Хотя Харитон Артемьич и предупредил зятя относительно Булыгиных, а сам не утерпел и под пьяную руку все разболтал в клубе. Очень уж ловкий анекдот выходил. Это происшествие облетело целый город, как молния. Очень уж постарался Илья Фирсыч. Купцы хохотали доупаду. А тут еще суслонский поп ходит по гостиному двору и рассказывает, как Полуянов морозит у него на погребе скоропостижное девичье тело.
Странно, что все эти переговоры и пересуды не доходили только до самого Полуянова. Он, заручившись благодарностью Шахмы, вел теперь сильную игру в клубе. На беду, ему везло счастье, как никогда. Игра шла в клубе в двух комнатах старинного мезонина. Полуянов заложил сам банк в три тысячи и метал. Понтировали Стабровский, Ечкин, Огибенин и Шахма. В числе публики находились Мышников и доктор Кочетов. Игра шла крупная, и Полуянов загребал куши один за другим.
-- Вам сегодня везет, как висельнику, -- заметил разозлившийся Стабровский.
Именно в этот момент Полуянова вызвали.
-- А, черт, умереть спокойно не дадут! -- ругался он. -- Скажи, чтобы подождали!
Лакей ушел и вернулся.
-- Ваше высокоблагородие, Илья Фирсыч, приказано.
-- Что-о?
-- От следователя.
Произошел небывалый в стенах клуба скандал. Полуянов был взят прямо из-за карточного стола и арестован. Ему не позволили даже заехать домой.
Следователь Куковин был очень непредставительный мужчина, обремененный многочисленным семейством и живший отшельником. Он, кажется, ничего не знал, кроме своих дел.
-- Я считаю необходимым подвергнуть вас аресту, господин Полуянов, -- сонно заявил следователь, потягиваясь в кресле.
-- Вы не имеете права.
-- Позвольте мне самому знать мои права... А вас я вызову, когда это будет нужно.
И только всего. Полуянов совершенно растерялся и сразу упал духом. Сколько тысяч людей он заключал в скверный запольский острог, а теперь вот приходится самому. Когда он остался один в камере, -- ему предоставили льготу занять отдельную камеру, -- то не выдержал и заплакал.
-- За что? О господи, за что?.. Ах, все это проклятый суслонский поп наделал!.. Только бы мне освободиться отсюда, уж я бы задал перцу проклятому попу!
Когда на другой день приехал к Харитине встревоженный Галактион, она встретила его довольно равнодушно и лениво проговорила:
-- Этого нужно было ожидать... Ах, мне решительно все равно!
-- Скверная штука может быть... Ссыпка на поселение в лучшем случае.
Харитина что-то соображала про себя, а потом оживленно проговорила:
-- Ведь я говорила, что Мышников будет мстить. Это он научил суслонского попа... Ах, какой противный человек, а еще уверял, что любит меня!
Легкомыслие Харитины, как к нему Галактион ни привык, все-таки изумило его. Она или ребенок, или безвозвратно погибшая женщина. Его начинало коробить.
-- Послушай, Харитина, поговорим серьезно... Ведь надо чем-нибудь жить. Есть у вас что-нибудь про черный день?
-- Муж говорил, что, когда умрет, я буду получать пенсию.
-- И только? Теперь нечего и думать о пенсии. Ну, значит, тебе придется идти к отцу.
-- Благодарю покорно... Никогда! Я лучше на содержание к Мышникову пойду.
-- Перестань болтать глупости. Нужно обсудить дело серьезно... Да, серьезно.
-- Что тут обсуждать, когда я все равно ничего не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой... А знаешь что? Я проживу не хуже, чем теперь... да. Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж не Мышников сделает, нет... А знаешь, кто?
-- Ничего я не знаю.
-- Ступай и посмотри в зеркало.
Харитина засмеялась и выбежала из комнаты, а Галактион действительно подошел к зеркалу и долго смотрел в него. Его лицо тоже искривилось улыбкой, -- он вспомнил про детей.
"Нет, никогда этому не бывать, Харитина Харитоновна!" -- сказал он самому себе, повернулся и вышел.
На лестнице он встретил полицию, явившуюся опечатывать имущество Полуянова.
XII
Арест Полуянова и следствие по этому делу заняли все внимание Заполья и всего Запольского уезда. Ничего подобного еще не случалось до сих пор. Выплыла целая серия мелких плутней, подлогов, вымогательств, всяческих правонарушений и побоев без конца. Появилась даже в столичных газетах длинная корреспонденция о деле Полуянова, причем неизвестный корреспондент намекал, что это дело служит только к целому ряду других, которые Полуянов покрывал "из благодарности". Между прочим, был намек и на бубновский конкурс. Эта корреспонденция была ударом грома. Все переполошились окончательно. Главное, кто мог написать все это? Где корреспондент? А несомненно должен быть, и несомненно -- свой человек, знавший всю подноготную Заполья.
