Этот смелый проект совсем захватил Харитину, так что она даже о своем горе позабыла.
-- А доктор-то как? -- думала она вслух. -- Вдруг он не согласится?.. Агния в годках, да и лицом не дошла.
-- Ну, это уж мое дело! Я уговорю доктора, а ты к Серафиме съезди... да.
Харитина настолько успокоилась, что даже согласилась съездить к мужу в острог. Полуянов был мрачен, озлоблен и встретил жену почти враждебно.
-- Спасибо, милая, что не забываешь мужа, -- говорил он с притворным смирением. -- Аще бог соединил, человек да не разлучает... да.
-- Не понимаю я, Илья Фирсыч, какие ты загадки загадываешь, -- равнодушно ответила Харитина.
-- Не понимаешь? Для других я лишенный прав и особенных преимуществ, а для тебя муж... да. Другие-то теперь радуются, что Полуянова лишили всего, а сами-то еще хуже Полуянова... Если бы не этот проклятый поп, так я бы им показал. Да еще погоди, доберусь!.. Конечно, меня сошлют, а я их оттуда добывать буду... хха! Они сейчас радуются, а потом я их всех подберу.
Харитина слушала Полуянова, и ей казалось, что он рехнулся и начинает заговариваться. Свидание кончилось тем, что он поссорился с женой и даже, затопал на нее ногами.
-- И до тебя доберусь! -- как-то зашипел он. -- Ты думаешь, я совсем дурак и ничего не вижу? Своими руками задушу.
-- Руки коротки, -- дерзко ответила Харитина и ушла, не простившись.
На другой день Харитина получила от мужа самое жалкое письмо. Он униженно просил прощения и умолял навестить его. Харитина разорвала письмо и не поехала в острог. Ее теперь больше всего интересовала затея женить доктора на Агнии. Серафима отнеслась к этой комбинации совершенно равнодушно и только заметила:
-- Хочется тебе, Харитина, вязаться в такое дело... Да и жених-то ваш горькая пьяница.
-- Да ты только мамыньке скажи, Серафима.
-- Говори сама.
В сущности этот план задел в Серафиме неистребимую женскую слабость, и, поломавшись, она отправилась к матери для предварительных переговоров. Анфуса Гавриловна даже испугалась, когда было упомянуто имя ненавистной Бубнихи.
-- Мамынька, ведь нам с ней не детей крестить, -- совершенно резонно объяснила Серафима. -- А если бог посылает Агнии судьбу... Не век же ей в девках вековать. Пьяница проспится, а дурак останется дураком.
-- Ох, боюсь я, Сима... Как-то всех боюсь. Это тебя Харитина подослала?
-- Хоть бы и она, мамынька. Дело-то такое, особенное.
Два дня думала Анфуса Гавриловна, плакала, молилась, а потом послала сказать Серафиме, что согласна.
В малыгинском доме поднялся небывалый переполох в ожидании "смотрин". Тут своего горя не расхлебаешь: Лиодор в остроге, Полуянов пойдет на поселение, а тут новый зять прикачнулся. Главное, что в это дело впуталась Бубниха, за которую хлопотала Серафима. Старушка Анфуса Гавриловна окончательно ничего не понимала и дала согласие на смотрины в минуту отчаяния. Что же, посмотрят -- не съедят.
Как согласился на эту комедию доктор Кочетов, трудно сказать. Он попрежнему бывал у Прасковьи Ивановны) по вечерам, как и раньше, пил бубновскую мадеру и слушал разговоры о женитьбе. Сначала эти разговоры поразили его своею нелепостью, а потом начали развлекать. Надо же чем-нибудь развлекаться. Прасковья Ивановна с тактом опытной женщины не называла долго невесты по имени, поджигая любопытство подававшегося жениха. Доктор шутил, пил мадеру и чувствовал, что его охватывает еще неиспытанное волнение, а матримониальные разговоры создавали сближающую обстановку.
Раз, когда доктор был особенно в ударе, Прасковья Ивановна поймала его на слове и повезла.
-- Интересно, что это будет за комедия, -- посмеивался доктор.
-- А вот увидите... Будьте смелее. Ведь девушка еще ничего не понимает, всего стесняется, -- понимаете?
-- Хорошо, хорошо... Знаете русскую поговорку: свату первая палка.
Доктор был неприятно удивлен, когда Прасковья Ивановна подвезла его к малыгинскому дому. Он хотел даже улизнуть с подъезда, но было уже поздно.
-- Глупости! -- решительно заявляла Прасковья Ивановна, поддерживая доктора за руку. -- Для вас же хлопочу. Женитесь и человеком будете. Жена-то не даст мадеру пить зря.
Малыгинский дом волновался. Харитон Артемьич даже не был пьян и принял гостей с озабоченною солидностью. Потом вышла сама Анфуса Гавриловна, тоже встревоженная и какая-то несчастная. Доктор понимал, как старушке тяжело было видеть в своем доме Прасковью Ивановну, и ему сделалось совестно. Последнее чувство еще усилилось, когда к гостям вышла Агния, сделавшаяся еще некрасивее от волнения. Она так неловко поклонилась и все время старалась не смотреть на жениха.
-- А у меня все поясница к ненастью тоскует, -- завел было Харитон Артемьич политичный разговор, стараясь попасть в тон будущему зятю доктору. -- И с чего бы, кажется, ей болеть?
Прасковья Ивановна шушукалась с невестой и несколько раз без всякой побудительной причины стремительно начинала ее целовать. Агния еще больше конфузилась, и это делало ее почти миловидной. Доктор, чтобы выдержать свою жениховскую роль до конца, подошел к ней и заговорил о каких-то пустяках. Но тут его поразили дрожавшие руки несчастной девушки. "Нет, уж это слишком", -- решил доктор и торопливо начал прощаться.
