Автор: Абрамов Ф.А.
Text from [ http://2lib.ru ]
@BookId: 13182
@BookInfo: Абрамов Федор А.,Пелагея
Федор А.Абрамов
ПЕЛАГЕЯ
Утром со свежими силами Пелагея легко брала полутораверстовый путь от дома до пекарни. По лугу бежала босиком, как бы играючи, полоща ноги в холодной травятной росе. Сонную, румяную реку раздвигала осиновой долбленкой, как утюгом. И по песчаной косе тоже шла ходко, почти не замечая ее вязкой, засасывающей зыби.
А вечером - нет. Вечером, после целого дня возня у раскаленной печи, одна мысль о возвратной дороге приводила ее в ужас.
Особенно тяжело давалась ей песчаная коса, которая начинается сразу же под угором, внизу у пекарни. Жара - зноем пышет каждая накалившаяся за день песчинка.
Оводы-красики беснуются - будто со всего света слетаются они в этот вечерний час сюда, на песчаный берег, где еще держится солнце. И вдобавок нота - в одной руке сумка с хлебом, другую руку ведро с помоями роет.
И каждый раз, бредя этим желтым адищем-иначе не назовешь, - Пелагея говорила себе: надо брать помощницу. Надо. Сколько ей еще мучиться? Уж не такие это деньги большие - двадцать рублей, которые ей приплачивают за то, что она ломит за двоих-за троих...
Но так говорила она до той поры, пока пересохшими губами не припадала к речной воде. А утолив жажду и сполоснув лицо, она начинала уже более спокойно думать о помощнице. А на той стороне, на домашней, где горой заслоняет солнце и где даже ветерком слегка потягивает, к ней и вовсе возвращался здравый смысл.
Неплохо, неплохо иметь помощницу, рассуждала Пслагея, шагая по плотной, уже слегка отпотевшей тропинке вдоль пахучего ржаного поля. Худо ли-все полола -л:
н дрова, и вода. И тесто месить-не надо одной руки выворачивать. Да ведь будет помощница-будет и глаз.
А будет глаз - и помои пожиже будут. Не пабахтаешь в ведро
теста-поопасешься. Л раз не набахтаешь, и борова на семь пудов не
выкормишь. Вот ведь ока, помощница-то, каким боком выйдет. И поневоле тут поразмыслишь да пораскинешь умом...
У мостков за лыву - грязную осотпстую озсрпну, в которой, отфмркнваясь, по колено бродила пегая кобыла с жеребенком, - Пелагея остановилась передохнуть. Тут всегда она отдыхает-и летом, и зимой, с сорок седьмого.
С той самой поры, как встала на пекарню. Потому что деревенская гора немалая - без отдыха не осилить.
На всякий случай ведро с помоями она прикрыла белым ситцевым платком, который сняла с головы, поправила волосы-жиденькую бесцветную кудельку, собранную сзади в короткий хвостик (нельзя ей показываться растрепой на люди-девья матерь), - затем по привычке подняла глаза к черемухову кусту на горе-там, возле старой, прокоптелой бани, каждый вечер поджидает ее Павел.
Было время, и недавно еще, - не на горе, у реки встречал ее муж. А осенью, в самую темень, выходил с фонарем. Ставь, жена, ногу смело. Не упадешь. А уж по дому своему-надо правду говорить-она не знала забот.
И утром печь истопит, и корову обрядит, и воды наносит, а ежели минутка свободная выпадет, и на пекарню прибежит: на неделю-на две дров наготовит. А теперь Павел болен, с весны за сердце рукой хватается, и всеи дом, и пекарня, - все на ней одной. Глаза у Пелагеи были острые-кажется, это единственное, что не выгорело у печи, - и она сразу увидела:
пусто возле куста, нету Павла.
Она охнула. Что с Павлом? Где Алька? Не беда ли какая стряслась дома?
И, позабыв про отдых, про усталость, она схватила с земли ведро с помоями, схватила сумку с хлебом и ззонко-звонко зашлепала по воде шатучими жердинами, перекинутыми за лыву.
Павел, в белых полотняных подштанниках, к мягких валяных бурках, в стеганой безрукавке с ее плеча, - она терпеть не могла этого стариковского вида! - сидел на кровати и, по всему видать, только что проснулся: лицо потное, бледное, мокрые волосы на голове скатались в косицы...
- На, господи, не вылежался! - выпалила она прямо с порога. - Мало ночи да дня-уже и вечера прихватываешь.
- Нездоровится мпе ноне, - виновато потупился Павел.
- Да уж как ни нездоровится, а до угори-то, думаю, мог бы дойти. II сено, - Пелагея кивнула в сторону окошка за передком никелированной кровати, - срам людейс утра валяется. Для того я вставала ни сзст ни заря?
Сам не можешь-дочн есть, а то бы и сестрицу дорогую кликнул. Не велика барыня!
- День андела у Онисьи сегодня.
- Большой праздник! Отпали бы руки, ежели бы брату родному пособила.
Хлопая пыльными, все еще не остывшими сапогами, которые плотнее
обычного сидели па затекшей ноге, Пелагея оглянула комнату-просторную, чистую, со светлым крашеным полом, с белыми тюлевыми занавесками во все окно, с жирным фикусом, царственно возвышающимся в переднем углу. Взглядом задержалась на ярко-красном платье с белым ремешком, небрежно брошенном на стул возле комода, на котором сверкали новехонькие, еще ни разу не гретые самовары.
- А та где, кобыла?
- Ушла. Девка - известно.
- Вот как, вот как у нас! Сам весь день на вылежке, дочи дома не оследится, а мати хоть убейся. Одной мне надо...