-- Это он только сначала о Полуянове, а потом и до других доберется, -- толковали купцы. -- Что же это такое будет-то? Раньше жили себе, и никому дела до нас не было... Ну, там пожар, неурожай, холера, а от корреспондента до сих пор бог миловал. Растерзать его мало, этого самого корреспондента.
Явилось предположение, что писал кто-нибудь "из поляков" или "из жидов", -- народ известный. От полуяновского-то дела никому не поздоровится, ежели начнут делать переборку.
Бубновский конкурс встревожил больше всех Галактиона.
-- Э, вздор! -- успокаивал Штофф. -- Черт дернул Илюшку связаться с попом. Вот теперь и расхлебывай... Слышал, Шахма-то как отличился у следователя? Все начистоту ляпнул. Ведь все равно не получит своих пять тысяч, толстый дурак... Ну, и молчал бы, а то только самого себя осрамил.
Галактион понимал только одно, что не сегодня-завтра все конкурсные плутни выплывут на свежую воду и что нужно убираться отсюда подобру-поздорову. Штоффу он начинал не доверять. Очень уж хитер немец. Вот только бы банк поскорее открыли. Хлопоты по утверждению банковского устава вел в Петербурге Ечкин и писал, что все идет отлично.
Несколько раз Галактион хотел отказаться от конкурса, но все откладывал, -- и жить чем-нибудь нужно, и другие члены конкурса рассердятся. Вообще, как ни кинь -- все клин. У Бубновых теперь Галактион бывал совсем редко, и Прасковья Ивановна сердилась на него.
-- Впрочем, вам теперь много хлопот с Харитиной, -- язвила она с женскою жестокостью. -- У нее только и осталось, что дала ей природа.
-- Прасковья Ивановна, вы забываете, что Харитина -- моя близкая родственница и что она сейчас в таком положении...
-- Да? Скажите, пожалуйста, а я и не подозревала, что она в таком положении... Значит, вам предстоят новые хлопоты.
Ей нравилось сердить Галактиона, и эта игра увлекала ее. Очень красиво, когда настоящий мужчина сердится, -- так бы, кажется, в мелкие крошки расшиб, а только вот по закону этого не полагается. Раз, увлекшись этою игрой, Прасковья Ивановна даже испугалась.
-- Да вы меня и в самом деле ударите, -- говорила она, отодвигая свое кресло. -- Слава богу, что я не ваша жена.
Галактион был бледен и смотрел на нее остановившимися глазами, тяжело переводя дух. "Ах, какой он милый! -- восхищалась Прасковья Ивановна, сама деспот в душе. -- Это какой-то тигр, а не мужчина!"
Поведение Прасковьи Ивановны положительно отталкивало Галактиона, тем более что ему решительно было не до любовных утех. Достаточно было одного домашнего ада, а тут еще приходится заботиться о сумасбродной Харитине. Она, например, ни за что не хотела выезжать из своей квартиры, где все было описано, кроме ее приданого.
-- Буду здесь жить, и конец! -- повторяла она. -- Пусть и меня описывают!
Она дошла до того, что принялась тосковать о муже и даже плакала. И добрый-то он, и любил ее, и напрасно за других страдает. Галактиону приходилось теперь частенько ездить с ней в острог на свидания с Полуяновым, и он поневоле делался свидетелем самых нежных супружеских сцен, причем Полуянов плакал, как ребенок.
-- Он из-за меня страдает, -- повторяла Харитина. -- Из-за меня Мышников подвел его.
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости не мог ничего пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но всего удивительнее было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с одной стороны -- какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой -- моменты сумасшедшей ярости.
-- Ведь я младенец сравнительно с другими, -- уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. -- Ну, брал... ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что... Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым -- Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
Странно, что первый об утверждении устава нового банка сообщил Галактиону в остроге Полуянов и тут же предупредил:
-- Ну, я скажу тебе, голубчик, по секрету, ты далеко пойдешь... Очень далеко. Теперь ваше время... да. Только помни старого сибирского волка, исправника Полуянова: такова бывает превратность судьбы. Был человек -- и нет человека.
Эта новость была отпразднована у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, -- сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная. Ели, пили, говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался не пить, но это было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только пить.
-- Ведь вы только представьте себе, господа, -- кричал Штофф, -- мы поднимаем целый край. Мертвые капиталы получают движение, возрождается несуществовавшая в крае промышленность, торговля оживляется, земледелие процветает. Одним словом, это... это... это -- воскресение из мертвых!
Кто-то даже припомнил, что для полноты торжества недостает только Полуянова, и пьяные дельцы будущего банка выпили даже за его здоровье.