- Что это, Маслобоев? Разве у тебя сегодня званый вечер? - вскричал я, наконец, с беспокойством.
- Нет, ты один, - отвечал он торжественно.
- Да что же это (я указал на закуски), ведь тут можно накормить целый полк?
- И напоить - главное забыл: напоить! - прибавил Маслобоев.
- И это все для одного меня?
- И для Александры Семеновны. Все это ей угодно было так сочинить.
- Ну, вот уж! Я так и знала! - воскликнула, закрасневшись, Александра Семеновна, но нисколько не потеряв своего довольного вида. - Гостя прилично принять нельзя: тотчас я виновата!
- С самого утра, можешь себе представить, с самого утра, только что узнала, что ты придешь на вечер, захлопотала; в муках была...
- И тут солгал! Вовсе не с самого утра, а со вчерашнего вечера. Ты вчера вечером, как пришел, так и сказал мне, что они в гости на целый вечер придут...
- Это вы ослышались-с.
- Вовсе не ослышалась, а так было. Я никогда не лгу. А почему ж гостя не встретить? Живем-живем, никто-то к нам не ходит, а все-то у нас есть. Пусть же хорошие люди видят, что и мы умеем, как люди, жить.
- И, главное, узнают, какая вы великолепная хозяйка и
распорядительница, - прибавил Маслобоев. - Представь, дружище, я-то, я-то за что тут попался. Рубашку голландскую на меня напялили, запонки натыкали, туфли, халат китайский, волосы расчесала мне сама и распомадила: бергамот-с; духами какими-то попрыскать хотела: крем-брюле, да уж тут я не вытерпел, восстал, супружескую власть показал...
- Вовсе не бергамот, а самая лучшая французская помада, из фарфоровой расписной баночки! - подхватила, вся вспыхнув, Александра Семеновна. - Посудите сами, Иван Петрович, ни в театр, ни танцевать никуда не пускает, только платья дарит, а что мне в платье-то? Наряжусь да и хожу одна по комнате. Намедни упросила, совсем уж было собрались в театр; только что отвернулась брошку прицепить, а он к шкапику: одну, другую, да и накатился. Так и остались. Никто-то, никто-то, никто-то не ходит к нам в гости; а только по утрам, по делам какие-то люди ходят; меня и прогонят. А между тем и самовары, и сервиз есть, и чашки хорошие - все это есть, все дареное. И съестное-то нам носят, почти одно вино покупаем да какую-нибудь помаду, да вот там закуски, - пастет, окорока да конфеты для вас купили... Хоть бы посмотрел кто, как мы живем! Целый год думала: вот придет гость, настоящий гость, мы все это и покажем, и угостим: и люди похвалят, и самим любо будет; а что его, дурака, напомадила, так он и не стоит того; ему бы все в грязном ходить. Вон какой халат на нем: подарили, да стоит ли он такого халата? Ему бы только нализаться прежде всего. Вот увидите, что он вас будет прежде чаю водкой просить.
- А что! Ведь и вправду дело: выпьем-ка, Ваня, золотую и серебряную, а потом, с освеженной душой и к другим напиткам приступим.
- Ну, так я и знала!
- Не беспокойтесь, Сашенька, и чайку выпьем, с коньячком, за ваше здоровье-с.
- Ну, так и есть! - вскричала она, всплеснув руками. - Чай ханский, по шести целковых, третьего дня купец подарил, а он его с коньяком хочет пить. Не слушайте, Иван Петрович, вот я вам сейчас налью... увидите, сами увидите, какой чай!
И она захлопотала у самовара.
Было понятно, что рассчитывали меня продержать весь вечер. Александра Семеновна целый год ожидала гостя и теперь готовилась отвести на мне душу. Все это было не в моих расчетах.
- Послушай, Маслобоев, - сказал я, усаживаясь, - ведь я к тебе вовсе не в гости; я по делам; ты сам меня звал что-то сообщить...
- Ну, так ведь дело делом, а приятельская беседа своим чередом.
- Нет, душа моя, не рассчитывай. В половину девятого - и прощай. Дело есть; я дал слово...
- Не думаю. Помилуй, что ж ты со мной делаешь? Что ж ты с
Александрой-то Семеновной делаешь? Ты взгляни на нее: обомлела. За что ж меня напомадила-то: ведь на мне бергамот; подумай!
- Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне поклянусь, что на будущей неделе, ну хоть в пятницу, приду к вам обедать; а теперь, брат, я дал слово, или, лучше сказать, мне просто надобно быть в одном месте. Лучше объясни мне: что ты хотел сообщить?
- Так неужели ж вы только до половины девятого! - вскричала Александра Семеновна робким и жалобным голосом, чуть не плача и подавая мне чашку превосходного чаю.
- Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, - подхватил Маслобоев. - Он останется; это вздор. А вот что ты лучше скажи мне, Ваня, куда это ты все уходишь? Какие у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты каждый день куда-то бегаешь, не работаешь...
- А зачем тебе? Впрочем, может быть, скажу после. А вот объясни-ка ты лучше, зачем ты приходил ко мне вчера, когда я сам сказал тебе, помнишь, что меня не будет дома?
- Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотел с тобою поговорить, но пуще всего надо было утешить Александру Семеновну. "Вот, говорит, есть человек, оказался приятель, зачем не позовешь?" И уж меня, брат, четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на том свете сорок грехов простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок по-приятельски? Я и употребил стратагему: написал, что, дескать, такое дело, что если не придешь, то все наши корабли потонут.
