А потом-как в прошлый раз: "Отдай за моего парня Альку. Без справки возьмем". Да так пристал, что она не рада была, что и разговор завела. Она ему так и эдак: ноне не старое время, Васенька, не нам молодое дело решать. Да и Алька какая еще невеста-за партой сидит...
- Хо, она, может, еще три года будет сидеть.
(Альке неважно давалось ученье: в двух классах по два года болталась.)
Потом в психи ударился, в бутылку полез:
- А-а, тебе мой парень не гленется?
- Гленется, гленется, Василий Игнатьевич.
Тут.уж Васей да Васенькой, когда человек в кураж вошел, называть не к чему. А сама подумала: с чего же твой губан будет гленуться? Ведь ты и сам не ягодка. Тоже губам;-Помню, не забыла, как до моей косы на вечерянках добирался.
На ее счастье, в это время на крыльце показался Петр Иванович
(хозяин-за всеми надо углядеть), и она, подхватив председателя, повела его в комнаты.
Так под ручку с советской властью и заявилась-пускай все видят. Рано ее еще на задворки задвигать.
И Петр Иванович тоже пускай посмотрит да подумаетумный человек!
А в комнатах в это время все сгрудились у раскрытых окошек-молодежь шла мимо.
- Пелагея, Пелагая! Алька-то у тебя...
- Апельсин! - звонко щелкнул пальцами Афонька-ветеринар.
- Вот как, вот как она вцепилась в офицера! Разбирается, ха-ха! Небось не в солдата...
- Мне, как директору, такие разговоры об ученице...
- Да брось ты, Григорий Васильевич, насчет этой моральности...
- Гулять с ученицей неморально, - громко отчеканил Афонька, - но которая ежели выше средней упитанности...
Тут, конечно, все заржали-весело, когда по чужим прокатываются, - а Пелагея не знала, куда и глаза девать.
Сука девка! Смалу к ней мужики льнут, а что будет, когда в года войдет?
Петр Иванович, спасибо, сбил мужиков с жеребятины, Петр Иванович налил стопки, возгласил:
- Давайте, дорогие гости, за наших детей.
- Пра-виль-но-о! Для них живем.
- От-ста-вить!
Афонька-ветеринар. Чего еще цыган черный надумал?
Вот завсегда так: люди только настроятся на хороший лад, а он глазищи черные выворотит-обязательно поперек.
- Отставить! - опять заорал Афонька и встал. - За нашу советскую молодежь!
- Пра-виль-но!
- За молодежь, Афанасий Платонович.
- От-ста-вить! Разговорчики!
Да, вот так. Встанет дьявол поджарый и качнет сквозь зубы команды подавать, как будто он не с людьми хорошими разговаривает, а у себя на встерпнзрпом участке лошадей объезжает.
- За всемирный форум молодежи! За молодость нашей планеты!
Вот и. сказал! Начали было за детей, а теперь незнамо и за что.
- Пить-всем! - опять скомандовал Афонька. Черной головней мотнул, как ворон крылом. Глазами не посмотрел-прошагал по столу и вдруг уставился на Павла-- Павел один не поднял рюмку.
- Афанасий Платонович, - заступилась за мужа Пелагея, - ему довольно, у него сердце больное.
- Я на-ста-иваю!
Подбежал Петр Иванович: не тяни, мол, соглашайся.
А тот ирод как с трибуны:
- Я прыцыпально!
- Да выпей ты маленько-то, - толкнула под локоть мужа Пелагея и тихо, на ухо добавила: - Ведь он не отстанет, смола. Разве не знаешь? Да выпей, кому говорят! - уже рассердилась она (Афонька стоит, Петр Иванович в наклон). - Сколько тебя еще упрашивать? Люди ждут.
Павел трясущейся рукой взялся за рюмку.
- Ура! - гаркнул Афонька.
- Ур-рра-а! - заревели все.
Потом был еще "посошок" - какой же хозяин отпустит гостей без посошка в дорогу, - потом была чарка "мира и дружбы" - под порогом хозяин обносил желающих, - и только после этого выбрались на волю.
На крыльце кого-то потянуло было на песню, но Афонька-ветерянар (вот где пригодилась его команда)
живо привел буяна в чувство:
- Звук! Пей-гуляй-не рабочее время. А тихо, тихо у меня!
Следующий заход был к председателю лесхимартели, человеку для Пелагеи, прямо сказать, бесполезному. По крайности за все эти годы, что она пекарем, ей ни разу не доводилось иметь с ним дела, хотя, с другой стороны, кто знает, как повернет жизнь. Сегодня он тебе ни к чему, а завтра, может, он-то и встанет на твоей дороге.
В общем, не мешало бы и к председателю лесхимартелн сходить. Но что поделаешь - Павел совсем раскис к этому времени, и она, взяв его под руку, повела домой.
- Летнюю-то кухню видел у Петра Ивановича? Сама говорит: рай. Все лето жары в доме не будет.
Павел ничего не ответил.
Пелагея рассказала мужу о своем разговоре с председателем сельсовета насчет сена и справки. При этом она не очень-то огорчалась, что председатель опять крутил насчет справки. Альке учиться еще год-в восьмой класс осенью пойдет, - и за это время можно найти ходы. Есть у нее кое-какая зацепка и в районе. Хоть тот же Иван Федорович из райисполкома. После войны сколько раз она выручала его хлебом -,неужто ее добро не вспомнит?
Пелагею сейчас занимало другое-та загадка, которую задал ей Петр Иванович. Три года их в забытьи держал, а сегодня позвал - с чего бы это?
Сама она ему.не нужна, рассуждала Пелагея, это ясно.
Кончилось ее времечко - кто же нынче станет пекариху обхаживать? Давно люди набили хлебом брюхо. Может, на Альку виды имеет?
