-- Кто он?
-- А чертик... такой зелененький!
Что было тут говорить? Больной несколько раз избавлялся от своих галлюцинаций, а потом начиналась та же история.
В бубновском доме Галактион часто встречал доктора Кочетова, который, кажется, чувствовал себя здесь своим человеком. Он проводил свои визиты больше с Прасковьей Ивановной, причем обязательно подавалась бутылка мадеры. Раз, встретив выходившего из кабинета Галактиона, он с улыбкой заметил:
-- Что вы мучите напрасно Ефима Назарыча?
-- Такое уж дело, доктор... Не для собственного удовольствия.
-- Ха-ха! Мне нравится этот вежливый способ грабежа. Да... Не только ограбят, но еще спросят, с которого конца. Все по закону, главное... Ах, милые люди!
Галактион вспыхнул и готов был наговорить доктору дерзостей, но выручила Прасковья Ивановна.
-- Да ведь и вы, доктора, тоже хороши, -- азартно вступилась она. -- Тоже по закону морите живых людей... Прежде человек сам умирал, а нынче еще заплати доктору за удовольствие помереть.
-- Что же, вы правы, -- равнодушно согласился доктор, позабыв о Галактионе. -- И мы тоже... да. Ну, что лечить, например, вашего супруга, который представляет собой пустую бочку из-под мадеры? А вы приглашаете, и я еду, прописываю разную дрянь и не имею права отказаться. Тоже комедия на законном основании.
Провожая Галактиона в переднюю, Прасковья Ивановна с милою интимностью проговорила:
-- Доктор очень милый человек, но он сегодня немного того... понимаете? Ну, просто пьян! Вы на него не обижайтесь.
-- Да я, кажется, ничего не сказал. Вы сами можете подумать то же самое.
-- Я-то? Ах, мне решительно все равно!
Эта первая неудачная встреча не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком и любил поговорить на разные темы, забывая на другой день, о чем говорилось вчера.
-- А у вас все Мышников орудует? -- спрашивал доктор почти при каждой встрече. -- О, у него громадный аппетит!.. Он вас всех слопает.
Доктор почему-то ненавидел этого адвоката. Прасковья Ивановна пользовалась, чтобы поддразнить его.
-- Вы просто ревнуете Павла Степаныча, доктор. Вам завидно, что он тоже образованный. Да, из нашего, из купеческого звания и образованный... Умница.
-- Вот посмотрим, что вы заговорите, когда он вас оберет, как липку.
-- Да я сама бы ему с радостью все отдала: на, милый, ничего не жаль. И деньги, доктор, к рукам.
Эти разговоры кончались обыкновенно тем, что доктор выходил из себя и начинал ругать Мышникова, а если был трезв, то брал шапку и уходил. Прасковья Ивановна провожала его улыбавшимися глазами и только качала своею белокурою головкой.
Раз доктор приехал сильно навеселе. Прасковьи Ивановны не было дома.
-- Вы все еще жилы тянете из моего пациента? -- спросил он Галактиона сильно заплетавшимся языком. -- И я тоже... С двух сторон накаливаем. Да?
-- Вы это так говорите, доктор, без толку.
-- Нет, с толком, ваше степенство. Вы нигде не учились, Галактион Михеич?
-- Нет, нигде. Раскольничья своя мастерица кое-как грамоте обучила.
-- Это ваше счастие... да... Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников... Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку... да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
-- Это тоже глядя по человеку, доктор. Разные и купцы бывают.
-- Разные-то разные, а жадность одна. Вот вас взять... Молодой, неглупый человек... отлично знаете, как наживаются все купеческие капиталы... Ну, и вы хотите свою долю урвать? Ведь хотите, признайтесь? Меня вот это и удивляет, что в вас во всех никакой совести нет.
-- Вы это правильно, а только суди на волка, суди и по волку, -- так пословица говорится, доктор. Видали мы и настоящих господ, и господ иностранцев, какие они узоры-то выводят? Еще нас поучат.
-- Да, бывает... Все бывает. Слопаете все отечество, а благодарных потомков пустите по миру... И на это есть закон, и, может быть, самый страшный: борьба за существование. Оберете вы все Зауралье, ваше степенство.
Слушая ожесточенные выходки доктора, Галактион понимал только одно, что он действительно полный неуч и даже не знает настоящих образованных слов.
