- Так что же это? Нечто вроде столбняка? - спросил маклер. |
- Не знаю,- ответила хозяйка.- Эта болезнь у него уже лет тридцать,- с тех пор как он был в армии. По его словам, ему впилась в голову острая щепка, когда он упал однажды в лодку. Но Бруссон надеется его вылечить. Говорят, англичане нашли способ безопасно применять синильную кислоту для излечения этой болезни.
И это мгновенье раздался крик, еще пронзительнее, чем прежде, и мы все похолодели от ужаса.
- Слышите? Вот именно так он кричал тогда у нас в поместье,- сказала жена банкира.- Я вся вздрагивала, до того эти вопли действовали мне на нервы. Но, представьте, удивительное дело: у злополучного Тайфера просто неслыханные, невыносимые боли, однако эти припадки совершенно безопасны для жизни. Когда нестерпимая пытка дает ему несколько часов передышки, он ест и пьет, как обычно. Удивительна натура человеческая! Какой-то немецкий врач сказал, что эта болезнь - нечто вроде подагры головы, и его мнение, таким образом, сходится с мнением Бруссона.
Я отошел от гостей, столпившихся вокруг хозяйки дома, и последовал за мадмуазель Тайфер, которую вызвал лакей.
- Ах, боже мой! - воскликнула она, плача.- Чем батюшка прогневил небо! За что он так мучается? Он такой добрый!..
Я спустился вместе с нею по лестнице, помог ей сесть в карету и тут увидел ее отца, согнувшегося в три погибели. Мадмуазель Тайфер пыталась заглушить стоны своего батюшки, закрывая ему рот платком. К несчастью, он заметил меня. Лицо его еще больше исказилось, он бросил на меня дикий взгляд, в воздухе пронесся его неистовый крик, и карета тронулась.
Этот обед и этот вечер оказали жестокое влияние на мою жизнь и на мои чувства. Я полюбил мадмуазель Тайфер, быть может, именно потому, что чувство чести и порядочность запрещали мне сближаться с убийцей, каким бы ни был он хорошим отцом и хорошим мужем. Что-то неодолимое и роковое влекло меня в те дома, где я мог увидеть Викторину. Нередко, дав себе честное слово не искать больше встречи с нею, я в тог же вечер оказывался близ нее. И я был беспредельно счастлив. Моя любовь, вполне законная, исполненная, однако, химерических угрызений совести, принимала оттенок преступной страсти. Я презирал себя за то, что кланяюсь Тайферу, когда он изредка появлялся в обществе вместе с дочерью, но все же я кланялся ему! Наконец, к несчастью, Викторина не только красивая девушка, но сверх того девушка образованная, одаренная талантами, и она так мила,- ни малейшего педантства и хотя бы тени кривлянья. Говорит она сдержанно, а ее характер поражает какой-то меланхолической прелестью, против которой никто не в силах устоять. Она любит меня, во всяком случае позволяет мне думать так,- ведь она дарит меня иной улыбкой, чем других, а когда говорит со мною, голос ее приобретает особую мягкость. О, она любит меня! Но ведь она обожает отца, постоянно превозносит его доброту, кротость, высокие достоинства. Похвалы эти для меня - нож в сердце. Однажды я едва не стал сообщником преступления, на котором зиждется богатство всего семейства Тайферов: я едва не попросил руки Викторины. И вот тогда я бежал от нее, отправился путешествовать, побывал в Германии, в Андернахе. Но ведь я вернулся. Я вновь увидел Викторину. Она была бледна, худа. Останься она такой же, как прежде, цветущей, веселой, я быт бы спасен. И тут страсть моя разгорелась с необычайной силой. Боясь, как бы моя щепетильность не превратилась в манию, я решил созвать синедрион чистых душ, чтобы пролить хоть луч света на эту проблему высокой морали и философии. Вопрос еще больше усложнился после моего возвращения. И вот третьего дня я собрал у себя кое-кого из друзей - тех, в ком я более чем в других вижу честности, деликатности чувств и порядочности. Я пригласил двух англичан - секретаря посольства и некоего пуританина; затем, бывшего министра, вооруженного зрелым умом политического деятеля; нескольких молодых людей, еще подвластных чарам невинности; одного старика священника; бывшего моего опекуна, простодушного человека, представившего мне наидобросовестнейший отчет об опеке, что явилось достопамятным событием в Опекунском совете; одного адвоката, одного нотариуса - словом, самых разнообразных представителей общественного мнения и житейских добродетелей. Сначала мы вкусно пообедали, поболтали, поспорили, потом, за десертом, я чистосердечно поведал свою историю и попросил, чтобы мне дали разумный совет, но, конечно, предмета моей любви по имени не назвал.