Слыхала она, что Сергей Петрович на ее дочь глаза пялит, и намекни ей Петр Иванович: так и так, мол, Пелагея, рановато мы с тобой компанию оборвали, кто знает, еще как жизнь-то распорядится, - да разве бы она не поняла?
Не намекнул.
Она думала: при прощанье шепнет. И при прощанье не шепнул. "Благодарю за уваженье. Благодарю". И все.
Иди, ломай себе голову.
Непонятным, подозрительным теперь казалось Пелагее и то, что позвали их к Петру Ивановичу второпях, когда все гости уже были в сборе. Неужто это не от самого Петра Ивановича шло, а от кого-нибудь другого?
От Васьки-губана? (Так по-уличному, сама с собою, называла она
председателя сельсовета.)
Может, может так быть, решила Пелагея. Парень у губана жених. Постоянно возле их дома мотается. Да нет, Васенька, больно жирно. По зубам кусок выбирай. Топором-то нынче жизнь не завоюешь, а что еще твой сынок умеет? Смех! В город ездил, два года учился, а приехал все с тем же топором. На плотника выучился.
Павлу вечерняя свежесть не помогла. Он, как куль, висел у нее на руке.
Она сняла с него шляпу, сняла галстук.
- Потерпи маленько. Скоро уж. У меня у самой ноги огнем горят.
Да, чистое наказанье эти туфли на высоком каблуке.
Кто их только и выдумал! В третьем годе они справили всю эту справу-и шляпу, и галстук, и туфли с высокими каблуками. Думали: с культурными да образованными людьми компанию водят, надо и самим тянуться. А и зря:
за три года первый раз в гости вышли.
У Аграфениной избы остановились-Павел совсем огрузнел, и тут, как назло, - Анисья. Выперла на них прямо из-за угла, да не одна-с беспутными Манями.
Павел только увидел дорогую сестрицу, закачался, как подрубленное дерево. А она, Пелагея, тоже поначалу ни туда ни сюда, будто ум отшибло.
И еще одну глупость сделала-клюнула на удочку Мани-большой.
Та - шаромыжина известная:
- Что, Прокопьевна, вольным воздухом подышать вышли?
- Вышли, вышли, Марья Архиповна! Сам лежал, лежал на кровати:
"Выведи-ко, жена, на чистый роздух..."
А как же иначе? Не у себя дома-на улице: хошь не хошь, а отвечай, коли спрашивают.
Об одном не подумала она в ту минуту-что бревно стоячее тоже иной раз говорит. А Матреха-мало того что бревно, еще и глуха - просто бухнула, а не заговорила:
- Почто врешь? Вы у Петра Ивановича были...
Вот тут и пошло, завертелось. Анисья - шары налила-давай высказываться на всю улицу: "Вы признавать меня не хочете... вы сестры родной постыдились... ты дом родительский разорила..." - это уж прямо по ее, Пелагеиной, части. Каждый раз, когда напьется, про дом вспоминает.
Ну, понятное дело, Пелагея в долгу не осталась. А как же? Тебя по загривку, а ты в ножки кланяться? Нет, получай сполна. И еще с довесом...
А тут Павлу сделалось худо, его начало рвать. А из окошка выглянула Аграфена Длинные Зубы: дождалась праздничка, есть теперь о что клыки поточить; Толя-воробышек прилетел... В общем, не надо в кино ходить. На всю улицу срамоту развели.
И только одно успокаивало Пелагею - не было поблизости хороших людей. Не было. А раз не было - пыль эта, поднятая у Аграфениной избы, до первого дождя,
- Ты как золотой волной накрывшись... Искры от тебя летят...
Так плел ей, рассказывал Олеша-рабочком про свою первую встречу с ней, про то, как увидел ее у раскрытого окошка за расчесыванием волос. А сама она из той встречи только и запомнила, что резкую боль в голове (лапу в волосы запустил, дьявол) да нахальные, с жарким раскосом глаза. И уж, конечно, никак не думала, не гадала, что ихние дороги когда-нибудь пересекутся. Какой может быть пересек у простой колхозницы с начальником заречья? Шел мимо да увидел молодую бабу в окошкевот и потешил себя, подергал за волосья.
А дороги пересеклись. Недели через полторы-две, под вечер, Пелагея полоскала белье у реки, и вдруг опять этот самый Олеша. Неизвестно даже, откуда и взялся. Как изпод земли вырос. Стоит, смотрит на нее сбоку да скалит зубы.
- Чего платок-то не снимаешь? Не холодно.
- А ты что-опять к волосам моим подбираешься?
Проваливай, проваливай, покамест коромыслом не отводила! Не посмотрю, что начальник.
- Ладно тебе. Убыдет, ежели покажешь.
- А вот и убыдет. Ты небось в кино ходишь, билет покупаешь, а тут бесплатно хочешь?
- А сколько твой билет?
- Иди, иди с богом. Некогда мне. с тобой лясы точить.
И в третий раз они встретились. И опять у реки, опять за полосканьем белья. И тут уж она догадалась: подкарауливал ее Олеша.
- Ну, говори, сколько твой билет стоит? - опять завел свою песню.
- Дорого! Денег у тебя не хватит.
- Хватит!
- Не хватит.
- Нет, хватит, говорю!
- А вот устрой пекарихой за рекой - без денег покажу.
Как уж ей тогда пришло это на ум, она не могла бы объяснить. И еще меньше могла бы подумать, что Олеша эти слова примет всерьез.
А он принял.
- Ладно, устрою. Показывай.
- Нет, ты сперва денежки на бочку, а потом , руки к товару протягивай. - И тут Пелагея, к своему немалому удивлению, как бы рассмеялась и эдак шаловливо прискннула платок-дьявол, наверно, толкнул ее в бок.