Роберт Армии скромно стоял в стороне и грыз ноготь.
- Это все он, все из-за него, - выкрикнул Кемп, тыча в сторону Уильяма своим коротким толстым пальцем. - Только благодаря мне он стал джентльменом. "Не без горчицы"! Когда-то он приполз на коленях ко мне и бедному покойному Тарлтону и умолял взять его на работу. Зато теперь он стал благородным господином, у которого есть черная шлюха!
- Это к делу не относится. - Уильям почувствовал, что краснеет. И кто только додумался переделать его фамильный девиз в этот издевательский каламбур? - Весь вопрос в том, что если уж я пишу пьесы...
- Мне кажется, - сказал Кемпу Дик Бербедж, - твое время уже прошло. Ты можешь продать свой пай мне или моему брату.
Кемп, это комическое подобие Цезаря, в ужасе посмотрел на него.
- Ты хорошо поработал, ты продержался на плаву дольше других.
Кемп как-то сразу поник, съежился и, казалось, стал даже меньше ростом.
- Но всему рано или поздно приходит конец. Теперь мы должны расстаться, но я не хочу, чтобы мы расстались врагами.
У Кемпа на глазах выступили слезы, а голос сорвался на щенячий визг; он никогда не умел управлять своими чувствами.
- Это смерть, - крикнул он, - старый надежный способ! Пасть от руки выскочки. Ты... - он направился к Уильяму, его щеки были мокрыми от слез, - ты... - Он замахнулся безвольной рукой, собираясь ударить.
Уильям отступил назад, сказав при этом:
- Поверь, тут дело не в личной неприязни. Мы должны исходить из того, что будет лучше для сцены.
- Щенок, не тебе меня учить, что хорошо для сцены, а что нет! Я выступал на этой сцене, еще когда ты... - Он стоял безвольно опустив руки, - Да ладно, это уже не имеет значения.
- Вилли, уйди красиво, - сказал Хеминг. - А потом мы с тобой вместе завалимся в какой-нибудь кабачок, чтобы выпить и повеселиться.
- Да, уйти надо красиво, - пробормотал Кемп. И затем громко сказал: - Уйти раз и навсегда! Красивый жест обреченного! Что ж, я буду даже рад уйти. Будь ты проклят, - процедил он сквозь зубы, обращаясь к Уильяму, - предатель! - И затем резко повернулся и зашагал прочь.
- Смотри шутки свои не забудь, - тихо сказал Армин. Кемп даже не оглянулся. И тогда Армии запел своим красивым тенором. - О стыд, о стыд! Конек-скакунок позабыт!
Предатель, предатель...
- У меня голова раскалывается, - пожаловался Уильям Фатиме. Она жила теперь в маленьком домике на Суон-Лейн, где с реки веяло прохладой и были слышны крики лодочников.
- Ложись, - приказала она. - Сейчас я намочу этот платок в холодной воде. - С этими словами она подошла к кувшину с водой. Маленькая смуглая женщина, привычно хлопочущая по хозяйству; он наблюдал за ней из-под прикрытых век, лежа на ее постели. В комнате терпко пахло какими-то экзотическими травами и специями, в окне ярко светило солнце - настоящий островок далекой южной страны... - Вот. - На лоб ему легла холодная примочка. - Ну-ка, подвинься, - сказала она и легла с ним рядом.
- Как хорошо, - вздохнул он. - Мы живем в таком мире, от которого иногда нестерпимо воняет пбтом человеческих раздоров. А здесь так хорошо...
- Лежи тихо и не разговаривай.
Он снял камзол, рубашка была расстегнута из-за жары, и теперь Фатима принялась поглаживать его грудь своей изящной ручкой, спускаясь все ниже и ниже, к животу, а потом снова поднимаясь на грудь.
- Вот уж никогда бы не подумал, - сказал Уильям, чувствуя, как боль и усталость начинают отступать, - что смогу вот так лежать. Раньше я хищно набросился бы на тебя, словно мальчишка, которого сколько ни корми конфетами, все равно ему будет мало. Я бы сгорал от желания проглотить тебя всю, целиком.