- Посоветуйте, друзья, как мне быть,- сказал я в заключение.- Обсудите вопрос со всех сторон - так, словно речь идет о каком-нибудь законопроекте. Вам принесут урну и бильярдные шары, и пусть каждый подаст голос за или против моего брака, с соблюдением всех требований тайного голосования.
Сразу воцарилась глубокая тишина. Нотариус объявил самоотвод.
- Ведь тут в дело замешался брачный контракт,- заметил он.
Бывший мой опекун после всех возлияний лишился дара речи; он сам теперь нуждался в опеке, чтоб благополучно добраться домой.
- Понимаю! - воскликнул я.- Не высказать своего мнения - это самый энергичный способ указать мне, как я должен поступить.
Гости мои зашевелились.
Один домовладелец, пожертвовавший по подписному листу в пользу детей генерала Фуа [Фуа (1775-1825) - наполеоновский генерал, во время Реставрации депутат парламента от либеральной партии] и на памятник ему, воскликнул:
- Как добродетели, бывают преступленья
Различных степеней!
- Болтун,- пробормотал министр, подтолкнув меня локтем.
- И чем тут затруднение? - спросил герцог ***, богатые поместья которого составились из земель, некогда конфискованных у непокорных гугенотов после отмены Нантского эдикта...
Встал адвокат.
- В юрисдикции,- сказал он,- случай, подвергнутый нашему рассмотрению, не представлял бы никакого затруднения. Герцог прав! - воскликнул этот глашатай закона.- Разве нет постановления о сроках давности? Что сталось бы с нашим обществом, если бы мы вздумали доискиваться происхождения всякого богатства? Это дело совести. Если уж вам так хочется обсудить данный казус, обратитесь в духовную консисторию.
Тут адвокат, воплощенный кодекс законов, умолк, сел на свое место и осушил бокал шампанского. Тогда поднялся добрый пастырь, призванный толковать евангелие.
- Бог создал нас слабыми,- сказал он убежденно.- Если вы любите наследницу преступника, то женитесь на ней, но удовольствуйтесь приданым, которое достанется ей от матери, а наследство отца раздайте бедным.
- Позвольте,- сказал один из тех безжалостных спорщиков, какие частенько встречаются в свете,- может быть, отец ее выгодно женился только потому, что разбогател. Разве любая его удача не была все же плодом преступления?
- Самый этот спор уже является решением! Есть вещи, о которых порядочные люди не спорят,- воскликнул бывший мой опекун, желая, видимо, просветить собравшихся своей пьяной мудростью.
- Да! - протянул секретарь посольства.
- Да! - воскликнул священник.
Эти два человека не понимали друг друга.
Поднялся доктринер, которому для избрания в палату не хватало только ста пятидесяти голосов при ста пятидесяти пяти избирателях.
- Господа, этот феноменальный случай принадлежит к сфере интеллектуальной и выходит за рамки явлений, характерных для нормального состояния нашего общества. Следовательно, решение, каковое предстоит нам принять, должно быть выражено всеми согласно велениям совести путем внезапного суждения и явиться поучительным отражением душевных переживаний, довольно схожих с теми озарениями, в коих выражаются чувства и склонности. Приступим к голосованию.
- Приступим! - воскликнули гости.
Я велел дать каждому два шара: один белый, другой - красный. Белый, символ девственной чистоты, означал запрещение этого брака, а красный - одобрение. Из деликатности сам я воздержался от голосования. Друзей собралось ко мне семнадцать человек, следовательно, для абсолютного большинства нужно было не менее девяти голосов. Каждый подходил и опускал свой шар в плетеную корзинку с узким верхом - ту, из которой перед партией в бильярд вытаскивают нумерованные шары, определяя таким образом очередь в игре; все мы испытывали довольно сильное волнение, так как решать путем голосования вопрос чисто моральный - это, конечно, способ необычный.
При подсчете голосов обнаружено было девять белых шаров. Этот итог нисколько не удивил меня, но мне вздумалось сосчитать, сколько молодых людей моего возраста имеется среди избранных мною судей. Таких казуистов оказалось девять человек, и, несомненно, все они были единомышленниками.
"Ох, ох!- думал я.- Два тайных и единодушных решения: одно - в пользу моей женитьбы, другое - против! Как выйти из столь затруднительного положения?"