VII
Старик Луковников, сделавшись городским головой, ни на волос не изменил образа своей жизни. Он по-прежнему жил в нижнем этаже в своих маленьких каморках, а наверху принимал только гостей в торжественные дни именин и годовых праздников. Крепкий был старик и крепко жил, не в пример другим прочим. Устеньке было уже двенадцать лет, и у отца с ней вместе росла большая забота. Сам-то вот прожил век по старинке, а дочери уж как будто и не приходится. Требовалось что-то новое, чтобы потом не стыдно было в люди показать. Вот у протопопа обе дочери в гимназии учатся в Екатеринбурге, потом из чиновничьих дочерей тоже не отстают. Мельком Луковников видал этих новых птиц, и они ему нравились. И платьица такие скромненькие, коричневенькие, и переднички беленькие, и волосики гладко-гладко причесаны, и разговор по-образованному, и еще на фортепьянах наигрывают, -- куда же купеческим девицам против них? Тем и отличаются от деревенских девок, что шляпки носят да рядятся, а так-то дуры дурами.
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию не было сил. Ведь только и свету было в окне, что одна Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего не выходило; советовался кое с кем из посторонних -- тоже не лучше. Один совет -- отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
"Вот уж поистине, что не знаешь, где потеряешь, где найдешь", -- удивлялся он сам.
Дело вышло как-то само собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался и в жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а у него в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
-- Уж вы меня извините, Тарас Семеныч.
-- Пожалуйста, Борис Яковлич... Только мне принимать-то вас здесь как будто и совестно... Ну, я-то привык, а вы в хороминах живете.
-- По необходимости, Тарас Семеныч, по необходимости... А сам я больше всего простоту люблю. Отдохнул у вас... Вот и с Устенькой вашей познакомился. Какая милая девочка!
-- Хороша дочка Аннушка, только хвалит мать да бабушка.
-- Нет, я серьезно... Мы с ней сразу друзьями сделались.
Старика покоробило от этой дружбы, но ничего не поделаешь. Как это Ечкин мог только пробраться в домашние горницы? -- удивления достойно! Чего старуха нянька смотрела? Как бы изумился и вознегодовал Тарас Семеныч, если б узнал правду: бывая наверху. Ечкин каждый раз давал старухе по три рубля на чай и купил ее этим простым путем. Полюбился старухе ласковый да тароватый барин, и она ни за что не хотела верить, что он "из жидов". Жиды скупущие, сами с других деньги берут, а этот так и сыплет бумажками. Не может этого и быть, чтобы "из жидов". Да и собой мужчина красавец, так соколом и выглядывает. Какой же это жид? Одним словом, старуха была куплена и провела гостя в жилые горницы.
-- Сняла ты с меня голову, -- корил ее потом Луковников. -- Из настоящих он жидов и даже некрещеный.
Старуха так и не поверила, а потом рассердилась на хозяина: "Татарина Шахму, кобылятника, принимает, а этот чем хуже? Тот десять раз был и как-то пятак медный отвалил, да и тот с дырой оказался".
И сам Луковников, хотя и испытывал предубеждение относительно "жида", но под конец сдался. Человек как человек, ничем не хуже других народов, а только умнее. Поговорить с ним даже приятно, -- все-то он знает, везде-то бывал и всякое дело понимает. Любопытный вообще человек. Приедет и всегда вежливый такой. Устеньке непременно подарочек привезет и даже старуху няньку не забудет, -- как-то на два платья ситцу привез. Нечего сказать, увертлив и ловок. Конечно, недаром он к нему ездит, хочет что-нибудь вытянуть, но и то надо сказать, что волка ноги кормят. Один раз Ечкин чуть не потерял своего реноме зараз: приехал и просит пять тысяч на три дня. Смутила эта просьба Луковникова, но точно на него что нашло -- пошел и дал деньги. Однако Ечкин оправдал себя и вернул деньги из минуты в минуту.
-- Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю, что вы мне не доверяете, -- откровенно говорил Ечкин. -- И даже есть полное основание для этого... Действительно, мы, евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией. Что делать? Такая уж судьба! Да... Но все-таки это несправедливо. Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват, что родится именно евреем?
-- Это, конечно, Борис Яковлич. От необразования больше.
-- А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом... Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а только не хотите.
-- Послушайте, кто же себе враг, Борис Яковлич? От денег никто еще не отказывался.
-- Да вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать, то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы ничего не поделать... да. Упущен был момент.
-- Это вы действительно верно изволите рассуждать. Кто же его знал?.. Еще приятель мой. И небогатый человек, главное... Сказывают, недавно целую партию своей крупчатки в Расею отправил.