- А сейчас нет. - Его глаза были закрыты, но он был уверен, что она улыбается. - Что ж, придется сделать тебя таким, каким ты был тогда.
- Нет, мне нравится, когда мы просто лежим рядом и нам хорошо друг с другом.
- А мне больше нравится по-другому. - Фатима обнажила грудь и положила на нее его голову, все еще продолжая ее гладить. - Ведь ради этого и созданы мужчина и женщина. - Уильям начал лениво щекотать языком ее сосок. Она вздрогнула. - Тебе можно это не делать, если не хочешь...
И затем она показала ему, что он может сделать, чтобы доставить ей наслаждение и помочь снять напряжение. Его неохотно задвигавшаяся рука помогла ей достичь наивысшей точки наслаждения и снова испытать ощущение свободного полета, прыжка с головокружительной высоты, от которого захватывает дух. Некоторое время после этого Фатима лежала неподвижно, тяжело дыша. Он же сказал:
- Ты станешь презирать меня. Но не бойся, я смогу. Ждать осталось не долго. Просто есть вещи, которыми управляет не тело, а душа.
Ее лоб был влажным от пота; Уильям осторожно вытер его платком, что лежал теперь, на подушке. Вскоре Фатима открыла глаза и улыбнулась.
- Да, - сказала она, - ты сможешь снова. Скоро.
Но "смочь снова" ему удалось, лишь когда лето было уже в самом разгаре. Тем июльским днем он вместе с Бербеджами, Хемингом и остальными стоял на Мейден-Лейн. Плотник Питер Стрит подал условный знак, и рабочие сложили фартуки. Consummatum est. Свершилось. Эта фраза вертелась у Уильяма в голове, однако связана она была не с последними словами распятого Христа, а с восклицанием Фауста, кровью подписавшего договор с самим дьяволом. Он предвидел, что именно в этих стенах должна течь его лучшая кровь.
- И вправду великолепное здание, - восхищенно сказал Флетчер.
- Наш флаг должен быть готов завтра к полудню. Мне обещали, - сказал Дик Бербедж. - На нем изображен Геркулес, держащий на плечах земной шар. - Великолепное название для нового театра. "Глобус". Totus mundus agit histrionem. И девиз тоже подходящий. Целый мир, нет, весь мир играет, мир - это сцена... В общем, нужно будет придумать перевод поскладнее. Но это потом, а сейчас...
- А сейчас надо выпить, - объявил Дик Бербедж. Подмастерья, усмехаясь, открыли свои корзины, достал бокалы и огромные бутыли с вином. - Мы будем пить у каждой двери, в каждом уголке - везде. Нужно сделать так, чтобы там пахло вином, а не краской, клеем и стружкой. Но для начала мы его окрестим.
- Ego te baptize, - торжественно произнес Джон Уилсон, - in nomine Kyddi et Marlovii et Shakespearii {Крещу тебя во имя Кида, и Марло, и Шекспира (лат.).}.
Уильям смущенно покраснел.
- Аминь, аминь, говорю я в ответ на эту чудесную молитву.