-- Куда же это вы? -- каким-то упавшим голосом заговорил хозяин. -- Выпили бы мадерцы... Я от поясницы грешным делом мадерцой лечусь.
-- Как-нибудь в другой раз, Харитон Артемьич, -- бормотал доктор.
-- Что, понравилась вам невеста? -- спрашивала дорогой Прасковья Ивановна, еще охваченная свадебным волнением.
-- Во-первых, вы не должны мне говорить "вы", будущая посаженая мать, -- ответил доктор, крепко притягивая к себе сваху за талию, -- они ехали в одних санях, -- а во-вторых, я хочу мадеры, чтобы вспрыснуть удачное начало.
В передней, помогая раздеваться свахе, доктор обнял ее и поцеловал в затылок, где золотистыми завитками отделялись короткие прядки волос. Прасковья Ивановна кокетливо ударила его по руке и убежала в свою комнату с легкостью и грацией расшалившейся девочки.
"А ведь посаженая маменька того..." -- думал доктор, расхаживая в ожидании мадеры по гостиной.
Прасковья Ивановна заставила себя подождать и вышла по-домашнему, в шелковом пенюаре. Ставя на стол бутылку какой-то заветной мадеры, она с кокетливой строгостью проговорила:
-- Вот что, посаженый сынок, от тебя-то я не ожидала, что ты такой повеса... Смотри, я строгая!
-- Мамынька, я больше не буду.
По возбужденному лицу Прасковьи Ивановны румянец разошелся горячими пятнами, и она старалась не смотреть на доктора, пока он залпом выпил две рюмки.
-- Ну, так что же, как невеста? -- спросила она изменившимся голосом, вскидывая на доктора влажные глаза. -- Девушка славная.
-- Мне главное -- сколько приданого... Будемте говорить серьезно, мамынька. Уговор на берегу.
-- Вот ты какой, а?.. А раньше что говорил? Теперь, видно, за ум хватился. У Малыгиных для всех зятьев один порядок: после венца десять тысяч, а после смерти родителей по разделу с другими.
-- А нельзя до смерти ухватить все, мамынька?
Прасковья Ивановна лукаво посмотрела на дурачившегося доктора и тихо засмеялась.
-- Ах, повеса, повеса! -- шептала она, оказывая слабое сопротивление, когда доктор обнял ее и начал целовать. -- Я сейчас закричу... Как вы смеете, нахал?.. Я... я...
VIII
Коммерческий Зауральский банк был открыт. Помещался он на главной Московской улице в большем двухэтажном доме, отделанном специально для этой цели. Великолепный подъезд, отделанная дубом передняя, широкая лестница, громадный зал с дубовыми конторками для служащих, кассирская с металлической сеткой, комната правления с зеленым столом и солидною мебелью, приемная, -- одним словом, все в солидно-деловом, банковском стиле. Когда Галактион вошел сюда в первый раз, его охватило какое-то особенное чувство почти детского страха. Да, здесь будут вершиться миллионные дела, решаться судьба громадного края и сосредоточиваться самые жгучие интересы всех прикосновенных к коммерции людей.
Правление нового банка организовано было раньше. В него вошли членами Стабровский, Штофф, Драке, Галактион, Шахма и Мышников. По настоянию Стабровского, управляющим банка был избран Драке. Галактион отлично понимал политику умного поляка, не хотевшего выставлять себя в первую голову и выдвинувшего на ответственный пост безыменного и для всех безразличного немца. Это было сделано замечательно остроумно, как оказалось впоследствии, потому что все члены правления в затруднительных случаях ссылались на упрямого немца, с которым никак не сладишь. Мышников, кроме своего членства, еще получил звание юрисконсульта. Самый щекотливый вопрос был на первое время относительно членских взносов. Из всех членов только Стабровский и Шахма были людьми богатыми и не стеснялись средствами. Затем немцы где-то раздобылись, и Мышников тоже. Оставался один Галактион, у которого ничего не было.
-- Это пустяки, -- успокаивал его Стабровский. -- Мы это дело устроим.
Стабровский сам предложил Галактиону тридцать тысяч, обеспечив себя, конечно, расписками и домашними векселями.
-- Ведь это мне решительно ничего не стоит, -- объяснял он смущавшемуся Галактиону. -- Деньги все равно будут лежать, как у меня в кармане, а года через три вы их выплатите мне.
Получалось все-таки неловкое положение, и Галактион почувствовал те невидимые путы, которыми связывал его Стабровский. Ведь даром не оказывают такого широкого доверия и не дают таких денег. Но другого исхода не было, и Галактион вынужден был принять эту подачку. Кстати, эта комбинация оставила в его душе затаенное и тяжелое чувство по отношению к благодетелю. А тут еще Мышников, который почему-то невзлюбил Галактиона и позволял себе делать какие-то темные намеки относительно таинственного происхождения членского взноса Галактиона. Определенного никто ничего не знал, даже Штофф, но Галактион чувствовал себя первое время очень скверно, как человек, попавший не в свою компанию. Мышников только из страха перед Стабровским не смел высказывать про Галактиона всего, что думал о нем про себя. Новый юрисконсульт отлично понимал, что Стабровский "создает" Галактиона в каких-то своих личных интересах и целях. Это его злило, потому что Мышников завидовал всякому успеху, а тут еще являлось глухое соперничество по отношению к Харитине. Одним словом, с первого же раза Мышников и Галактион сделались настоящими врагами и взаимно ненавидели друг друга.