. В оценке, например, буржуазной государственной власти он всегда оставался верен догме «Коммунистического манифеста» о том, что современная государственная власть (или государство) – это лишь комитет, управляющий общими делами одного класса, класса буржуазии.
Таким образом, основоположники марксизма не были полностью зациклены на понимании только классовой природы государства, особенно после Парижской коммуны. Они, как было показано, отмечали общесоциальные, неклассовые основы генезиса государства. В общественном разделении труда они видели порой основную причину генезиса государства и его дальнейшего развития и функционирования. Так, Энгельс писал: «Общество порождает известные общие функции, без которых оно не может обойтись. Предназначенные для этого люди образуют новую отрасль разделения труда внутри общества. Тем самым они приобретают особые интересы также и по отношению к тем, кто их уполномочил; они становятся самостоятельными... и – появляется государство»[74].
Догмы истинности социализма, насильственного характера социал-демократических идей и движения были для Ленина превыше всего. Он был в плену этих, да и других марксистских догм, проливающих свет на ленинское понимание государства, его различных институтов. Именно эти догмы легли в основу практической политики ленинизма после октябрьского переворота 1917 г. В сочетании с идеями утопического социализма в вопросах государства и ленинской политической мифологией они играли и продолжают по настоящее время играть самую негативную роль[75].
4.2 Политико-правовые взгляды П.И. Новгородцева
Новгородцев Павел Иванович (1866–1924) – правовед, философ, социолог.
Будучи главой школы «возрожденного естественного права» в России, Новгородцев создал оригинальную естественно-правовую философию. По его мнению, разумное начало личности есть автономное нравственное начало. Разум является единственным источником идеи должного, морального закона, который представляет собой факт чистого сознания, безусловно, достоверен сам себе, независим от исторической необходимости. Эволюционировав от защиты естественного права к либеральному консерватизму, умеренному славянофильству и православию, Новгородцев уделял серьезное внимание исследованию социалистических и анархических теорий как наиболее влиятельным формам западного социологического утопизма. В России, считал он, «яд социалистических и анархистских идей», глубоко проникших во все миросозерцание общества, привел к отрыву от религиозных начал, гибельной борьбе с властью, разрушению государства. Православие, по мнению Новгородцева, сохранило дух первоначального христианства, верность апостольским и святоотеческим учениям. Такие принципы православной веры, как взаимная любовь всех во Христе и чувство всеобщей и всецелой взаимной ответственности, позволят создать национальное государство, объединяющее общество на началах подлинно правовых и нравственно-христианских[76].
Невозможность достижения совершенного общественного строя в условиях существования на земле, на котором настаивали русские религиозные философы, получило разъяснение в работах Новгородцева. Он обосновывал свою точку зрения путем анализа отношений между личностью и обществом. «Гармония между личностью и обществом, – писал Новгородцев, – возможна только в умопостигаемой сфере свободы, где абсолютная, всеохватывающая солидарность сочетается с бесконечными индивидуальными различиями. В условиях исторической жизни нет такой гармонии, и ее не может быть». Новгородцев не отрицает, что достижения современного конституционного государства, так же как и устремления социализма и анархизма, являются относительным благом, но он показывает, что они несоизмеримы с идеалом абсолютного блага. Поэтому если мы хотим избежать безнадежного тупика, то должны создать наш идеал общества на земле, имея в виду «свободу бесконечного развития личности, а не гармонию совершенства» («Об общественном идеале»).
Интересы мыслителя концентрировались на проблеме естественного права, которое позитивизм в лице исторического и социологического направлений упразднил как самостоятельное начало, сводя существо правовой нормы к историческим традициям или социальным связям. Новгородцеву удалось показать, что историзм лишь мнимым образом упраздняет идею естественного права и что он не в состоянии решить проблему природы нравственности, рассматривая ее с генетической и исторический точки зрения. Естественное право Новгородцев истолковывал не в контексте исторической эволюции, а в качестве вечного неотъемлемого права человеческой личности, имеющего нравственную природу и характер абсолютной ценности и определял его как «совокупность моральных представлений о праве», как идеальное построение будущего и нравственный критерий для оценки, существующей независимо от фактических условий правообразования[77]. Таким образом, вопрос о естественном праве неизбежно должен был привести к вопросу о самостоятельности этического начала. Вследствие этого сущность естественного права, согласно Новгородцеву, состоит в своеобразном «этическом критицизме», и ему «свойственно стремление оценивать факт существующего с этической точки зрения. Но именно в этом и состоит задача философии права»[78].
Преобладающую в его время правовую концепцию Новгородцев называл «философией легального деспотизма», согласно которой основой права считалась государственная власть, утверждаемая на праве силы. Независимость правовых норм от государственной власти в таком контексте вызывала в лучшем случае глубокие сомнения и интерпретировалась как благое пожелание житейского «идеализма». Новгородцев же показал, что включение идеи естественного права в государственную науку потребует преобразований. Существо их заключается в признании того, что «над государством стоят некоторые высшие нормы, которым оно должно подчиняться, из которых оно черпает и свое оправдание, и свои руководящие начала. По отношению к этим нормам государство является лишь органом, а не творцом: оно так же мало создает субстанциональные основы права, как мало создает оно драгоценные металлы, из которых чеканит монету» [79].
Этическая норма, стоящая над государством, не может быть продуктом его воли и, следовательно, не может быть декретирована властью. Она выступает как принцип естественного права, сдерживающий деятельность государства. Указание пределов государственному властвованию, исходя из естественно-правовой конструкции государства, позволяет определить, насколько в самой государственной жизни воплощаются нравственные принципы, составляющие дух и начало правопорядка.