-- Ишь куда ты нас увела! Столько эрудиции по такому заурядному поводу! -- бесцельно, но со звоном переставляя на столе посуду, не сдавался Александр Степанович. -- И цитатой на нас замахнулась!
Потом обратился к внучке:
-- Сонечка сочинила статью о дружбе выдающихся композиторов прошлого века.
-- Ну и что? -- заранее отвергая эту статью, сказала Катя.
Сахарница и солонка остались возле Малинина, а стакан с чаем, из которого он начал отхлебывать, убыл в центр стола.
-- На твоем месте я бы проявил добрую волю и напечатал Сонечкину статью в школьном журнале.
-- Личные контакты, добрая воля... Похоже, мы не за завтраком, а на международных переговорах, -- вмешалась Юлия Александровна. Она относилась к Кулькову и его семье, как считал Александр Степанович, с "нескрываемым предубеждением".
Предубеждение было нескрываемым, а одну из причин его Юлия Александровна скрывала: она догадывалась, что Катя неспроста обороняет Кулькова.
-- Его защищаешь, так уж и к Соне беги за статьей, -- сказала Юлия Александровна, разглядевшая в Катиной ревности еще одно подтверждение своих тревожных материнских догадок.
-- А зачем?
-- Ах, не хочешь? Понятно! -- И добавила: -- Они пара... Не в том смысле, что два сапога, а в том, что два жирафа.
-- Я тоже не Мона Лиза.
-- Но можешь ею стать. С тобой еще не все ясно. А с ними...
Кате говорили, что она пребывает в переходном возрасте и поэтому "еще сто раз переменится". В этих словах были ноты утешения: признанным в школе красавицам никто изменений не предрекал. Иногда Катю подбадривали: "Зато характер у тебя полностью сформировался". И она приходила к выводу, что единства формы и содержания в ней пока что не наблюдается.
Катю уверяли, что о ее внешности еще ничего безусловного сказать нельзя. А Соня была, безусловно, нехороша собой.
-- Так похожа на отца, точно рождена без участия матери, -- любила подчеркивать Юлия Александровна.
Катя редактировала литературный журнал. Стихи и рассказы у нее не получались. Но зато она сочиняла передовые под рубрикой "Слово к читателям". Желая привлечь внимание к своему журналу, Катя провозгласила: "Кто не читает, тот не ест!"
-- Хочешь, чтобы они любили литературу? -- не раз вопрошал дедушка. -- Но приказ, как и страх, с любовью не сочетается.
-- Любовь к чтению возникает от самого чтения, а не с первого взгляда.
-- Ты и в любви... разбираешься? -- бдительно осведомилась Юлия Александровна.
-- К чтению, -- ответила дочь.
Первым, кому Катя показывала каждый номер, был Вася. Представлялась возможность подолгу сидеть с ним рядом, будто бы обсуждать и будто бы спорить...
Ко всем членам малининского семейства Вася относился с преувеличенной трепетностью. И, медленно переворачивая страницы Катиного журнала, подчеркивая, что читает, а не листает, он неизменно произносил:
-- Творчество цементирует дружбу!
-- Зачем сравнивать творчество со строительным материалом? -- иронично заметила как-то Юлия Александровна. -- Цемент есть цемент.
-- Ага!... И этому слову, значит, уготован лишь один, изначальный, смысл, -- затопав по комнате, разгорался Малинин. -- Не слушай мать, Катенька! Творчество цементирует. Еще как цементирует!
-- Я сама вижу: скрепляет, объединяет, -- стала на дедушкину, а точнее, на Васину сторону Катя.
Защитив Васю однажды, отстояв его право поступить в институт, Александр Степанович уже постоянно, как бы по инерции, отстаивал кульковские интересы. "Что породили, тем и дорожим!" -- комментировала Юлия Александровна.
Малинин испытывал чувство долга и по отношению к дому Кульковых.
Тут Катя вступала в противоречие с дедушкой: она подобного долга не ощущала. Однако попасть в Васин дом и узнать, что там в нем происходит, ей очень хотелось.
-- Я думаю, он все-таки деспот, -- негромко, но кропотливо проталкивала свою точку зрения Юлия Александровна. -- Жена, преподаватель истории, в школьном классе небось эпохами оперирует, историческими периодами, а посмотрите, какая забитая... Фразы не вытянешь! По крайней мере в его присутствии.
-- Он тоже застенчивый, -- бросилась на защиту Катя.
-- Застенчивый деспот? Совсем уж страшно!
-- Анастасия любит его. Вот и молчит, -- грохнул своим аргументом Александр Степанович.
Катя напряглась: ей было неприятно, что Васю еще кто-то, кроме нее, смеет любить. "Что там у них? Как он обращается со своей Анастасией Петровной и со своей музыкальной Сонечкой?" -- терзалась она. И решила наконец все это проверить "на месте": отправиться за Сонечкиной статьей.
-- В гости к себе он почему-то не приглашает, -- узнав о намерении дочери, отметила Юлия Александровна. -- Семейные даты в общественных местах отмечает -- в ресторанах, кафе.
-- Потому что не жмот! -- громыхнул очередным защитительным аргументом Малинин.