Дик вместе с братом торжественно подвели их ко входу. Прежде чем войти внутрь, они осушили первый, символический бокал терпкого вина, согретого лучами солнца и красного, словно кровь. А потом пропустили еще по одной, стоя внизу и разглядывая внутреннее убранство театра - ярусы галерей, авансцену, полог-"небо", альков в глубине сцены, на котором еще не было занавеса... Они забрались на сцену и принялись дурачиться, расплескивая вино из бокалов. Наперебой вспоминали прежние спектакли, забавные случаи, пропущенные реплики. Вспомнили Кемпа и на мгновение конфузливо притихли. Армии попытался влезть на одну из колонн, поддерживающих "небо". Остальные, распевая какую-то бравую военную песню, промаршировали от левой двери сцены к правой, потом сбежали вниз по ступенькам, пересекли темный гулкий подвал, поднялись по лестнице, что вела к левой двери, а оттуда вереницей снова вышли на сцену, стараясь придумать себе на каждый следующий выход новый образ и походку. При этом никто не расставался со своим бокалом. Конделл завывал, словно привидение, в глубине сцены. Дик Бербедж писклявым голосом декламировал монолог Джульетты, взобравшись на балкончик над сценой. Актеры испытывали на прочность подмостки, проделывая невероятные кульбиты и пытаясь спьяну исполнить замысловатые фигуры из чопорной паваны. Лодочники и нищие, привлеченные этим шумом, смехом и плясками, заглядывали в открытые двери театра и разинув рот наблюдали за необычным бесплатным представлением. В какой-то момент синее июльское небо заволокло облаками, и на землю пролился недолгий полуденный ливень, но "слуги лорда-камергера", надежно укрытые от непогоды своим "небом", даже не заметили этого. Когда солнце выглянуло снова, бутыли были уже пусты и весь театр был старательно окроплен кроваво-красным вином с металлическим привкусом. И вот наконец актеры отправились по домам. Те, кто был еще в состоянии держаться на ногах, шли обнявшись, поддерживая друг друга, и радуясь столь тесному актерскому братству. Два мертвецки пьяных тела так и остались лежать на авансцене. Армии же, почти трезвый, сидел с задумчивым видом на краешке сцены, болтал ногами и меланхолически напевал:
Разлука уж близка. Прощай родная,
О грустном ты молчи; я знаю, знаю,
Что слишком хороша ты для любого.
Прощай, прощай, не встретимся мы снова...
К этому времени Уильям, будучи в изрядном подпитии, но все же не утратив способности передвигаться самостоятельно, был уже на полпути к Суон-Лейн.
350
- Ты пьян, -т сказала Фатима, стоя над ним, сложив руки на груди и принюхиваясь. - Ты выпил много вина. - Несколькими минутами раньше Уильям ввалился в ее комнату и рухнул, не разуваясь, на кровать.
- Нет" я выпил совсем чуть-чуть, - простонал он. - Но мне и этого хватило. У меня слабый желудок. - Уильям закрыл глаза. - О-ох...
- Тогда тебе надо немного поспать.
- Сегодня мы его достроили, наш новый театр. Ну как такое не отметить! Все перепились как свиньи, но я выпил меньше всех. - Он глупо хихикнул. - Великолепное здание...
- У меня есть для тебя лекарство, - сказала Фатима, наливая из мисочки в небольшую, чашку какую-то темную жидкость. - Вот, выпей. Это не вино.
- Нет, не могу... меня...
- Выпей, а потом поспи. Это вылечит твой желудок. - Она поднесла чашку к его губам, помогла ему приподняться и поддерживала за плечи, пока он пил. В чашке оказался какой-то отвар с резким запахом, сладковатый на вкус. - Вот так, - похвалила Фатима.
Вскоре он почувствовал, что проваливается куда-то в пустоту, и действительно забылся тяжелым сном. Ему снились образы, услужливо извлеченные подсознанием из самых дальних уголков мозга. Нет, его не мучили кошмары, но все-таки было неприятно, Уильям видел идущую на него огромную толпу, различал в ней казавшиеся знакомыми лица, которые он, несомненно, никогда не видел прежде. В основном это была чернь, простолюдины: разгоряченные, лоснящиеся физиономии, гнилые зубы, засаленные одежды, от которых воняло потом и тухлым мясом... Из широко разинутых ртов с поломанными зубами раздавались громкие вопли. Что они выражали - гнев, одобрение или восторг, - разобрать было невозможно. Сам же Уильям кричал от радости, сидя на высоком столбе, который он крепко обхватил руками и ногами. Он выкрикивал какие-то заклинания на непонятном языке, это были даже не слова, а проста бессмысленный набор звуков. Каким-то чудесным образом Уильям швырял в толпу свою одежду, которой, похоже, у него было очень много - целый театральный гардероб. В воздухе вещи превращались в куски кроваво-красной плоти, во внутренности, ребра, в три шеи (Уильям улыбнулся: три шеи - это был полнейший абсурд, даже для сна). Все это схватывалось грязными руками на лету и тут же пожиралось со смачным чавканьем.