- И где живет твой будущий тесть? - опрометчиво спросил один из моих школьных товарищей, менее скрытный, чем другие.
- Тестя больше не существует! - воскликнул я.- Еще недавно моя совесть говорила так громко, что ваше решение было бы излишне. Но теперь голос ее приутих, а вот и причина моего малодушия: весьма искушающее письмо, которое я получил два месяца тому назад.
И, вынув из бумажника это послание, я показал его всем.
"Господину *** Милостивый государь!
Просим вас принять участие в похоронах г-на Жана-Фредерика Тайфера, главы фирмы Тайфер и К-, бывшего провиантмейстера, кавалера ордена Почетного легиона и ордена Золотой шпоры, капитана первой гренадерской роты Второго легиона Парижской национальной гвардии, скончавшегося 1 мая с. г.
Вынос тела из дома покойного (улица Жубер).
Отпевание состоится... и т. д. От имени... и т. д.".
- Что же мне делать? - продолжал я.- Я хочу поставить вопрос очень широко. Разумеется, в поместьях мадмуазель Тайфер стоит целая лужа крови, и наследство ее батюшки настоящее Хацельдама [Хацельдама - "Поле крови" (библ.) - так называли поле, которое Иуда согласно библейской легенде купил за 30 сребреников, полученные им за предательство Иисуса Христа]. Я это знаю. Но Проспер Маньян не оставил потомства. Мне не удалось разыскать и родных фабриканта булавок, убитого в Андернахе. Кому вернуть состояние? Имею ли я право разгласить раскрытую мною тайну, прибавить еще одну отсеченную голову к приданому ни в чем не повинной девушки, добиться, чтобы она видела тяжелые сны и лишилась прекрасной иллюзии, убить ее отца вторично, сказав ей: "Каждое экю в наследстве вашем запачкано кровью". Я взял у одного престарелого духовника "Толковый словарь различных вопросов совести", но не нашел в нем ответа на свои сомнения. Отдать деньги в церковь на помин души Проспера Маньяна, Вальгенфера и Тайфера? Но ведь мы живем в девятнадцатом веке! Построить приют, учредить премию за добродетель? Премию за добродетель присудят жуликам. И большинство наших приютов, как мне кажется, стало нынче рассадниками пороков. И разве искупишь это преступление, употребив преступное богатство на цели более или менее лестные для тщеславия? Да и почему я обязан все это делать? Ведь я люблю, люблю страстно. Моя любовь - это моя жизнь. Если я без объяснения причин предложу девушке, избалованной роскошью, привыкшей к жизни, богатой утехами искусства, девушке, которой так нравится слушать в томной позе музыку Россини в Итальянском театре, если я предложу ей отказаться от ста пятидесяти тысяч франков ежегодного дохода, отдав их в пользу отупевших стариков или бездомных шелудивых оборвышей, она со смехом повернется ко мне спиною, а ее компаньонка сочтет меня злым шутником. Если в любовном экстазе я стану восхвалять ей прелести скромной жизни и мой домик на берегу Луары, буду молить ее пожертвовать столичными удовольствиями во имя нашей любви,- это будет, во-первых, добродетельной ложью, а во-вторых, пожалуй, окажется весьма печальным опытом: я потеряю сердце юной особы, которая обожает балы, наряды, да пока что и меня самого. Ее похитит у меня стройный щеголеватый офицер с закрученными усами - салонный пианист, почитатель лорда Байрона и превосходный наездник. Что же делать? Скорее, господа, дайте мне совет!
Честный человек пуританского склада, довольно похожий на отца Дженни Динс [Дженни Динc - героиня романа Вальтера Скотта "Эдинбургская темница"],тот самый, о котором я уже упоминал,- за весь вечер не промолвивший ни единого слова, пожал плечами и сказал мне:
- Дурак! Зачем было спрашивать, не уроженец ли он города Бове?
Париж, май 1831 г. КРАСНАЯ ГОСТИНИЦА
Впервые эта новелла была напечатана в 1831 году в августовских номерах "Ревю де Пари". В 1832 году она вошла в "Новые философские сказки" (издание Госселена). В 1846 году автор включил "Красную гостиницу" в XV том "Человеческой комедии" (II том "Философс ких этюдов").
В новелле "Красная гостиница" показано начало карьеры банкира-убийцы Тайфера, выступающего в романах "Шагреневая кожа" и "Отец Горио".
Образ банкира Тайфера аналогичен ряду других "героев" "Человеческой комедии", идущих к вершинам богатства путем грязных махинаций и прямых преступлений.