- Женские роли обычно поручают мальчикам, - объяснил Уилл, - потому что женщин в актеры не берут.
- Но ведь это неправильно, - протестующе забасил Мэтью, - между мужчинами и мальчиками не должно быть любовных отношений. Даже понарошку.
Это замечание больно кольнуло Уилла. Он почувствовал себя уязвленным. И тогда он сказал:
- Между прочим, в древности это вовсе не считалось грехом, и у знатных афинян были свои так называемые мальчики-катамиты. Это название произошло от имени юного Ганимеда, который прислуживал Зевсу за трапезой. Мужчины в те времена считали, что женщина - это только продолжательница рода, которая вынашивает потомство, а для истинного наслаждения души и тела нужно искать кого-нибудь другого. И прекрасный юный мальчик становился воплощением желаний этих умудренных опытом бородатых мужчин. Некоторые народы так поступают и в наши дни.
Да простит его Господь, Уилл отошел от темы и нес уже настоящую чушь, но ученики слушали его, затаив дыхание и ловя каждое его слово. Затем снова раздался срывающийся голос Артура:
- Но разве это не противоречит законам Церкви и заветам Господа нашего Иисуса Христа?
Уилл вдруг подумал, что Артур и его брат Гилберт наверняка могли бы подружиться: у них очень много общего... А он по дурости своей стал отвечать и на этот вопрос:
- Кое-кто с этим не согласен и считает, что и сам Иисус занимался этим со своим возлюбленным учеником Иоанном и что это вызвало ревность Иуды. И что никакая женщина, кроме одной-единственной, Его матери, не унаследует царствия небесного. - И затем, "внезапно испугавшись того, что мальчики могут запросто передать это отцу как якобы его собственную точку зрения, поспешно добавил: - Конечно, все это чушь и вздор, да, конечно, чушь. Но все-таки кое-кто думал именно так. А теперь давайте вернемся к нашему учебнику по грамматике.
...Что это было? Зачем он наговорил им все это? Может быть, все дело в больных нервах Уилла и том огорчении, что ему довелось пережить? Неужели все его существо протестует против женщин - белых и сварливых, черных и драчливых? Уилл с новой силой взялся за сочинение пьесы, которая якобы принадлежала перу Плавта:
Обед остыл - она разгорячилась;
А он остыл затем, что вас все нет;
Вас нет затем, что не хотите есть;
Есть не хотите - значит, разговелись
Уж где-то вы, заставив тем нас всех
Поститься и замаливать ваш грех {*}...
{* Перевод А. Некора.}
Ох уж эти неуклюжие строчки! Отовсюду так и лезет его подражание Сенеке, а отнюдь не Плавту... Неужели он никогда не станет самим собой?
- А Ральф сегодня не завтракал, - доложил Майлз. - У него зуб очень болит.
- Значит, - сказал Уилл, глядя на Ральфа, который застонал и поспешил сунуть в рот новый зубчик чеснока, - теперь я знаю, кто из вас кто. Ральф - этот тот, у кого болит зуб. - Ральф захныкал. - А разве у вас в городе нет зубодера? - удивился Уилл.
- Он болеет. У него лихорадка. Отец сегодня уехал по делам. Он сказал, что повезет его завтра в Кембридж.
- В Кембридж? Это же далеко.
- В наш Кембридж, глупый, - с усмешкой ответил Майлз. - В глостерширский Кембридж, а не в лондонский.
"Глупого" Уилл пропустил мимо ушей. И он не сомневался, что Майлз определенно знал, что делает, когда той ночью он пришел в комнату своего учителя и забрался к нему в постель. Мальчишка дрожал: было довольно холодно.
- Ральф плачет от зубной боли и мешает мне спать. - Близнецы спали в одной кровати.
Уилл прислушался: никакого плача слышно не было.
- Тогда заходи, и побыстрее.
На следующий день Ральфу вырвали больной зуб. Майлз больше не приходил в комнату Уилла, но в его присутствии начал кокетничать и воображать, словно девчонка. И вот однажды Уилл схватил его, когда он самым первым явился на урок в классную комнату, но, да простит его Господь, это оказался не Майлз, а Ральф. Ральф заорал громче, чем от зубной боли, и в следующий момент в комнату ворвались его мать и отец, которые в это время как раз сидели за завтраком. Они выскочили из-за стола, даже не прожевав того, чем были набиты их рты. Разгорелся громкий скандал, и дело едва не дошло до драки. Защищаясь, Уилл выхватил перочинный ножик.
- Он убьет нас, - вопила госпожа Куэджли. - Я всегда знала, что это когда-нибудь случится. Вот что значит пускать в дом всякий сброд из глухомани.
- Молчи, женщина, - гремел ее супруг. - А ты, негодяй, прочь из моего дома! Совратитель невинных, малолетних детей... Вон отсюда, развратник!
- Подумать только, судья-пьяница прямо на глазах становится благочестивым человеком. Какой пафос! А как насчет римских оргий?
- Я сказал, вон отсюда!
- Сначала отдайте причитающиеся мне деньги.
- Ничего ты не получишь! А если не уберешься немедленно из моего дома, я обломаю свою палку об твою башку.
Мать тем временем утешала Ральфа, а мальчишка искоса поглядывал по сторонам, наблюдая за Уиллом. Он знал, в чем дело, он все прекрасно понимал.
- Вы забыли про наш договор, - напомнил Уилл, рассеяно глядя, как лезвие ножа блестит в свете утреннего зимнего солнца.