-- Причина в другом, -- не поддавалась Юлия Александровна. -- Уж его-то дом, без сомнения, его крепость. А крепость -- понятие военное, связанное с секретами, тайнами.
Проникать в тайны и рассекречивать секреты было Катиной слабостью. 2
Когда детей в раннем возрасте спрашивают, кого они больше любят -- маму или папу, дети обычно молчат. Они оказываются тактичней тех, кто их спрашивает: не хотят обидеть ни маму, ни папу. А Катя молчала потому, что больше всех на свете любила дедушку.
Случайно услышав, что родители ждали сына, она поняла, что ее не ждали... А дедушка хотел внучку. Он, значит, ждал! И сразу же стал понимать ее не с полуслова (словами Катя вначале еще не владела), а с полужеста и полузвука. Он безошибочно определял, в чем ее неудобства, мучения и чего она хочет.
Отец Кати разобраться в этом и не пытался: даже в час рождения дочери он ускорял рождение какого-то предприятия, за которое "отвечал головой", вдали от родного города. Голова его постоянно находилась в опасности, хотя внешне выглядела вполне ухоженной и благополучной: холеная, модно подстриженная. Дедушка именовал его "командировочным мужем". Он отсутствовал столь продолжительно, что, по мнению Александра Степановича, в командировках фактически находился дома. Но и присутствуя, он тоже отсутствовал: разговаривал отрешенно-бодряческим тоном, задавал вопросы, которые не требовали ответов.
Ответы ему были и не нужны: походя спросив о чем-либо Юлию Александровну, он удалялся в другой конец комнаты, чтобы так же походя спросить о чем-нибудь Катю. А спросив ее, оказывался возле Александра Степановича, который заранее предупреждал:
-- Отвечать не буду!
В Катиной памяти отец неизменно ассоциировался с чемоданом. Чемодан либо упаковывался, либо распаковывался. Так как при встречах и расставаниях слова произносятся особые -- громкие или проникновенные, -- отец ассоциировался еще и с неестественно приподнятым тоном, с необычными интонациями, которые не должны быть частыми, если хотят заслужить доверие: чрезвычайное не может быть постоянным.
Катя из окна смотрела вслед отцу, когда он уезжал, и сквозь стекло махала ему, когда он приезжал с вокзала или аэродрома. Ей казалось, что походка убывающего отца была легче и радостней, чем походка прибывающего.
Заметив, что мама и дедушка отходят от окна в грустной задумчивости, шестилетняя Катя, уже тогда во всем любившая ясность, спросила отца:
-- Ты что всегда так торопишься?
-- Боюсь опоздать на самолет. Или на поезд...
-- Выходи раньше -- и не будешь бояться. А почему нам не машешь?
-- У меня в руке чемодан.
-- Это в одной. А другая?
Отец стал махать свободной рукой, но с такой дежурной благожелательностью, как если бы встречал или провожал делегацию не очень дружественного государства.
Однажды отец не вернулся из командировки.
-- Пропал без вести, -- как бы опустевшим голосом сострила Юлия Александровна.
Александр Степанович не любил кощунственных шуток. Тем более что в сорок втором сам пропал без вести, и от этого сообщения у его матери, Катиной прабабушки, разорвалось сердце. А он потом отыскался... Среди бесчисленных глубоких извилин на дедушкином лице Катя давно уже выделила те, которые были шрамами. Сам же дедушка именовал их "траншеями".
-- Он не пропал без вести, -- оскорбленно прохрипел Александр Степанович. -- Он дезертировал.
-- Только родной земле надо соблюдать верность при всех обстоятельствах, -- возразила Юлия Александровна.
-- А детям? -- Александр Степанович кивнул на Катю. -- А друзьям? А делу жизни?
-- Я не дитя, не друг... И не "дело жизни". Каждое слово в русском языке имеет значение остро определенное. Я считалась женой.
-- Но согласись: он обязан был по-человечески предупредить.
-- Его командировки и были предупреждением. Катя, мне кажется, заметила... И поняла. В шестилетнем возрасте!
-- Значит, она взрослее меня. Я по-детски доверчив.
-- Доверчивость -- это достоинство. С мелкой практической наблюдательностью она может и не сочетаться. А с мудростью вполне совместима!
Сказав так, сама Юлия Александровна с той поры стала изучающе относиться к людям и не верить возвышенным интонациям.
Это случилось летом... Через месяц, вернувшись в город, Катя отнесла в детский сад все игрушки, которые ей подарил отец. Игрушек было много: из командировок положено возвращаться с подарками.
-- Это вполне в ее стиле, -- сказала заведующая детсадом Юлии Александровне. -- Поэт написал: "Есть женщины в русских селеньях", а мы говорим: "Есть Катя у нас в детском саде..." Коня она "на скаку остановит" как-нибудь в будущем, а машину на полном ходу уже задержала.
-- Когда?!
-- Одну нашу воспитательницу прихватила желчнокаменная болезнь. Катя выскочила на дорогу и, увидев машину с красным крестом, заорала: "Человек умирает!" Под уздцы, можно сказать, "Скорую помощь" во двор привела.