Пелагея наконец скинула сапоги и повалилась на пол. Без всякой
подстилки. Прямо на голый крашеный пол. Минут пять, а то и больше лежала она недвижно, с закрытыми глазами, тяжело, с присвистом дыша. Потом дыхание у нее постепенно выровнялось-крашеный пол хорошо вытягивает жар из тела, - и она, повернувшись лицом к мужу, стала спрашивать его о домашних делах.
Самая главная и самая тяжелая работа по дому была сделана - Алька и корову подоила, и травы на утро принесла. Еще ей радость доставил самоварчик, который, поджидая ее, согрел Павел, - не все, оказывается, давил койку человек, справил свое дело и сегодня.
Она встала, выпила подряд пять чашек крепкого чаю без сахара-пустым-то чаем скорее зальешь жар внутри, йотом приподняла занавеску на окне и опять посмотрела в огород. Лежит сено, целый день лежит, а ей уж не прибрать сегодня-отпали руки и ноги...
- Нет, не могу, - сказала она и снова повалилась на пол, на этот раз на ватник, услужливо разостланный мужем. - За вином-то сходил-нет? - спросила она немного погодя.
- Сходил. Взял две бутылки.
- Ну, то ладно, ладно, мужик, - уже другим голосом заговорила Пелагея. - Надо вино-то. Может, кто зайдет сегодня. Много ноне вина-то закупают?
- Закупают. Не все еще уехали к дальним сенам. Петр Иванович много брал. И белого и красного..
- Как уж не много, - вздохнула Пелагея. - Большие гости будут.
Антонида, говорят, приехала, ученье кончила.
Не видал?
- Нет.
- Приехала-поминал даве начальник орса. Из района, говорит, на катере вместе с военным ехала, с офицером, - вроде как на природу поинтересоваться захотела.
А какая природа? Жениха ловит, вза-иуж выскочить поскорее хочет. - Пелагея помолчала. - А тебе уж ничего не говорил? Не звал на чашку чая?
Павел пожал плечами.
- Вишь вот, вишь вот, как время-то бежит. Бывало, какое угощенье у Петра Ивановича обходилось без нас?
А теперь Павел да Пелагея не в силе - не нужны.
- Ладно, - сказал Павел, - у нас у сестры праздник. Была даже - звала.
- Нет уж, не гостья я ноне, - строго поджала губы Пелагея. - Рук-ног не чую-какие мне гости?
- Да ведь обида ей будет. День апдела у человека... - несмело напомнил Павел.
- А уж как знает. Не подыхать же мне из-за ешюго андела.
Как раз в эту минуту на крыльце зашаркали шаги, и-легка же на помине! - ц избу вошла Анисья.
Анисья была на пять лет старше своего брата, по здоровьем крепкая, чернобровая, зубы белые, как репа, и все целехопьхи-нс скажешь, что ей за пятьдесят.
Замуж Анисья выходила три раза. Первого мужа, от которого у нее был ребенок, умерший еще до года, убили па войне. Со вторым мужем си пришлось расстаться в сорок шестом году, когда она попала в заключение (сноп жита унесла с поля). А третий муж-из вербованных, приехавший на лесозаготовки с Рязанщины (она его больше всех любила) - пропил у нее все до нитки, избил на прощанье ч укатил к законной жене. После этого она уж больше семейного счастья не пытала. Жила вольно, мужиков от себя не отпихивала - но и близко к сердцу не подпускала.
Брата своего Анисья не то что любила-обожала: и за то, что он был у нее единственный, да к тому же хворый, и за то, что по доброте да по тихости своей никогда, ни разу не попрекнул ее за беспутную жизнь. Ну, а перед невесткой, женой Павла, - тут прямо надо говорить-просто робела. Робела и терялась, так как во всем признавала ее превосходство. Домовита-у самой Анисьи никогда не держалась копейка в руках, - жизнь загадывает вперед и в женском деле-камень.
Провожая мужа на войну-а было ей тогда девятнадцать лет, - Пелагея сказала: "На меня надейся. Никому не расчесывать моих волос, кроме тебя". И как сказала, так и сделала: за всю войну ни разу не переступила порог клуба.
И, сознавая превосходство невестки, Анисья всякий раз, когда
разговаривала с нею, напускала на себя развязность, чтобы хоть на словах стать вровень. Так и сейчас.
- Чего лежишь? - сказала Анисья. - Вставай! Вино прокиснет.
- Все ты со своим вином. Не напилась.
- Да ведь как. В такой день насухо! - Анисья кивнула брату. - Давай, давай-подымай жену. И сам одевайся.
Павел потупился. Анисья по-свойски взялась за его брюки, висевшие на спинке кровати.
- Не тронь ты его, бога ради! - раздраженно закричала Пелагея. - Человек не в здоровье-нс видишь?
- Ну тогда хоть ты пойдем.
- И я не пойду. Лежу как убитая. Еле ноги из заречья приволокла. Меня хоть золотом осыпь-не подняться. Нет, нет, спасибо, Онисья Захаровна. Спасибо на почести. Не до гостей нам сегодня.
Анисья растерялась. По круглому румяному лицу ее пошли белые пятна.
- Да что вы, господи! Самая близкая родня... Что мне люди-то скажут...
- А пущай это хоть, то и говорят, - ответила Пелагея. - Умный человек не осудит, а на глупого я вех не рассчитываю. - Затем она вдруг посмотрела па Аипсью своими сухими строгими глазами, приподнялась на руке. - Ты когда встала-то нынче? А я встала, печь затопила, траву в огороде выкосила, корову подоила, а пошла за рекуты еще кверху задницей, дым из трубы не лезет. Вот у тебя на щеках и зарево.