- Что, о законе вспомнил? Так пеняй на себя. Растление малолетних - тягчайший из грехов. Пошел вон, или я позову слуг, чтобы они вышвырнули тебя отсюда.
- Я и сам уйду, - с достоинством ответил Уилл. - Нам не о чем больше говорить.
И он ушел в свою комнату, чтобы увязать грязные рубашки в красный шейный платок. Тут к нему влетел запыхавшийся Майлз.
- Мы будем очень скучать, - сказал он, с трудом переводя дыхание. И бросил на неубранную постель несколько медных монеток. - Вот, возьмите. Это подарок. - Потом он неуклюже чмокнул Уилла в щеку и убежал. Уилл не спеша покинул дом; мажордом с издевательской усмешкой выпроводил его за дверь, а одна из служанок (ее звали не то Дженни, не то Джинни) выглянула из-за угла и глупо хихикнула. Но видит Бог, он еще отомстит этим плебеям! Он клялся в душе Зевсом и Исидой, что обязательно возьмет свое и станет выше этих жалких рабов.
Мороз сковал землю, но Уилл не чувствовал холода, его кровь прямо-таки кипела от негодования. Лошади у него не было, в Глостершир он приехал верхом на кляче, которую Куэджли по случаю купил для своего сына Мэтью. И куда сейчас? Нет, не в Бристоль, только не в Бристоль... Всякий раз, когда он глядел на западный горизонт, ему казалось, что там тлеет вечное зарево его позора и унижения. Уилл решил пойти по дороге, ведущей на северо-восток. Человеку с так сильно развитыми греховными наклонностями лучше всего держаться поближе к своей семье (в которой, судя по его подсчетам, очень скоро ожидалось прибавление).. Багаж Уилла состоял из небольшого и горького житейского опыта, из воспоминаний о замке Баркли, в небе над которым кружили ласточки, и из нескольких сотен стихотворных строк лже-Плавта.
Что может быть страшнее испытанья,
Чем говорить о несказанном горе?
Но расскажу, насколько скорбь позволит,
Чтоб знали все: я обречен на смерть
Не преступленьем, а самой природой {*}.
{* Перевод А. Некора.}
В Уитминстере он зашел в дешевый трактир, чтобы поесть, и там судьба свела его с одним проходимцем, основным занятием которого была игра в кости. Уилл сидел в уголке и размачивал сухой хлеб в похлебке, больше похожей на помои, и этот игрок обратился к нему. Джентльмены в этот трактир не заходили, а Уилл выглядел именно как благородный господин; видимо, шулер признал в нем родственную душу - благообразный, учтивый, улыбчивый молодой человек, твердо знающий, что ему нужно от жизни. Игрок же был худощавым парнем в большой черной шляпе, которая делала его похожим на странствующего проповедника; говорил он стремительной скороговоркой.
- Этой похлебкой сыт не будешь, - с ходу заявил он. - Вот в Глостере мы могли бы объесться сладкими пирожками и закусить их ватрушками. А вы, сэр, чем занимаетесь? Судя по всему, дела у вас идут неважно.
- Вообще-то, я в некотором роде поэт. Хотя, еще совсем недавно был учителем.
- Совсем недавно? Так-так. Что ж, честных мастеровых людей на свете много, а вот хороший вор - большая редкость. Сам я еду в Глостер, чтобы провернуть там одно выгодное дельце. Мы могли бы пойти туда вдвоем, но для начала мне хотелось бы рассказать вам суть этого дела. Вы выглядите неглупым молодым человеком.
Вкратце это предложение заключалось в следующем: они заходят в трактир порознь, сначала Уилл, который, как истинный джентльмен, заказывает для себя эль, а спустя какое-то время входит его напарник-шулер. Он затевает игру в кости, Уилл становится его первым партнером и выигрывает несколько раз подряд, после чего мошенник с сокрушенным видом говорит: "Нет уж, сэр, для меня вы слишком сильный соперник. Будьте так добры, дайте и другим сыграть". Уилл уходит, а его место занимает какой-нибудь простофиля, которого устроитель всей этой затеи при помощи нехитрых манипуляций легко обыгрывает и уходит с деньгами.
И вот они отправились вместе. День выдался ясным и морозным. Когда по пути в Глостер им довелось пройти через городишко Куэджли, Уилл зло сплюнул. Его попутчик без умолку рассказывал о своем ремесле, в котором, оказывается, было столько нюансов и хитростей, что хватило бы на целую книгу: тройки-четверки, пятерки-двойки, соперники, различные способы мошенничества... Заодно игрок поведал и о других проходимцах, с которыми можно столкнуться на улицах большого города, - в их число входили "молчальники", собирающие милостыню, притворяясь глухонемыми, конокрады, юродствующие бродяги, карманники, уличные воришки, шлюхи, сводни и скупщики краденого. Это был незнакомый новый мир, но Уилл уже начал ощущать себя его частью: разве он не был таким же обманщиком, развратником и растлителем малолетних? Кроме того, он чувствовал безотчетный страх перед тем, какие еще пороки могут пробудиться в его душе. Когда они наконец добрались до Глостера, остановив свой выбор на трактире "Нас трое" (его эмблемой были два дурака), Уилл с блеском исполнил роль, отведенную ему нечистым на руку попутчиком, и заработал таким образом небольшую сумму серебром. Он забрал деньги и устроился на ночлег в другом трактире, а на следующее утро отправился домой, чувствуя, как сердце часто и больно бьется от волнения.