Я попросил его вперед так не делать, а лучше прямо предуведомить. Впрочем, это объяснение меня не совсем удовлетворило.
- Ну, а давеча-то зачем бежал от меня? - спросил я.
- А давеча действительно было дело, настолечко не солгу.
- Не с князем ли?
- А вам нравится наш чай? - спросила медовым голоском Александра Семеновна.
Вот уж пять минут она ждала, что я похвалю их чай, а я и не догадался.
- Превосходный, Александра Семеновна, великолепный! Я еще и не пивал такого.
Александра Семеновна так и зарделась от удовольствия и бросилась наливать мне еще.
- Князь! - вскричал Маслобоев, - этот князь, брат, такая шельма, такой плут... ну! Я, брат, вот что тебе скажу: я хоть и сам плут, но из одного целомудрия не захотел бы быть в его коже! Но довольно; молчок! Только это одно об нем и могу сказать.
- А я, как нарочно, пришел к тебе, чтобы и об нем расспросить между прочим. Но это после. А зачем ты вчера без меня моей Елене леденцов давал да плясал перед ней? И об чем ты мог полтора часа с ней говорить!
- Елена, это маленькая девочка, лет двенадцати или одиннадцати, живет до времени у Ивана Петровича, - объяснил Маслобоев, вдруг обращаясь к Александре Семеновне. - Смотри, Ваня, смотри, - продолжал он, показывая на нее пальцем, - так вся и вспыхнула, как услышала, что я незнакомой девушке леденцов носил, так и зарделась, так и вздрогнула, точно мы вдруг из пистолета выстрелили... ишь глазенки-то, так и сверкают, как угольки. Да уж нечего, Александра Семеновна, нечего скрывать! Ревнивы-с. Не растолкуй я, что это одиннадцатилетняя девочка, так меня тотчас же за вихры оттаскала бы: и бергамот бы не спас!
- Он и теперь не спасет!
И с этими словами Александра Семеновна одним прыжком прыгнула к нам из-за чайного столика, и прежде чем Маслобоев успел заслонить свою голову, она схватила его за клочок волос и порядочно продернула.
- Вот тебе, вот тебе! Не смей говорить перед гостем, что я ревнива, не смей, не смей, не смей!
Она даже раскраснелась и хоть смеялась, но Маслобоеву досталось порядочно.
- Про всякий стыд рассказывает! - серьезно прибавила она, обратясь ко мне.
- Ну, Ваня, таково-то житье мое! По этой причине непременно водочки! - решил Маслобоев, оправляя волосы и чуть не бегом направляясь к графину. Но Александра Семеновна предупредила его: подскочила к столу, налила сама, подала и даже ласково потрепала его по щеке. Маслобоев с гордостью подмигнул мне глазом, щелкнул языком и торжественно выпил свою рюмку.
- Насчет леденцов трудно сообразить, - начал он, усаживаясь подле меня на диване. - Я их купил третьего дня, в пьяном виде, в овощной лавочке, - не знаю для чего. Впрочем, может быть, для того, чтоб поддержать отечественную торговлю и промышленность, - не знаю наверно; помню только, что я шел тогда по улице пьяный, упал в грязь, рвал на себе волосы и плакал о том, что ни к чему не способен. Я, разумеется, об леденцах забыл, так они и остались у меня в кармане до вчерашнего дня, когда я сел на них, садясь на твой диван. Насчет танцев же опять тот же нетрезвый вид: вчера я был достаточно пьян, а в пьяном виде я, когда бываю доволен судьбою, иногда танцую. Вот и все; кроме разве того, что эта сиротка возбудила во мне жалость, да, кроме того, она и говорить со мной не хотела, как будто сердилась. Я и ну танцевать, чтоб развеселить ее, и леденчиками попотчевал.
- А не подкупал ее, чтоб у ней кое-что выведать, и, признайся
откровенно: нарочно ты зашел ко мне, зная, что меня дома не будет, чтоб поговорить с ней между четырех глаз и что-нибудь выведать, или нет? Ведь я знаю, ты с ней часа полтора просидел, уверил ее, что ее мать покойницу знаешь, и что-то выспрашивал.
Маслобоев прищурился и плутовски усмехнулся.
- А ведь идея-то была бы недурна, - сказал он. - Нет, Ваня, это не то. То есть, почему не расспросить при случае; но это не то. Слушай, старинный приятель, я хоть теперь и довольно пьян, по обыкновению, но знай, что с злым умыслом Филипп тебя никогда не обманет, с злым то есть умыслом.
- Ну, а без злого умысла?
- Ну... и без злого умысла. Но к черту это, выпьем, и об деле! Дело-то пустое, - продолжал он, выпив. - Эта Бубнова не имела никакого права держать эту девочку; я все разузнал. Никакого тут усыновления или прочего не было. Мать должна была ей денег, та и забрала к себе девчонку. Бубнова хоть и плутовка, хоть и злодейка, но баба-дура, как и все бабы. У покойницы был хороший паспорт; следственно, все чисто. Елена может жить у тебя, хотя бы очень хорошо было, если б какие-нибудь люди семейные и благодетельные взяли ее серьезно на воспитание. Но покамест пусть она у тебя. Это ничего; я тебе все обделаю: Бубнова и пальцем пошевелить не смеет. О покойнице же матери я почти ничего не узнал точного. Она чья-то вдова, по фамилии Зальцман.